Кучум (Книга 3) - Вячеслав Софронов

-- Благодарю, -- сведя морщины вокруг узких глаз, улыбнулся Девлет-Гирей, -- здоровье наше в руках Аллаха. Садись вон туда, -- указал на маленькую скамеечку, стоявшую под деревом. Афанасий глянул на нее и понял, что хан хочет хотя бы таким способом унизить его, и, гордо вскинув голову, ответил с достоинством:

-- Не пристало мне, посланцу царя московского, сидеть на детской скамеечке. Вышел я из того возраста.

-- Да ты, Афанасий, никак обиделся? -- притворно всплеснул руками хан и хлопнул в ладоши, велев выросшему как из-под земли рабу принести кресло для гостя.

-- Вот это другое дело, -- проговорил Нагой, надежно усаживаясь, и приказал толмачу, исполнявшему роль писца, подать из походного сундучка бумаги.

-- Согласен ли ты, Афанасий, обещать мне, что поминки, братом моим Иваном посылаемые, будут теми же, что и отец его посылал хану нашему Махмет-Гирею?

-- Как я могу за царя отвечать, -- улыбнулся Нагой, -- у царя своя голова на плечах. Все ему передам как есть, а решать ему.

-- Царь хочет мир со мной подписать?

-- Давно хочет, да только ты, хан, не соглашаешься.

-- Как же я могу согласиться, когда Казань у царя Ивана, брата моего, просил? Просил. Астрахань просил? Просил, -- хан начал загибать свои морщинистые пальцы, поднося их близко к глазам, -- а царь Иван мне что ответил?

-- Царь наш, Иван Васильевич, отвечал, мол, как можно города те отдать, когда там в посадах и по селам давно церкви православные поставлены и русские люди живут. Татарам же даны поместья и службы в землях новгородской, псковской, московской, тверской. А в казанской земле поставлены семь городов: на Свияге, на Чебоксаре, на Суре, на Алатыре, на Курмыше, -- как по писаному начал перечислять посол, но хан замахал руками, показывая нежелание слушать дальше.

-- Вон сколько у брата моего Ивана городов! А он?! Двух городов пожалел. Ай-яй-яй, -- совсем по-русски закончил хан.

-- Мал золотник, да дорог, -- усмехнулся Нагой.

-- Говорили мне, будто бы царь Иван жадный, да я не верил. А какой город он вздумал ставить на Тереке? Он мое разрешение на то спросил? Нагой, затаив усмешку в озорно блеснувших глазах, оправил русую бороду, с достоинством ответил:

-- А как же. Он сына твоего хотел в Касимов город на княженье посадить? Хотел, да хан отказался. Жену ему из нашенских предлагал. Хан не пустил сына жениться. Зато черкесский царь Темгрюк дочь свою царю нашему в жены отдал, сыновей отпустил, а царь наш, Иван Васильевич, за то в помощь ему и крепость для обороны ставит. Разве он у тебя, хан, согласия дружить не спрашивал? А ты до сих пор судишь-рядишь, с кем дружить, с кем в мире жить... и решить не можешь.

-- Так ведь мне, бедному, как иначе? Кто больше предложит -- тот мне и друг, -- чистосердечно признался Девлет-Гирей.

-- Вот-вот. А ногайцы тебе чего дали? А султан турецкий?

-- И они дружбу предлагают. И хан Бухарский, и хан Сибирский -- все дружбы моей ищут.

При последних словах Нагой насторожился. До него уже давно доходили сведения, будто из Бухары вместе с караванами к крымскому хану шлют грамоты, в которых предлагают соединить усилия всех мусульманских государей и вернуть обратно и Казань, и Астрахань, потеснить Москву, мечтают о временах Батыева нашествия.

-- Как же насчет поминок, -- вернул его к своим заботам Девлет-Гирей, -- хочу те, что при Махмет-Гирее, были назначены. Так и отпиши царю своему. Иначе небывать миру меж нами.

Афанасию надоело торговаться, и он решил немного остудить боевой задор крымского правителя, напомнить о его действительном положении. Прошли те времена, когда Русь боялась татарских полчищ. Не усмотрели те, как буквально под носом у Крыма возникла немалая сила, называемая казаками.

-- Хан, верно, знает, что на Дону, на Волге живут люди, что казаками себя прозывают? Сколь их там обитается, и мы того не ведаем.

Сила их столь велика, что хан ногайский слезно к царю нашему писал, жалился на них. А вдруг да казаки те на Крым пойти похотят? Тогда как?

-- Не бывать тому, -- презрительно усмехнулся Девлет-Гирей, -- всякий сброд, казаки какие-то не посмеют напасть на мое ханство.

-- Еще как посмеют, -- поднял предупредительно руку Афанасий Нагой, -только тогда пусть ваши послы не стучатся в двери царского дворца, не просят о помощи.

