Плоть - Дэвид Галеф

— Что? — Невысказанное «молодой человек» прямо-таки повисло в воздухе. Лицо Вернона окрасилось в приятный карминовый оттенок.

— Риторический прием, который он здесь использует — ну, вы понимаете, душа и ожерелье, честь и парча, — сочетание абстрактного и конкретного. Это ведь силлепсис, не так ли? Во всяком случае, это что-то такое со слогом «силл». — Словно ища поддержки, Макс обернулся к остальным присутствующим. Не знаю, осознавал ли он сам, какой эффект это произвело на Вернона.

Слово, которое искал Макс, действительно было «силлепсис» (если он, конечно, не искал повода перебить хозяина), и Грег подтвердил верность последнего опасения секунду спустя, получив незаслуженный грозный взгляд Вернона. Франклин — из лучших педагогических побуждений — заявил, что это действительно зевгма, за что был вознагражден обожающим взглядом Джейн. Подиум снова был выигран у главного кресла. Здесь тоже можно употребить силлепсис: Вернон утонул в нем вместе с надеждами на продолжение беседы.

Вечер и дальше продолжался в том же духе. Каждый раз, когда Вернон начинал свои ораторские рассуждения, Макс перебивал его, чем останавливал предложенную дискуссию. Один раз Макс назвал имя ученика Попа, неизвестное Вернону, другой раз это было замечание по поводу одной из ваз в гостиной. После третьего или четвертого замечания я понял, что Макс делает это намеренно, — думаю, даже Айрис заметила, что происходит что-то неладное. Но чего он, собственно, добивался? Он вел себя как невоспитанный дикарь. Вернон все больше и больше съеживался в своем кресле, и мне стало немного жаль этого старого надутого пустозвона. В конце концов, мы все были у него в гостях.

Поначалу и парочка на диване вела себя, как подобает послушным гостям, невинно и вежливо. Но по мере того как реплики Макса множились в дерзости и количестве, его вежливость и вкрадчивость все явственнее превращались в маску добродушного настроения, удерживаемую на лице лишь усилием мимических мышц. Напротив, в поведении Мэриэн все более явственно проступала тревожность. Вначале возникшая напряженность проявилась чисто физически. Как только Макс создавал очередную неловкую ситуацию, Мэриэн на дюйм отодвигалась от него, широкая синяя юбка при этом задиралась все выше. Постепенно она отодвинулась настолько, что парочку теперь разделяло расстояние в целый фут оранжевой обивки. Но Макс и не думал униматься, и неловкость Мэриэн стала переходить в раздражение. Пару раз она пыталась заступиться за Вернона, но с тем же эффектом, что и бедолага Грег. Когда Макс разыгрывал прямодушное невежество, губы Мэриэн сжимались в тонкую нитку. Один раз я даже заметил, как дернулась ее рука, — будь она его мамой, Макс непременно получил бы по губам. Мне хорошо знакомо это страшное желание: заткнуть кому-нибудь рот любым способом. Только потом я узнал, что к Ноулзам они пришли после воскресной утренней ссоры.

Когда Макс риторически вопросил: «Но что такое точность применительно к биографии?» — Мэриэн не выдержала и увесисто толкнула Макса бедром. Он улыбнулся и положил на него руку. Она не могла на виду у всех стукнуть его по руке и поэтому толкнула его еще раз. В ответ его рука поползла вглубь.

Мэриэн прикусила нижнюю губу и оперлась рукой о подлокотник дивана, чтобы сохранить равновесие. Она могла отодвинуться, могла и просто, на худой конец, сдвинуть ноги, но она не сделала ни того ни другого. При всем старании я не смог читать ее чувства по выражению лица, к тому же, как я уже говорил, освещение было очень неважным. Разговор переместился в угол, где сидел Франклин, и на Мэриэн никто не смотрел.

Никто, за исключением меня. Рот Мэриэн слегка приоткрылся, взгляд затуманился. Рука Макса, как я заметил, гладила ее бедро в том месте, которое бывает по-королевски мясистым даже у стройных женщин. Я имею в виду внутреннюю, очень мягкую и теплую часть бедра. Казалось, рука сама, независимо от хозяина, знала, что надо делать, лаская и щупая ногу женщины сквозь тонкую ткань юбки. Потом в дело включилась и вторая рука, которая потянулась к той руке, какой Мэриэн опиралась о диван, и принялась гладить ее по самому нежному месту на сгибе локтя.

