Великое сидение - Евгений Люфанов

Для ради многих государственных дел, часть которых уже успешно закончена – швед побит, море добыто и вот он, сей град-парадиз, с каждым днем все крепче утверждает себя на невских берегах, и для ради других, еще не оконченных дел, он, царь Петр, первый подданный своего отечества, с молодости, не покладая рук и не зная покоя, работал плотником, шкипером и солдатом-бомбардиром. Для славного будущего России призывал всех соотечественников дружными общими усилиями направлять нелегкий государственный воз на большую и новую жизненную дорогу. Многим прежним вельможам трудно было хотя бы на время отказаться от привычных удобств, от покоя и выгод, а потому черезмерно тяжелым казался российский тот воз с большим грузом прошлого. Но нельзя было ни в коем случае пятиться назад или топтаться на месте, а неуклонно двигаться вперед и вперед.

Слов нет, трудно было. Тоже ведь и он, Петр, – человек, а потому уставал да еще оказывался вдруг в окружении таких людей, от которых ждал помощи и поддержки, а они, с вражескими целями, совали тому возу палки в колеса.

– Эх, Петр Михайлов, Петр Михайлов… – обращался Петр сам к себе, называясь тем именем, под которым был в обучении у голландских кораблестроителей. Петром Михайловым назывался еще и тогда, когда вызывал к себе жалость.

Но, что бы только ни случилось, надо крепить свою волю и преодолевать все невзгоды.

Встряхнуться, сбросить отягощающие вериги уныния помогали ему празднества, которые устраивал он, давая пиры, зажигая фейерверочные огни, проводя шумные маскарадные шествия, на которых ему же приходилось больше трудиться, нежели отдыхать, руководить всеми игрищами. Он без устали колотил в барабан; называясь тамбур-мажором, трубил в трубу; предводительствовал в замысловатых танцах.

Так вчерашним днем гуляли и развлекались в Летнем саду на празднике, устроенном в честь заморской богини Венус, а вот нынче с утра он вынужден был разразиться гневным указом на имя президентов коллегий и господ сенаторов.

«Понеже, как я слышу, что зело лениво съезжаетесь для врученного вам дела, что как я сюда приехал, ни одного съезда вашего не было; того для сим накрепко объявляется, чтоб непременно два дня в неделе, а именно – вторник да четверг, съезжались для своего дела, не мешая никаких дел иных; так же, как для сего дела, так и в Сенате лишних слов и зряшнего болтания не было, а в то время ни о чем ином, токмо о настоящем говорить; также кто станет говорить речи, другому не перебивать, но дать окончить, и потом другому говорить, как честным людям надлежит, а не как бабам торговкам».

Управители обязаны каждый раз подписываться под протоколом заседания, а они опасаются явить свою дурость. Сенатор князь Михайло Долгорукий вовсе не умеет писать, да и светлейший Меншиков немногим опередил его в этом искусстве, с трудом рисуя буквы своей фамилии. И такие люди – вершители государственных дел! Видимо, придется учить и проучивать.

Коробила Петра мысль о том, что, несмотря на все меры, принимаемые полицией, много нищих в самом Петербурге, а в других городах и подавно. Хватали их на улицах, нещадно батожьем били, чтобы они по миру не смели ходить; которые оказывались на самом деле слепые и убогие, те отсылались в богадельни, а здоровые – прежним хозяевам с приказом, чтобы им давалась работа, дабы они даром хлеба не ели. Кроме нищих полиция воевала с кликушами, выяснив среди них немало притворных. Недавно кричала в Троицкой церкви Плотникова жена Агафья Логинова, а потом призналась, что выкрикивала нарочно, стараясь досадить мужу за то, что он бил ее брата. Забирала полиция гулящих девок и баб, отправляя их на прядильный двор да на ткацкую фабрику.

В Москве, как только пришел конец розыску и всем казням, связанным с делом царевича Алексея, и царь со своими приближенными выехал в Петербург, первопрестольную столицу заполонили нищие да монахи, и среди них были скрытые разбойники. По ночам на темных и тесных московских улицах убивали кистенями прохожих и догола обирали их.

Много еще темных и злых дел творится на грешной земле.

С некоторым облегчением вздохнули было люди, порадовались тому, что царь правеж запретил и, стало быть, за неуплату долгов бить не станут, ан новая тягота радость ту заглушила. Военная надобность в огнестрельном оружии требовала дополнительных денежных сборов, да на покупку пороха собирали селитренные подати, да на выкуп у шведов пленных – деньги полоняничные. А где их взять вдрызг обедневшему люду? Как добыть?.. Ежели и поставят опять на правеж, они не появятся. И мало того, что трудны, непосильны подати, вконец разоряют людей лихоимства тех, коим поручено подати собирать. Казна ничего от бедствия людей не теряет, все опять ей пойдет, потому как время от времени имения уличенных в лихоимстве отписывают на царя, а это значит, что на казну. Но народу от того нисколько не легче.