-- Зачем такие нехорошие слова говоришь? -- хитро сощурился крымский хан, хорошо понимая, что русский посол не зря напомнил ему о казаках, которые последнее время начали регулярно тревожить его аулы, каждый раз все ближе подбираясь к границам ханства. Много уже жалоб получил он от беков и мурз, чьи табуны были угнаны невесть откуда налетающими никому ранее не известными воинами. Урон, конечно, был от них небольшой, но укус даже маленького комара в больное место всегда ощущаешь болезненно и, даже раздавив зловредное насекомое, долго чешешь оставшуюся после него ранку. И сейчас посол задел ту самую болячку, которая последнее время не давала покоя крымскому хану. -- Мы хотим в мире жить с нашим братом, царем московским, а просим его всего лишь о такой малости.

-- Малости? -- переспросил Нагой. -- Астрахань и Казань -- малость? Что же тогда будет большим для хана?

-- Аллах с ними, с городами, -- пренебрежительно отмахнулся Девлет-Гирей, -- хлопот с ними не оберешься, с городами теми. Пущай ими брат наш московский владеет, коль они ему так нужны. У меня и здесь дел полно, -и он тяжело вздохнул, давая понять, как нелегко ему приходится в собственном дворце. -- Троим сыновьям недавно обрезание делали, четверых дочек замуж собирать надо, а денег в казне нет, пусто. А все почему? Потому что на Москву давно не ходили мои нукеры, не привозили мне десятую часть от взятого в набеге. И царь московский поминок не шлет.

-- Сколь надо? -- обыденно, словно они находились на базаре, спросил Нагой.

-- Две тыщи рублев надо, -- выдохнул доверительно в лицо послу Гирей и добавил, -- золотом.

-- Как скоро нужны деньги? -- поинтересовался Нагой.

-- Ой, да хоть завтра, -- обрадовался крымский правитель и глаза его ласково заблестели, -- в вечном мире с братом моим московским жить будем.

-- Я напишу моему государю, -- проговорил Афанасий Нагой, вставая, -но пока гонец до Москвы доскачет, пока его там примут, обратно вернется...

-- Ждать стану, время терпит, -- торопливо закивал головой Девлет-Гирей, -- приходи сегодня ко мне ужинать, когда гонца в Москву направишь.

-- Хорошо, -- согласился Нагой, -- сегодня и направлю, но ужинать, извини, хан, придти не могу, свой повар у меня готовит. Нынче ведь пост Успенский, а ты, поди, сызнова барашка молодого к столу подашь.

-- Для дорогого гостя ничего не жалко, -- осклабился крымский правитель, -- но как знаешь, неволить не буду.

-- Поди радуешься, что одним едоком меньше будет, -- буркнул про себя Нагой, уже выходя из дворца и с неприязнью глянув на стражников, что буквально ели его глазами, ожидая обычной подачки. -- Фиг вам, -- проговорил по-русски, надеясь, что те не поймут его слов.

Через два месяца из Москвы вернулся гонец и привез всего двести золотых, которые Иван Васильевич поручал послу вручить хану. Девлет-Гирей несказанно обрадовался этой подачке, словно позабыл, что просил в десять раз больше. В грамоте к Афанасию Нагому государь писал: "Отдай крымскому хану наши деньги, что под рукой оказались, а буде он еще поминок несуразных требовать, то припомни ему, что деньги и все злато земное есть тлен, которые с собой на небеса взять не можно..." Посол счел лучшим не сообщать о тех царских словах обидчивому Девлет-Гирею и через две недели, окончательно удостоверившись, что крымчаки не собираются готовить очередной набег на Москву, благополучно выехал из Бахчисарая.

БЛАЖЕНСТВО ЮНОСТИ

Последние несколько лет Зайла-Сузге жила в Бухаре при дворце Амар-хана, доводившегося дальним родственником правителю страны Абдулле-хану. При ней был и сын ее Сейдяк, который стал к тому времени статным юношей и уже дважды ходил в походы на кочевья Хакк-Назара, проявив при том удаль и отвагу.

Порой ей не верилось, что она не наложница, не скрывается по лесам от головорезов, не мчится верхом по степи, спасаясь от преследователей, не прячется на окраине Бухары, а живет свободно и открыто у друга отца. Верно говорят восточные мудрецы: человек должен долго, очень долго страдать, прежде чем счастье чуть-чуть улыбнется ему и протянет благодать на мизинце. А ведь все произошло почти случайно. Но разве есть в этом мире что-то случайное? Разве человек не ищет тот случай, не выбирает себе путь и не идет по нему? А счастье -- это лишь заветный оазис в конце пути.

Раз в неделю, когда на бухарских базарах появлялись дехкане с окрестных кишлаков, привозившие на небольших повозках овощи, свежее мясо, и цены были самыми низкими, она отправлялась обменять или продать сшитые за неделю вещи. Ей помогала соседская девочка, дочь лудильщика Зухра, с родителями которой она дружила и в особо трудные времена могла попросить взаймы ложку масла, горсть муки, пучок лука. Зухре шел уже одиннадцатый год и родители поговаривали, что пора бы выдавать ее замуж за юношу, с которым она с детства была обручена. Когда Зайла-Сузге спрашивала о ее женихе, девочка краснела и убегала в соседнюю комнатку, откуда выходила нескоро с гордо задранным носиком и оттопыренной верхней губой.