Мы вернёмся (Фронт без флангов) - Семён Цвигун

Тиканье стенных часов отбивало в ушах молотком – тяжелым, звонким. Тишину нарушил командарм.

– Отряду Млынского нужно помочь. Срочно. Давайте обсудим, как это сделать лучше.

Генерал Ермолаев откашлялся, отпил глоток крепкого чая, внес предложение:

– Точные координаты отряда нам неизвестны. Перебросить все, в чем нуждается отряд, по воздуху – рискованно. Можем немцам услугу сделать. Я предлагаю в район вероятного нахождения отряда выбросить разведывательную группу с задачей: найти его и передать точные координаты. Установим связь, решим, что делать дальше.

– Лесной массив большой. К тому же там немцы рыщут, – вставил командующий, желая тем самым подчеркнуть сложность задачи.

Заместитель по тылу полковник Самохин понял по-своему реплику командарма и, как всегда, поспешил высказать свое мнение:

– Разведгруппу? Искать в поле, то бишь в лесу, ветра? – И безапелляционно: – Считаю, что мы должны немедленно сбросить на парашютах все, что просит Млынский. Организованная сила в тылу врага – это как раз то, что нам нужно.

– Слов нет, отряд Млынского нужно поддержать, – вмешался командарм, – а вот куда товарищ Самохин собирается сбрасывать оружие и медикаменты, непонятно. Гарантия у вас есть, что все попадет нашим, а не немцам? Такой гарантии ни я, ни вы, да и никто из нас дать не может. Поэтому повторяю: отыскать отряд, установить с ним надежную связь – это сейчас главная задача. Война – не игра в солдатики. Сегодня мы еще можем сделать это. Завтра, возможно, будет уже поздно. Далеко уйдем от места этого, лесов этих.

Командарм закурил папиросу, затянулся, помолчал немного. В эту минуту он смотрел добрым, полным доверия взглядом на начальника Особого отдела армии. Все поняли, кому командующий хочет поручить это задание.

– Дело это тонкое, я не говорю трудное. Не то слово, – сказал он, – Поэтому его поручить надо чекистам. Как, товарищ Куликов?

– Может, подключим и начальника штаба? – предложил Куликов.

– Подключите, кого считаете нужным, – согласился командарм.

***

Михаил Степанович возвратился к себе, сел за стол, взял чистый лист бумаги.

"Любимая моя Наташенька! – начал он письмо дочери. – Мы ведем беспрерывные бои с врагом. Обещаю: после победы – а мы ее обязательно завоюем – никогда не разлучаться.

На нашем участке фронта из тыла противника пытался пробиться твой друг сержант Бондаренко. Я пишу "пытался", потому как пробиться к своим ему не удалось. Что случилось с ним, пока неизвестно. Через бойца, которого он прикрывал огнем на линии фронта, Бондаренко передал мой портсигар, да, да, мой, я не ошибся, а в нем лежала записка тебе. Каких чудес только не бывает! Ума не приложу: как мой портсигар попал к Бондаренко? Реши эту загадку. Это не упрек, это естественная попытка найти ответ на то, что… Впрочем, дело это не мое.

И портсигар и записку я направляю тебе. Береги их. Если что узнаю о Бондаренко, немедленно сообщу.

Целую тебя и маму".

10

Пожилой генерал, его молодая супруга, конечно, хорошенькая, и адъютант генерала, разумеется, также молодой и красивый – извечная тема для шуток, давно ставшая банальной. Впрочем, надо знать, где шутить. В состоятельных кругах, где поклоняются золотому тельцу, эта тема запретна. Затрагивать ее по меньшей мере бестактно, убедительное свидетельство плохого воспитания.

Эльза была единственной дочерью Адольфа Плейгера – крупного финансиста, совладельца нескольких банков, владельца сталелитейного завода. Плейгер любил дочь, не ограничивал ее ни в чем, на очень сожалел, что нет сына – некому будет передать "дело". Не удивительно, что он часто задумывался, кто же войдет в его дом зятем?

Эльза росла в том узком привилегированном кругу, быт и нравы которого оберегало от любопытных взглядов само правительство, считавшее, что оно тем самым сохраняет общественные устои. Репортеры допускались только до парадных дверей. Им разрешалось писать о династических браках, женских нарядах, приемах. Проникнуть дальше, приоткрыть завесу они и не пытались, прекрасно зная, что ни одного правдивого слова в печати все равно не появится, а безработица обеспечена.

Люди из этого финансово-промышленного круга считали себя хозяевами жизни, свои любые желания сдерживать не привыкли. Они жили по своим неписанным законам, полагая, что государственные законы – это не для них, а для неимущих, обязанных им прислуживать. Понятия о чести, о морали у них, разумеется, были также свои.

