Можайский — 4: Чулицкий и другие - Павел Саксонов

«Но где-то же он живет!»

— Безусловно.

«А там и может быть телефон!»

— Нет, не может.

«Это еще почему?»

— Много ли вам известно квартир, сдаваемых в поденную аренду и с явным нарушением положения о видах на жительство, в которых имелся бы телефон?

«Я вообще не знаю квартир, которые сдавались бы с нарушением положения!»

Я вновь усмехнулся:

— Не считая квартиры вашего доблестного соседа, разумеется!

«А!» — На серо-бледном лице Бориса Семеновича в кои-то веки проступил румянец. — «Ну, это — совсем другое дело!»

— Допустим. Но суть, однако, подмечена верно: ваш дядя — не генерал с прославленным именем. Его-то уж точно покрывать не станет никто. Из приличной публики, я разумею. Остается один вариант — низкопробные меблирашки. А в этих телефоны никогда не водились и, полагаю, водиться никогда не будут!

Некрасов, однако, нашел еще одно возражение:

«А что если он снял квартиру еще до пожара?»

— Конечно, — согласился я, — он снял ее заранее. Что же тут удивительного?

«Но в этом случае в ней может быть телефон!»

— С какой это стати?

«Но он тогда был еще… э… живым! Ему не было нужды укрываться от регистрации в полицейском участке. А значит, и снять он мог приличные апартаменты, а не угол какой-то!»

— Вы ошибаетесь. — Я заговорил холодно: как полицейский чиновник, которому лучше знать. — Для него такое — смертельный риск, каким бы каламбуром это ни звучало. Он должен понимать, что система учета прибывших и выбывших работает в нашей столице как самые лучшие часы[35].

«Вы в этом уверены?»

— Да.

Можайский поднял на Михаила Фроловича свои улыбающиеся глаза:

— Ты хоть проверил? Вдруг он и впрямь… того? Дурак, предположим?

Чулицкий зыркнул на его сиятельство и ответил резко до грубости:

— Заткнись!

Его сиятельство только руками развел:

— Не проверил. Ну-ну…

— Заткнись, — повторил Чулицкий, — и слушай!

— Слушаю, слушаю! — Можайский прикрыл глаза и улыбнулся губами. — Продолжай.

Чулицкий продолжил:

— Удивительно, господа, но факт: спорившему со мной Некрасову даже в голову не пришла совершенно очевидная вещь — Кузьмы, разумеется, в дворницкой уже не было, и поэтому не было и смысла решительно никакого ломиться в нее, чтобы Кузьму арестовать. Ведь ясно же: наши манипуляции со створками подвала, извлечение ящиков, испытание проектора — всё это не могло остаться незамеченным. И если уж даже некоторые из жильцов, проходя двором, испуганно посматривали на происходившее, то Кузьма и подавно не мог оставаться в неведении и в неведении этом гонять чаи в своей конуре. Не заметил Некрасов и то, что в какой-то момент младший из надзирателей, повинуясь моему жесту, как будто испарился: он — бочком, бочком — выскользнул через арку на линию и был таков.

— Неужели за Кузьмой отправился? — не выдержал я и уточнил.

— И да, и нет, — ответил Чулицкий. — Еще раньше я посадил в пивной агента: в той самой, куда надзиратель бегал за пивом для Некрасова. Этот агент занял место подле окна и в поле своего зрения держал все выходы из дома и со двора. Но он не знал Кузьму в лицо, и поэтому я соответствующим образом проинструктировал надзирателя: едва я дам ему знак, он должен отправиться к нашему человеку и вместе с ним ожидать появления дворника. А как только тот выйдет, указать на него агенту.

— И как: сработало?

— Позже мне стало известно, что все произошло так, как я и ожидал. Точнее — не буду лгать — поначалу всё пошло именно так. В апогей нашей возни с проектором я подал надзирателю знак, он юркнул со двора, явился к агенту, и оба они затаились, причем — ненадолго. Мой расчет оказался настолько… э… ювелирно точным, что уже через пару минут на линии показался дворник. На тулупе Кузьмы не было бляхи. Валенки на ногах уступили место сапогам. Шапка с ушами — какому-то подобию утепленного картуза. Толстые вязаные перчатки — обычным кожаным. Если бы не внимательность надзирателя, Кузьма ускользнул бы: узнать в нем дворника было практически невозможно.

Не оглядываясь, спокойно, но все же поторапливаясь, Кузьма пошел к проспекту. Но не к Среднему, а к Малому, что вызвало известные затруднения: народу было не слишком много, путь предстоял прямой, укрыться было негде. Обернись Кузьма разок-другой, и слежка была бы им обнаружена. Но, к счастью, он ни разу не повернул голову, шагая как будто напролом.

