Священник (ЛП) - Бруен Кен

— Почему нет?

Он достал из куртки визитку, вручил мне.

Примерно такую:

Тейлор и Коди

Расследования

По поводу разводов не обращаться.

И пять — я посчитал — телефонных номеров. В верхнем правом углу было что-то подозрительно напоминающее холмсовскую шляпу охотника за оленями. Я надеялся, что ошибаюсь. Он следил за моим выражением, не утерпел, выпалил:

— Тебя я поставил первым, раз ты старший, и видишь — строчка про разводы показывает, что мы мелочью не занимаемся, только крупняк.

Я не мог подобрать слова, чтобы передать свое изумление.

— У тебя… нас… пять номеров?

Он покачал головой, сказал:

— Не, у меня только мобильный, но выглядит неплохо, да и тебе тоже нужен мобильный.

Я протянул визитку ему. Он ответил:

— Не-не, у меня еще пятьсот таких же. Эта тебе, первая из-под пресса. Это — тот самый момент.

Я боялся, что он сейчас объяснит. Объяснил.

— Тот самый момент… Джек… когда ты вышел на удар, когда то, что ты звал розыском, стало профессиональным предприятием.

Принесли, слава богу, кофе, спасая меня от отзыва. Коди просиял девушке улыбкой. Хотя бы визитку не дал — пока, — сказал:

— То что надо.

Я протянул ему конверт, сказал:

— Ты заслужил.

Он взял, сунул в куртку, сказал:

— Я пока не ожидал зарплату.

Пока?

Он налил кофе, поднял чашку, произнес тост:

— За тебя, малыш.[25]

Я попытался притвориться, что он этого не говорил, перебил с:

— У нас новое дело.

Дело.

Ну вот, сказал; что, так уж плохо? О да. Пока меня не стошнило от очередного клише Коди, я расписал слежку за Ридж, гостевой дом, где мы поселимся на следующую неделю. Если до этого он сиял, то теперь прямо-таки горел.

— Работа под прикрытием, обожаю! Нам понадобятся камера и, конечно, фастфуд. Наружка — это просто ад, нужно поддерживать уровень сахара.

Как будто ему не впервой. Я побоялся поднимать этот вопрос, просто сказал, что сам беру понедельник и вторник, а он может пойти в следующие два дня и потом мы оценим ситуацию. Он снова наливал себе кофе — еще больше кофеина в и так уже бушующую топку, — и сказал:

— Так точно, капитан.

Я уставился на него.

— Коди, пообещай мне одно.

— Слушаю, капитан!

— Не смей называть меня капитаном и каким угодно синонимом.

Странное дело: той ночью мне приснилось, что Коди — мой сын, а я этому рад. Проснувшись, я помнил сон во всех подробностях. Тряхнул головой, спросил самого себя:

— Да что с тобой?

Замечтался?

Отсутствие детей — бремя, которого даже не замечаешь. Отмахиваешься, говоришь «Какой из меня родитель» или бормочешь о потере свободы. Но где-то в недрах предательской человеческой психики ноет утрата. Самая жуткая боль — скучать по тому, чего у тебя никогда не было и, хуже того, не будет. Сердце хочет того, чего никогда не получит. Хотя чтобы в этом признаться, мне надо выпить, и много, но я боялся закончить как консул из романа «У подножия вулкана» Лаури — красочного портрета алкоголизма в самой истинной и свирепой форме. Что, закинув меня в яму, за мной следом закинут дохлого пса. Этот воображаемый дохлый пес выл во многих моих худших кошмарах.

Раннее утро — время голых фактов, и я осознал, что да, вижу в Коди замену сына и только поэтому так грубо с ним обхожусь. Только поэтому никогда не посмею с ним сблизиться.

Все, с кем я сближаюсь, гибнут.

Вспомнилось, как Коди спросил:

— А эта женщина — Ридж, да? Твоя главная любовь?

О боже, я думал, лучше уже не будет, но он только разогревался. Я покачал головой:

— Вряд ли.

Он покивал.

— Я тебя понимаю, Джек. Мы с тобой одной крови, поем один гимн.

Ну все, хватит. Я сорвался:

— Это что еще значит?