Она постаралась овладеть собой, но безуспешно, и затрепетала, вместо того, чтобы ощетиниться. Вместо того чтобы раздраженно цыкнуть, она тихо застонала. Белые пухлые плечи безвольно опустились. Я стал свидетелем чего-то почти противоестественного. Легким мановением рук Макс сделал Мэриэн абсолютно беспомощной. Самое ужасное заключалось в том, что он даже не смотрел на нее. Во всяком случае, прямо.

Он нежно привлек ее к себе, и она покорно распростерлась всем своим мягким телом по его жесткому плечу. Рука, гладившая локоть, скользнула вперед, обогнула руку, провела пальцами под правой грудью Мэриэн и исчезла в углублении между двумя подмышечными валиками плоти. Теперь рука заскользила вниз, как будто Макс собирался достать бумажник из заднего кармана, но ладонь была направлена совсем не в ту сторону. Удивительна эластичность подушек старых диванов — рука проникла между подушкой и сидевшей на ней Мэриэн. Я живо представил себе, как рука жадно мнет и тискает пышную ягодицу, а потом, сквозь юбку, проникает в более влажные глубины. Я почти физически ощутил влажную гладкость этого места. Оба принялись мерно раскачиваться взад-вперед, словно ехали в конном экипаже.

Сьюзен в это время увлеченно помогала Дальримплю уничтожать крекеры с сыром. Вернон со счастливым лицом пересказывал историю о баптистском священнике и преподавателе английского. Я быстро обвел взглядом других гостей. Грег и Форстеры притворялись, что внимательно слушают Вернона, Айрис же допивала четвертый или пятый стакан. Когда я снова посмотрел на парочку, Макс уже убрал руку. К его лицу, словно маска, пристало выражение абсолютной респектабельности. На вечере снова царила привычная атмосфера, гости на местах, только одна женщина превратилась в раскисший студень. Когда Мэриэн вновь обрела способность двигаться, она нерешительно подняла руку и положила ладонь на руку Макса. Я ощутил почти неудержимое желание предложить ей сигарету.

Когда прошло еще полчаса великого сидения у Вернона, Грег начал смущенно извиняться, подыскивая предлог для того, чтобы откланяться. Джейн посмотрела на часы Франклина и простодушно воскликнула, что сейчас гораздо позднее, чем ей казалось. Все стали прощаться, поднялась неторопливая суматоха, среди которой Макс помог Мэриэн встать с дивана. Женщина тяжело привалилась к Финстеру всем своим полным телом. Сьюзен, когда мы рука об руку шли к машине, была легка и воздушна в своей блузке и деревенской юбке и едва ли о чем-нибудь догадывалась.

В следующее воскресенье мне пришлось изрядно поработать. Действительно, все выходные дни я был вынужден посвятить проверке работ моих студентов двух групп введения в литературу. Я предложил студентам несколько заданий на выбор: переписать какой-либо эпизод из пройденных нами произведений, а затем проанализировать, насколько изменился от этого сюжет, можно было также изменить тональность и стиль произвольно выбранного фрагмента. Или переписать рассказ с точки зрения второстепенного персонажа. Для того чтобы выполнить любое из этих заданий, надо было хорошо понимать суть и идею произведения. Я дал эти три альтернативных задания, так как считал, что каждое из них может побудить студентов к творчеству и анализу. Так как эти анализы были новы, то их невозможно было найти в сетевых файлах — с этой бедой сталкиваются все преподаватели, не меняющие методики обучения.

Проверка заданий в выходные похожа на долгое и тяжкое похмелье. В субботу я встал рано утром и начал день с доброй порции кофе, вооружившись красной ручкой. К полудню у меня разболелась голова, а перед глазами начали плясать разноцветные точки, а ведь я проверил всего двадцать работ. По большей части авторы сочинений брали неверные ноты — студенты считали своим долгом переделать конец. В результате ружья не стреляли, желчная брань превращалась в мольбы о прощении, тупой лодырь становился трудягой и за один день, точно по волшебству, добивался успеха. Логика развития характера для студентов ничего не значила — студенты были вскормлены христианскими историями о чудесных обращениях и, кроме того, приключенческими романами для мужчин, в то время как гендерные роли для женщин диктовались сочинениями Питера Бигла[3].

После энного счастливого конца я вдруг смертельно устал царапать на полях «неправдоподобно». Потом я наткнулся на сочинение, автор которого ловко переделал один из рассказов Кэтрин Энн Портер в повествование о том, как бьют жен, и еще на одно, в котором рассказ Хемингуэя «Белые слоны» превратился в шуточную рекламу планирования семьи. Благодаря им я решил, что выживу с моими студентами в течение следующих шести недель.