Знал обо всем этом Петр, но ничего сделать не мог. Надо людям терпеть, ждать, когда война кончится, а чтобы неприятеля-шведа насовсем сокрушить, для того порох, ружья – новые налоги нужны. Терпеть надо, терпеть…

Сделано много, а предстоит еще больше. Долгую жизнь прожить надо для ради свершения многих дел.

Много мелкой стружки насы´палось из-под резца, когда Петр обтачивал дубовую болванку, делая колесную втулку, и под равномерное жужжание обдумывал свои нескончаемые думы.

Пришел типографский служитель, принес свежие «Ведомости» и доставленные из Парижа труды французской Академии наук, почетным членом которой Петр стал со времени своего пребывания в Париже в минувшем году. Принес служитель и присланные из Амстердама голландские газеты. Петр любил их читать. Узнавая о чем-либо особенно интересном, делал на газетных полях карандашные пометки. Прочитал сообщение о найденных в Голландии редкостях и вспомнил о своей куншткаморе – что-то давно уже ничего нового в ней нет. Надобно указ обновить и добавить, чтобы опричь монстров доставляли бы найденные в земле или в воде редкостные камни, старинную посуду, иные какие предметы, может, с давними на них надписями, – все то, что окажется необыкновенным, и за то будет даваться денежная плата. Надо, чтобы куншткамора пополнялась.

В «Ведомостях» сообщалось об увеселительном гулянии в Летнем саду, в этом вертограде царском, «где же все чувства насладилися: зрение – видяши неизреченную красоту различных древес в линию и персшективу расположенных и фонтанами украшенных; тут же речные устремления, веселящие и град и огород царский; ухание – от благовонных цветов, имущее свою сладость; слышание – от мусикийских и трубных и пушечных гласов; вкушение – от различного и нещадного пития; осязание – приемлющие цветы к благоуханию».

Денщик доложил, что из Тайной канцелярии явился с важным сообщением Ушаков.

– Пусть входит, – отложил Петр газеты в сторону.

IV

– Что?.. В Летнем саду?.. Заколоть хотел?.. Еще того не легче… А ну, рассказывай по порядку.

– Поп, государь. Преступных злодейств на нем много. Начало тому – побег с галерной каторги. Потом в разбойничьей шайке в лесу был. По письменному виду – Гервасий Успенский, коломенский уроженец, но выдает себя за другого. Стало быть, еще и такое на нем воровство, что под чужим именем долго скрывался. На Выге у раскольников жил, а прежнее свое иерейство анафеме предал. Много лет таил замысел повстречать тебя, ваше царское величество, кинжал себе раздобыл, чтоб тебя, как ан… – замялся Ушаков и отвел взгляд в сторону.

– Чего смолк?

– Поганым словом в ту пору тебя обзывал. Язык не поворачивается повторить…

– Говори, – велел Петр.

– Обзывал, что… антихрист ты.

– Эку новость сказал! – усмехнулся царь. – Сколь годов уже слышал. Далее что?

– А далее – в Летнем саду вот… Перед самым началом празднества со своим умыслом встречь тебе побежал, да, споткнувшись, упал, а кинжальный нож на нем полицейский стражник нашел. В тот же час к нам злодея-попа и доставили. Просидел он в застенке ночь и придумал хитроумное покаяние сделать, будто все заблуждения ему враз открылись и теперь он готов тебе, государь, верой и правдой служить. Думал, что такими словами от дыбы избавится. А как на ней повисел, то все злодейства свои подтвердил. Всякое плел, что к делу совсем не относится, – как сына давно не видал, да это пустое все. Много лет убить тебя помышлял, вот что главное. Сообщников не имел, считал, что один такое богоугодное деяние совершит, от ан… от этого… избавит народ. Злодей из злодеев, вор из воров. Что прикажешь с ним делать?

– А сам не знаешь? – недоуменно посмотрел Петр на Ушакова.

– По мне – ясней ясного: казнить надо.

– Ну и казни.

– Знать хотел, как прикажешь: голову отрубить или как?

– Да хоть колесуй, твое дело… Недосуг мне пустое слушать. Мог бы вовсе без моего ведома такие дела решать.

– Считал нужным, ваше величество, сперва тебе доложить.