Он поднял правую руку, сложил пистолет большим и указательным пальцами, спустил курок, сказал:

— Мы с тобой, Джек, не из тех, кто задерживается на одном месте. Не говорю, что у нас фобия привязанностей, но вокруг широкое море, нас тянет закидывать удочки.

Закидывать удочки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Я его такими темпами пристрелю. Смесь Опры и Джерри Спрингера — есть ли гибрид страшнее? Я потянулся за счетом, уже не мог вытерпеть, но он оказался быстрей, перехватил его и подмигнул. Если мне хватит дурости вести вместе с ним наружку, я ему врежу. Я решил послушаться инстинкта, наклонился, спросил:

— А как относишься к сталкерам?

Если он и был виновен, то умело это скрыл. Впрочем, оторопел от вопроса, потом он прошипел:

— Отбросы общества.

Я ткнул ему пальцем в грудь, сказал:

— И не забывай об этом.

На улице я встряхнулся, чтобы избавиться от осадка встречи. Моим худшим страхом было, что это заразно и я сам заговорю в таком же стиле. Американское телевидение привило нашей молодежи извращенный язык Гомера Симпсона, Эминема и MTV. Одной из самых популярных передач в стране был «Фактор страха», не говоря уже о таких копиях, как «Джо Миллионер». Результат — от нового языка скулы сводит. Возможно, в этом и цель.

Остаток дня я наводил порядок дома. Периодически осознавал, что квартира действительно принадлежит мне. Наконец я попал в мир если не стабильности, то хотя бы обеспеченности. Хотелось позвонить стряпчему. уточнить, что это не ошибка, что ничего не случится. Позвонил я Ридж, спросил:

— На работе?

— Выходной.

Голос у нее был вялый, так что я спросил:

— Эй, не хочешь пообедать?

— Не голодная.

Потом, не успел я ответить:

— Те твои три имени?

— Да?

— Кое-что накопала.

— Прекрасно, ну и… не хочешь кофе или еще что?

Без ответа, потом:

— Я приеду в «Гранари».

Упс.

— Эм-м, я переехал.

Оживление в ее голосе — как и сарказм.

— Не угодило, что ли?

Фух. И трудно же ее полюбить. Когда говорят о бой-бабах, видимо, имеют в виду ее.

— Я же тебе говорил, что мне повезло, помнишь? — сказал я.

Услышал вздох, потом:

— Проехали.

Ну на фиг, подумал я, чуть не крикнул:

— Так мы встретимся или как?

— «Максуигган», восемь, без опозданий.

Щелк.

Квартира уже была на что-то похожа. Все главное на месте — не хватало только книг. Что бы я ни терял — а я, знает Бог, потерял очень многое, — свое подобие библиотеки пронес до сих пор. Как и всепогодная полицейская шинель, они были частью моей территории, частью меня.

Или нет?

Без книг в Голуэе.

Уже несколько месяцев не открывал ни одной. После смерти ребенка все потеряло смысл. На миг меня охватило отчаяние как редко когда, мрачный леденящий голос окликнул:

— Зачем вообще стараться?

Я заставил себя сдвинуться, включил новый телевизор и — ну вы подумайте — реклама «Гиннеса»: почти идеальная в своей черноте пинта, кремовая шапка влечения и соблазна. Два мужика в баре треплются перед нетронутыми стаканами. Охренели, что ли? Болтают… когда могут пить. Я чуть не закричал:

— Пейте уже!

И одернулся, сказал себе:

— Блин, возьми себя в руки.

Принял душ с кипятком, чтобы сжечь свою одержимость. Будто это возможно.

Когда я приехал, Ридж уже сидела в «Максуиггане». Перед ней — миниатюрная бутылка красного вина. Таких хватает ровно на бокал с четвертью — я знаю, сам проверял. Алкаши лучше всех знают, сколько умещается в бутылке, — всегда мало. У них, как у хорошего бильярдиста, на уме всегда следующая. А то, что перед тобой, уже было и прошло. Я взял «колу», сел напротив Ридж, спросил:

— Давно ждешь?

— А тебе не все равно?

Вот же язва? Господи, уже пошло-поехало. Хотелось крикнуть: «Конечно все равно!», но решил отказаться от этого удовольствия, влил половину «колы» себе в стакан, рискнул:

— Сланжа.

— Да-да.

Она положила на стол листок. Два имени.

Том Рид,

4, Шанталла-плейс

Голуэй