Агент шел за ним, моля Бога, чтобы Кузьма и дальше не отвлекался от дороги на соображения конспирации. И вот — оба они вышли на проспект. Там уже, понятно, люди сновали вовсю, движение на проезжей части кипело, затеряться в толпе и не привлекать к себе внимание оказалось несложно. Однако радовался мой человек преждевременно. Кузьма перебежал на другую сторону и — не много, не мало — вошел в христофоровские бани!

Бани эти, как вы знаете, семейные, одинокому посетителю делать в них нечего, да и не пустят в них одинокого посетителя. Поэтому то, что Кузьма не только вошел в них, но и был беспрепятственно впущен, выглядело странно. Агент, выждав минуту-другую, потребовал от служителя объяснений, но внятных ответов не получил. Сначала служитель, не знавший о слежке за Кузьмой, вообще отнекивался: мол, как это возможно? — никто сюда не входил. А потом, когда его приперли к стенке, признал: да, заходил мужчина, но не Кузьма — знать он не знает никакого Кузьму! — и вообще не посетитель, а собственный при банях истопник.

«Веди его сюда!» — потребовал агент.

«Никак не могу!» — уперся служитель, прекрасно понимая, что — во всяком случае, от агента, то есть прямо сейчас — ему ничего не будет. — «Не могу отрывать истопника от работы: в бане люди!»

«Тогда пропусти меня!»

«И этого никак не могу! У нас — семейное заведение. Мы соблюдаем приличия. Вы не можете видеть наших клиентов отдыхающими в естественном состоянии!»

Агент пригрозил неприятностями, но воздействия на служителя эти угрозы не возымели. Тогда агент свистнул городового, но и тот ничем не сумел помочь: служитель прекрасно знал дарованные ему законом права и наотрез отказался от выполнения требований, в компетенцию городового не входивших.

— Черт бы побрал этих юристов! — проворчал, сам себя перебив, Чулицкий. — Понавыдумали какой-то либеральщины[36]!

— Действительно! — поддакнул Инихов.

— Согласен. — Можайский. — Спасу от них нет!

В таком единодушии все трое обменялись сочувственными друг к другу взглядами. Впрочем, возражений не последовало и ни от кого другого.

— Агент, — после такого лирического отступления продолжил Михаил Фролович, — рвал и метал. Но что он мог поделать? Всё, что ему оставалось, — это встать около входа и выжидать.

Что происходило в банях? С кем на самом деле встречался Кузьма? — загадка. Потому что и после — слушайте дальше! — этот вопрос по-настоящему так и не прояснился.

А дальше случилось вот что.

Без малого час прошел с того времени, когда Кузьма таким экстравагантным образом улизнул от агента. Агент уже изрядно продрог — все-таки нешуточное это дело — столбом стоять на проспекте пусть и в достаточно теплую погоду, но в малоподходящей для этого одежде… Агент, повторю — он сам признался в этом, — уже изрядно продрог, как вдруг со спины кто-то стиснул ему плечо и заявил прямо в ухо:

«Пошли обратно!»

Агент, как ужаленный, обернулся и очутился лицом к лицу с дворником!

«Ты!» — изумился агент.

«Я», — вздохнул Кузьма и потянул агента прочь от бань: через проспект, обратно на линию, а там — восвояси к дому Некрасова.

«Но как?» — выпытывал агент, в полной растерянности шагая рядом с Кузьмой. — «Почему?»

Кузьма же отмалчивался, а если что-то и говорил, то разве что обидное «не твоего ума дело!»

Так они вернулись во двор, где мы — я, Некрасов и оба надзирателя — продолжали возиться с аппаратурой из ящиков.

Их странное появление удивило меня не меньше, чем странное появление из ниоткуда Кузьмы удивило агента.

— Что это значит? — воскликнул я.

«Пройдемте ко мне, ваше высокородие», — предложил Кузьма, с неприязнью оглядев и нашу группу, и то, чем мы занимались. — «Нам нужно поговорить. В дворницкой, полагаю, будет удобней».

Наглость этого человека, смешанная, вместе с тем, с какой-то… какой-то печалью, даже тоской, поразила меня не меньше, чем всё остальное. Возможно, поэтому я, вместо того чтобы задать ему трепку, едва ли не покорно кивнул и отправился вслед за ним в каморку. За нами порывался пойти и Борис Семенович, но Кузьма остановил его решительным жестом:

«Ступайте пить пиво, Борис Семенович. У вас еще, насколько мне известно, несколько бутылок, благодаря вот этим господам, припасено!»

Некрасов чуть не задохнулся от возмущения, но я велел ему не спорить. Вот так и получилось, что мы с Кузьмой отправились к нему, надзиратели остались во дворе при ящиках и оборудовании, а Борис Семенович и впрямь поднялся к себе в квартиру, чтобы — уверен! — прикончить остававшиеся у него бутылки пива. По крайней мере, когда недолго — сравнительно — спустя я вновь его увидел, разило от него хмельным напитком будьте-нате.