Проект "Психея" (СИ) - Владимир Бочкин

    - Двигательные рефлексы?

    - То же самое. Вам не надоело одно и то же спрашивать?

    - За меня не волнуйтесь.

    - Вы предлагаете волноваться за себя?

    Он улыбнулся.

    - Мы все беспокоимся о вас.

    Его голос царапает мою кожу как наждак. Я поморщился.

    - Что с девушкой?

    - А что с девушкой! С ней всё нормально.

    Его голос побелел, и звуки поплыли мимо меня белыми облачками. Я проводил их взглядом.

    - У неё был фингал под глазом и повязка на руке. Вы её пытаете.

    Доктор сложил руки перед собой.

    - Никто её не пытает. Просто ваша невольная подружка крайне агрессивна и неуправляема. Возникают неприятные эксцессы, которых вполне можно было бы избежать…

    - …если бы вы нас не похитили.

    Его чёрные, как самая чёрная дыра, глаза, сверлят мой череп.

    - Я поражаюсь вашему эгоизму. Ведь вы оказываете неоценимую помощь человечеству. 

    - Ценой своей жизни.

    - А если бы на нашу родину напали, вы бы не пошли воевать? Отсиживались как трус? Бегали от военкомата?

    - Я бы пошёл воевать. Но здесь у меня нет никакого выбора.

    - А в армии у вас был бы очень большой выбор?

    Теперь голос пропадает у меня. Я открываю и закрываю рот, но не могу сказать, ни слова.

    Учёный закрыл блокнот и сунул в карман. Его глаза превращаются в чистый пурпур и начинают светиться. Я трогаю стол перед собой, он рассыпчатый как сахар, но я не могу зачерпнуть его.

    - Подумайте над моими словами. Считайте, что вас призвали. Вы нужны своей родине.

    Я хотел спросить, почему моей родине трудно спросить моего мнения. Но из моего рта не выскользнуло, ни звука.

    Через пятнадцать минут я в лаборатории Инны Сергеевны. Рядом с моргом. Наверное, чтобы не ходить далеко. Но это помещение побольше. Я не знаю, как оно выглядит на самом деле. Сегодня оно зелёное с голубоватым оттенком. Серебристое сияние отражает стальные тела каких-то механизмов, в том числе для проверки работы мозга. Меня туда суют ежедневно.

    - Как вы себя чувствуете?

    - Лучше не бывает. Сегодня у вас лицо как у повешенной. Синее, а язык ярко-пурпурный.

    Инна Сергеевна улыбнулась.

    - Повешенные выглядят не так. А глаза какого?

    - Чёрные. Сегодня у всех чёрные глаза. Сверлят череп. Проникают в мозг, как нож в свиное сало.   

    Я лежу на ложе обнажённый, голову накрывает тесный шлем. Голова как будто обложена кирпичами. Над остальным телом что-то вроде решётки.

    - Не могу больше. Устал. Я схожу с ума от всего этого.

    - Потерпите. Всё наладится. Какой-то побочный эффект.

    - Раньше было такое?

    Она смотрит на экран монитора.

    - Не знаю. Вы первый человек, а у животных не спросишь. Никто не додумался проводить у обезьян цветовые тесты. Но двигались они нормально. Даже лучше, чем раньше. 

    - Думаете, сознание мешает? Сознание – бич человечества.

    - Не знаю. Фазиля, возьми кровь.

    Медсестра тянет шприцом содержимое вены. Я смотрю на розовую жидкость, тягучую и склизкую как сопли.

    - Скоро я совсем без крови останусь.

    - Не волнуйтесь. Всё будет хорошо.

    - Да, хорошо. Всё будет хорошо.

    Я замолчал. Мысли приобрели объём и цвет. Я зачарованно смотрю на образы в мозгу. Я думаю «Всё будет хорошо». Эти слова похожи на пальму и песок на северном полюсе.

    Чаграй не осматривает меня. Его лаборатория вся жужжит и мерцает от многочисленных приборов. Меня усаживают в кресло, накрывают стеклянным колпаком. Я по-прежнему обнажён. Когда я был подростком, мы с тёткой поехали на море. В небольшой бухте спрятался нудисткий пляж. Я подсматривал, но так и не решился раздеться и присоединиться к ним, чтобы посмотреть на голых женщин поближе. Подозревал, что с непривычки по мне сразу будет заметен живейший интерес к женским телам. Если бы я знал будущее, не был бы таким стеснительным. Но учёные даже не замечают мою наготу. Вряд ли они вообще подозревают, что я человек.

    На меня струится невидимый свет. Но я его вижу. Он бесцветный, но с чёрным оттенком. Я приглядываюсь. Это маленькие чёрные точки в зелёном свете. Они пронзают меня. Рассыпаются по всему телу.

    - Мне неприятно, - говорю я.

    - Помолчите, - говорит Чаграй. Густые чёрные брови хмурятся. - Вы мне мешаете.