Банкир и заводчик Плейгер никогда не упрекал дочь за траты, за самые странные желания, и Эльза считала, что ей дозволено все, кроме одного: приближать к себе этих, бедных, которые вынуждены добывать средства трудом. Исключение могло быть сделано в отношении впавшего в бедность, если он из старинного дворянского рода. Но, благодетельствуя такому, никогда не надо терять чувства превосходства над ним, следует напоминать ему о своем благородстве.

Никто не знает, когда грянет гром. Старик Адольф Плейгер скончался внезапно. Он был лет на двадцать старше жены. "Дело" оказалось без хозяина.

Эльзе казалось, что нанятый ими управляющий вполне заменит хозяйский глаз и хозяйскую сметку. Мать понимала, что лучше бы иметь другого управляющего – зятя, и придирчиво присматривалась к холостякам, разумеется, своего круга. Ее взгляд остановился на фон Хорне. То, что он уже давно не молод и вдовец, не пугало. Зато он из старинного прусского дворянского рода, генерал, влиятельный человек в вермахте. Ну, а то, что он не богат, это даже очень хорошо: будет чувствовать, что его облагодетельствовали. Вернее будет исполнять свои новые обязанности.

Командовала в доме Эльза. Генерал блаженствовал, что красивая жена вводит его в круг подлинных хозяев страны, что ему стали завидовать. Обязанности управляющего исполнял преусердно. Деловым союзом дорожил, старался угождать жене, угадывать ее желания, но скоро убедился, что это невозможно: Эльза продолжала жить своей жизнью. По-прежнему почти ежедневно устраивались кутежи, пикники. Как и раньше, Эльзу окружали молодые люди. Это, собственно, мало тревожило фон Хорна. Он был очень честолюбив, смысл жизни видел в том, чтобы пробиться в высший свет, и эта мечта его исполнилась. Тревожило иное: фон Хорн никак не мог привыкнуть к тому, что его жена ни в чем ограничивать себя не желает да и не умеет, и ужасался ее тратам. Однажды, не выдержав, очень осторожно, начав издалека, попытался внушить Эльзе, что, если она не умерит свои траты, они разорятся.

– Разве? – удивилась Эльза. Она назвала общую сумму капитала, который она принесла в приданое, и иронически поинтересовалась; не случилось ли что с деньгами? Фон Хорн поспешил заверить, что деньги не только в надежной сохранности, но и дают солидные проценты.

– Что же вас тогда беспокоит, мой генерал? – усмехнулась Эльза. – Если я стану тратить вдвое, втрое больше, и тогда мы разоримся только лет через шестьдесят – семьдесят.

Фон Хорн впервые понял, к какого размера состоянию он прикоснулся. И, сделав для себя вывод, он стал еще осторожнее с молодой супругой.

До него доходили вести о ее неверности, это его мучило, но он считал за благо молчать, ибо превыше всего честь семьи.

Единственное, что его пугало, – огласка. Огласка, публичный скандал могли повлиять на карьеру. Знакомства Эльзы были беспорядочны, рискованны. Фон Хорн подобрал себе красавца адъютанта, посчитав за благо все замкнуть в узком треугольнике, растворив опасность в банальной ситуации.

Крюге не знал, какая ему предопределялась генералом роль, и, вступив в нее, мучительно колебался. Нет, не угрызения совести мучили его. Он боялся генеральского гнева. Эльза действовала смелее. Красавец адъютант ей приглянулся…

Каждая поездка в Берлин превратилась для Крюге и в наслаждение, и в мучительный страх…

Вечером Эльза и мать занялись подсчетами. Их интересовало, сколько чистой прибыли принесли им фронтовые посылки фон Хорна. Результаты привели в восторг.

Увлечение подсчетами было столь велико, что они не услышали, как к особняку подкатила машина, как шаркнули шины колес, внезапно укрощенных тормозами. И только стук извлекаемых из машины чемоданов и ящиков да бойкие распоряжения, которые майор Крюге отдавал шоферу, заставили выглянуть в окно. Новая волна радости охватила их. Обе бросились по лестнице вниз, открыли парадную дверь и бросились обнимать Крюге. Затем увели в гостиную, усадили за стол, стали угощать.

Крюге, потягивая коньяк, неторопливо рассказывал о событиях на фронте, о самочувствии фон Хорна, о знакомых. Когда умолкал, женщины наперебой засыпали его вопросами. Они интересовались, скоро ли доблестные войска фюрера разделаются с русскими варварами.

Не без гордости майор отвечал:

– Все будет так, как решил фюрер.