Состоятельная женщина. Книга 2 - Барбара Брэдфорд

Они довольно долго шли к дому госпожи Дэниел, но Эмма чувствовала себя в безопасности, ведь рядом с ней шел молчаливый Виктор, а с другой стороны – говорливый Дэвид. Они не наткнулись ни на какую шайку, Эмма не заметила, как быстро пролетело время в разговорах с Дэвидом обо всем на свете, но больше всего о портновском ремесле. Молодые люди настояли на том, чтобы довести Эмму до самой двери дома госпожи Дэниел.

Дэвид и Виктор были хорошо освещены светом газового фонаря, стоящего чуть поодаль. Эмма переводила взгляд с серьезного Виктора на смеющегося Дэвида и думала: „Они такие разные, но оба такие искренние”. Девушка подала руку Виктору:

– Спасибо, что проводили меня до дома. До свидания, – попрощалась она.

Виктор крепко пожал ей руку:

– Спокойной ночи, Эмма. И спасибо за помощь отцу. Это было благое дело.

– Да-да, благое! – подхватил Дэвид, взяв девушку за руку. – Увидимся в понедельник, ранним солнечным утром. Спокойной ночи, Эмма!

Когда Эмма вставила ключ в замок, юноши развернулись и пошли домой. Но Дэвид вдруг остановился и опять подбежал к девушке.

– Мы одинаково думаем, Эмма. – Его голос уверенно звучал в тишине. – Я знаю, мы станем друзьями. Добрыми друзьями.

Эмма внимательно слушала его и верила ему. Она кивнула:

– Я тоже так думаю, Дэвид.

Он открыл для нее дверь и, когда она благополучно вошла в дом, легко сбежал по ступенькам и поспешил за Виктором, ожидавшем его на другом конце улицы.

Дэвид Каллински и не ведал тогда, что произнес самые что ни на есть пророческие слова. Он и Эмма действительно были похожи, ведь оба они горели желанием добиться успеха.

И в эту душную ночь в августе 1905 года началась дружба, которой суждено было продлиться более полувека. Они вместе и каждый по-своему будут карабкаться наверх, борясь с жестокой нуждой, сражаясь со всевозможными предрассудками, стараясь достичь большего и лучшего. Этим восхождением и своими достижениями они увлекут за собой весь город. Они оставят неизгладимый след в истории Лидса не только своими потрясающими успехами как короли коммерции, но и безграничной помощью другим. Именно Эмма Харт, Дэвид Каллински и еще горстка добросовестных, энергичных и мечтательных евреев и евреек породят величие этого города.

Глава 29

Дни летели, сливаясь в недели. Сентябрь, сменивший август, незаметно подошел к концу, вот уже наступила середина октября, но Блэки так и не вернулся в Лидс. Эмма недоумевала, что могло его так задержать в Ирландии. Ее беспокойство особенно усиливалось, когда она оставалась одна в своей маленькой комнатке в мансарде. Но Эмма надеялась, что с ним ничего не стряслось. Она с нетерпением ждала возвращения Блэки не только как своего лучшего друга, но и, сама того не сознавая, потому что он связывал ее с прошлым.

Блэки О'Нил остался единственным духовным связующим звеном между нею и ее прошлой жизнью, с ее семьей, которую она любила и по которой скучала. Конечно, испытываемое ею периодически беспокойство было вполне искренним и касалось только благополучия Блэки, поскольку Эмма не была приучена жалеть себя. Кроме того, благодаря собственным усилиям, она сумела устроиться совсем неплохо. У нее была работа в швейной мастерской Каллински и комната в доме миссис Дэниел, и, несмотря на временность и даже призрачность своего теперешнего благополучия, оно давало Эмме приятное чувство защищенности.

Домовладелица, с каждым днем становившаяся все более сердечной и менее капризной, неожиданно заявила Эмме, что та может без сомнения рассчитывать на нее и дальше. Наблюдательной миссис Дэниел не потребовалось много времени, чтобы заметить благопристойность, гордость и хорошее воспитание Эммы. Достаточно было взглянуть на то, как она себя повела, столкнувшись в холле с двумя джентльменами, снимавшими в доме комнаты с пансионом. Вежливо, но сдержанно раскланявшись с ними, Эмма быстро, не теряя достоинства поднялась в свою комнату. С этой девушкой не будет хлопот, подумала Гертруда Дэниел, а вслух сказала: „Вы можете оставаться в моем доме сколько захотите, милочка”. При этих словах тестоподобное лицо миссис Дэниел расплылось в улыбке, и она почти с нежностью пожала Эмме руку чуть выше локтя.

У Каллински Эмма зарабатывала достаточно, чтобы прилично себя содержать, а главное – не трогать своих небольших сбережений. Тратя деньги лишь на самое необходимое и предпочитая поэтому передвигаться только пешком, она вечерами валилась с ног от усталости. Но несмотря на свою бережливость, Эмма старалась покупать себе вкусную и питательную еду. Ей хватило благоразумия сообразить, что она любой ценой должна поддерживать свои силы и энергию. Если она перестанет заботиться о себе, то быстро ослабеет и не будет в состоянии работать. Эта мысль приводила ее в ужас. К тому же она ждала ребенка, и о нем тоже надо было думать.

Работала Эмма в маленькой швейной мастерской на Роккингем-стрит с восьми утра до шести-семи вечера. С первого дня она буквально наслаждалась этой работой. Дела у Абрахама Каллински шли достаточно успешно, он не был тираном, и, наверное, поэтому никому из служащих не приходило в голову злоупотреблять его добросердечием. Они могли слегка запаздывать на работу, им не запрещали разговаривать во время рабочего дня или продолжительности перерывов на чай или ленч. Служащим платили сдельно, и этой платы им хватало на жизнь. Со своей стороны, Абрахам тоже был доволен: мастерская приносила доход, обещавший со временем осуществить его мечту о большом швейном предприятии. Поэтому он не считал нужным погонять служащих, как говорится, не жалея хлыста.

Девушки-мастерицы в большинстве своем были уроженками здешних мест, и, несмотря на то, что все работавшие мужчины были евреями, атмосферу мастерской пронизывал дух товарищества, то и дело раздавались дружеские шутки, перекрывающие порой стук швейных машин. Эмма, сидя по колено в обрезках ткани и клочьях ваты за длинным деревянным столом, трудилась с проворством и неутомимостью, поражавшими самых закаленных девушек. Все они были общительными, даже склонными к грубому юмору, но очень добрыми. Говорили они на особом лидсском диалекте, но Эмма хорошо их понимала, поскольку лидсский говор имел много общего с близким ей йоркширским диалектом, широко распространенным в шахтерских районах. Сама Эмма старалась говорить правильно, подражая мелодичной речи Оливии Уэйнрайт и даже чуть пародируя ее. Она никогда не позволяла себе опускаться до грубого говора своих товарок, зная, что дурные привычки легче приобрести, чем потом от них избавляться. На первых порах девушки поддразнивали ее за хорошо поставленный голос: „Говорит, будто ножом по стеклу режет”. Эмма улыбалась в ответ и воспринимала их насмешки с таким дружелюбием, что ее вскоре оставили в покое и стали принимать за свою. Но никто из девушек так и не смог привыкнуть ни к ее утонченной красоте, ни к ее хорошим манерам. Они продолжали искоса бросать на нее восхищенные взгляды и тихо благоговели перед ней, хотя Эмма этого не замечала.