    Он стоит перед дисплеем, жмёт на кнопки. Чёрные точки исчезают, свет становится сине-мёрзлым. Кожа синеет, потом краснеет, снова синеет. Свет обретает плотность, колючими иглами вонзается в кожу. Такими тонкими, что это даже незаметно. Но всё тело словно распыляется на тысячи кусочков. Я открываю рот в крике, но звук остаётся внутри. Меня никто не слышит.

    Я лежу «дома» на кровати. Свет отключили, значит, ночь. Полная, непроглядная. Здесь нет дополнительных источников освещения. Если я спущу ноги на пол, стены начнут мерцать слабым сиянием. Но мне не нужен свет. Только отдых. Я даже рад темноте.

    Усталость навалилась на меня тонной мягкого пуха. Не от опытов. От мельтешения чувств. Только так, с закрытыми глазами создаётся видимость покоя. Я отдыхаю от собственного тела, от собственной психики. Приятная чернота перед глазами. Начинаю засыпать.

    Я вздрагиваю и застываю, словно меня обмотали простынями, пропитанными цементом. Натянутый, как струна. Перед глазами вспыхивает ярко-белый свет. Челюсти плотно сжимаются. Ещё немного и начнут крошиться зубы.

    Тело сходит с ума и чувства бурным потоком текут через него. Все прикосновения, которые я испытывал в своей жизни. Как в реестре, вынь и разложи по полочкам. На меня попеременно обрушиваются ощущения человеческой кожи, прохладной простыни, соплей, бесчувственной пластмассы, мягких губ, холодного металла, горячего металла, гладкого полированного дерева, живого шероховатого, собачьей шерсти, кошачьей шерсти, женской груди, жирной земли, многотонное давление неуловимого воздуха, сухой земли, женских волос, прохладного зеркала, горячей мочи, ледяной воды, туалетной бумаги, женских гениталий, кирпича, давления на пол, слёзы, тетрадной бумаги и многие другие. Одновременно меня переполняют вкусы: солёный, горький, салата оливье, колбасы, борща, бутерброда, воды, яблока, чая, водки, перца и прочие, прочие, прочие. А перед закрытыми глазами, с оглушающей скоростью, проносятся бесчисленные образы. Очень длинный фильм решили перемотать как можно быстрее. Я не успеваю выхватить отдельные образы, только пёстрый ковёр перед глазами. Через уши текут звуки голосов, мужских и женских, громких и визгливых, печальных и тихих, музыка Бетховена, «Ария», «Король и шут», плач ребёнка за окном, включённого телевизора, капающей воды. Буря всевозможных эмоций переполняет меня. Безумный гнев и умиление, ощущение «я хороший» и любовь, стыд и страх разрывают меня на куски.

    Я попал в безумный дикий балаган самого себя. Всего, чем я когда-либо являлся. Самое скверное, я не могу потерять сознание, потому что его нет. Оно погребено лавиной всего и длится вечно.

    Спустя много лет или несколько секунд, оковы моего тела и разума падают, и я проваливаюсь в сон.

    Но даже во сне нет покоя. Мне снится мерцающее сияние. И я сам – пустое сияние, которому снится, что оно пустое сияние.

    Тьма давит многотонной тяжестью, оказывается, свет дарит лёгкость.

    Я обращаю взор наружу. Дымка рассеивается, и я вижу белый потолок. Резко белый, новорожденный белый. Я открываю веки и не вижу ничего, глаза залеплены чёрной тьмой. Снова струится дымка и передо мной возникает белый потолок, но уже серо-белый, потасканный взглядами. Я открываю-закрываю глаза и теперь вижу в обоих состояниях, но с закрытыми глазами даже лучше. Чётче, сочнее.

    Поднимаю ладонь. Она светится насыщенным светом. Приподнимаю голову и вижу, что моя матовая рука по-прежнему лежит на простыне, а на весу я держу свою вторую руку. Я улыбаюсь, а потом беззвучно смеюсь. Надо встать. В ту же секунду я распрямляюсь во весь рост. Смотрю вниз на своё распростёртое тело. Я одновременно там и здесь. Только моё естественное тело снова ослепло. Я смотрю глазами души и думаю мозгом тела. Впервые в жизни я чувствую такую двойственность и в то же время единство. 

    Я поднимаю свои новые руки и любуюсь их цветом. Я словно высечен из цельного белого сапфира. Поглаживаю себя по телу. Всё на месте. Даже мужские принадлежности, хотя я не могу представить для чего они мне в таком виде. У меня нет своей Евы, впрочем, рёбра тоже отсутствуют. 

    Мыслей нет. Я пустой. В душе нет никакого содержания. Я чистая сила, простое бытиё. Так, наверное, чувствовал бы себя ветер, если бы был заключён в человеческую оболочку. Я чувствую, всё понимаю, но без слов.