Плоть - Дэвид Галеф

В старую квартиру Брета вселилось целое семейство, ставшее нашими соседями. Им не надо было ассимилироваться — все были местными уроженцами, никогда в жизни не покидавшими родных мест. Жена занималась чем-то религиозным в лицее, нашем главном административном здании. Муж, как мне кажется, работал водопроводчиком. Их дочка, семи лет, была идиоткой, дурочкой. Она либо моталась по участку на трехколесном велосипеде, либо с сосредоточенным видом сворачивала голову куклам. Изъяснялась она — если здесь уместно это слово — бессвязными глаголами. Практически каждые выходные родители наряжали свое чадо в балетную пачку и везли на очередной детский конкурс красоты. На заднем борту их пикапа красовалась надпись: «Бунтарь по рождению и южанин Божьей милостью».

При встречах я приветливо им улыбался и махал рукой. Они отвечали мне тем же; и один только Бог знает, что они на самом деле обо мне думали. Думаю, что у меня иммунитет к ассимиляции — я предпочитаю наблюдать, — но я всегда опасаюсь одной вещи. Чувству Юга не приходится накапливаться постепенно — оно витает вокруг — везде и всюду. Вот типичный пример: около «Уол-Марта» детишек за двадцать пять центов катают не на пони и не на спортивной машине, а на маленьком красном грузовичке.

Так что мне стало интересно, когда Макс зачастил в «Тед и Ларри» пропустить кружку-другую пива. Нет, «Тед и Ларри» — это отнюдь не то же самое, что «Фланаган» или «Фэктори» — типично студенческие забегаловки («Четв. вечер: Скидка! Целый кувшин за полцены»). Как заметил Эд Шемли, во «Фланагане» студенты начинают драку, а в «Фэктори» заканчивают.

«Тед и Ларри» был больше похож на приличное заведение, чем на притон, здесь был ресторан в подвальчике и живая музыка по выходным. Когда играла группа «Обжоры», Сьюзен тащила меня в «Тед и Ларри» послушать поп-кантри в южном стиле. Бывали здесь и другие люди с нашего факультета: Джон Финли, специалист по Югу, занимавшийся влиянием лирики рока на творчество Бобби Энн Мейсон; или Элейн Добсон, которая приходила сюда, чтобы забыть о том, каково быть одинокой интеллектуальной женщиной в поголовно женатом сообществе. Время от времени сюда заходил и Эд; однажды он даже ухитрился провести кафедральное совещание в одном из кабинетов ресторанчика.

Но никто из нас не был завсегдатаем этого заведения. Единственный постоянный посетитель, который приходит мне в голову — если не считать нескольких студентов-выпускников, — это Рой Бейтсон, единственный признанный писатель-южанин в нашей среде. Обычно Рой приходил в «Тед и Ларри» слегка поддатым, а уходил совершенно готовым. Если вам случалось застать его в нужном расположении духа, то он бывал на удивление приветлив, правда, не приходилось рассчитывать на то, что через пять минут он будет в состоянии вспомнить, как вас зовут. Однажды он целый вечер называл меня Джо, потому что — как он объяснил мне позднее — спутал с одним приятелем, который погиб из-за несчастного случая на лесоповале. Рой часто рассказывал занимательные истории, сюжет которых поначалу дробился на несколько линий, которые только в конце сливались друг с другом. Рой охотно рассказывал — особенно женщинам — истории о том, как он работал на заготовке леса и валил огромные деревья. Голая правда заключалась в том, что Рой вырос в Чейпл-Хилл и мог пилить деревья разве только во сне. Даже в своих произведениях он начал повторяться, как не уставали твердить критики. Правда, если вам хотелось послушать одну из историй Роя, надо было всего лишь купить ему выпить.

Послеполуденный полумрак бара делает его похожим на подводное царство — именно такое ощущение возникало в «Теде и Ларри» в четыре часа. Пару раз я заходил туда в это время, но единственным собеседником — если не считать грезившего наяву Роя — оказывался корейский ветеран с пустым рукавом гавайской рубашки. Он спрашивал человека, сколько тому лет, и кисло кривил губы, заключая тем самым, что вы слишком молоды, чтобы понять всю боль его раны. Уверен, что Макс в этой ситуации прочел бы ему лекцию по истории корейской войны.

Но главный вопрос был, конечно, в другом: зачем Макс вообще сюда ходил? Насколько я знал, Мэриэн не любила бары, хотя уверен, что Макс мог убедить ее ходить с ним. И действительно, я узнал, как это произошло, от самой Мэриэн. Дело было так. Я шел от Бондуранта к Бишоп-Холл, наслаждаясь видом синего неба в промежутке между двумя тусклыми серыми зданиями, глядя на север и полной грудью вдыхая прохладный осенний воздух, и в следующее мгновение внезапно осознал, что столкнулся с женским телом. Это была Мэриэн в широком красном платье. Мы оба шли по улице, не глядя перед собой.

Столкновение было приятным и мягким. На какую-то секунду я даже представил себе, что было бы очень приятно сталкиваться с Мэриэн каждый день и по нескольку раз. Мы начали извиняться одновременно.

— Это я сослепу налетел на вас, — произнес я.

— В этом месте вообще надо поставить светофор.

В нее явно въелось что-то от Макса. Или она с самого начала была такой, и именно это привлекло его к ней. Разговор начался с вопроса о том, куда я иду. Я спешил на свидание с нашим кафедральным ксероксом.

— Если быть честным, то не думаю, что там кто-то есть в четыре часа, — сказал я.

Мэриэн поджала губы.

— Вы никогда не были в «Теде и Ларри»?

— Иногда захожу, но не в этот час. А что, там есть что-то особенное?

— Нет.

— Они переделали зал?

— Не похоже. — Полуулыбка превратилась в незаконченную недовольную гримасу. Потом она погрустнела, а может быть, просто задумалась. Следующий ее вопрос поразил и насторожил меня. — Мм, не хотите выпить пива или еще чего-нибудь?

Это не было приглашением на свидание, скорее мольба о помощи. Мне не хотелось пить, но хотелось помочь Мэриэн, и я сказал, что хочу. Ее машина была припаркована неподалеку, и я, мысленно перенеся копирование на завтра, сел в красный «камаро». В машине едва уловимо пахло корицей, а там, где у большинства водителей помещается распятие, красовалась превосходная миниатюрная копия роденовского «Мыслителя». Статуэтка на торпеде навевала на меня задумчивость все время, пока мы ехали к площади.

Центр Оксфорда примечателен зданием суда графства, стоящим в середине площади, и статуей солдата армии конфедератов на сером гранитном постаменте. Солдат стоял по стойке смирно, глядя на юг и на магазин подержанной мебели Лоури. Большинство стоящих здесь магазинов производили впечатление деревенских лавок, включая и аптеку, цены в которой были выше, чем в местной «Эс энд Эм», и универмаг Карлсона, в котором Сьюзен всучили шляпу, когда она попыталась купить там трусики. «Тед и Ларри» стоял рядом с магазином электронной техники, которую редко кто покупал. Парковка была прозорливо устроена прямо у входа, и Мэриэн умело всунула «камаро» в узкую щель. Она заглушила двигатель, и мы вышли, в унисон хлопнув дверями.

В заведении было пусто. Но, поднявшись на второй этаж, я услышал раздававшиеся из бара голоса. Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы привыкнуть к полумраку. Вначале я разглядел корейского ветерана, бормотавшего на ухо Рою: «Китаезы, япошки и всякие там прочие азиаты». Рой писал или, по крайней мере, что-то царапал на салфетке. Ни один из них не обратил на нас ни малейшего внимания. Но из-за стойки бара в нашу сторону одновременно повернулись две головы — одна из них — Макса. Вторая голова принадлежала женщине. Когда пространственное зрение стало мне повиноваться, я рассмотрел, что она стоит за стойкой. Я ничего не мог понять, пока до меня не дошло, что это бармен — барменша? барментиса? барменка? — короче, бармен.

Она профессионально улыбнулась:

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

У нее были старомодные румяные щеки, изобличавшие несокрушимое здоровье, а фигуру можно было назвать соблазнительно пышной. У нее была большая дружелюбная грудь. Округлые, полные белые руки одинаково годились для того, чтобы нянчить ребенка и таскать подносы с кружками. Джинсы туго облегали ее ноги, а на бедрах они были натянуты так, что захватывало дух. Но, несмотря на свой объем, женщина проворно откупорила два «Будвайзера», протерла их одновременно с этим и ловко подхватила две долларовые купюры с ладони моей спутницы. Рука Мэриэн казалась детской по сравнению с руками барменши.

Я прикинул, что на протяжении последнего часа ее основным клиентом был Макс. Он с неподдельным вниманием следил за ее движениями — приблизительно так ресторанные алкоголики следят за изображениями на немых телевизионных экранах в зале. Внезапно, словно по какой-то подсказке, Макс повернулся, как на шарнире.

— Приветствую вас! — Слова были произнесены приторно-сладким тоном, в манхэттенском пироге оказалось слишком много сахара. Кроме того, Макс уже изрядно набрался.