Дом отважных трусишек - Юрий Ермолаев

— Ты ужасно осунулась, — говорила она полной, как бочонок, дочке, — и во время операции потеряла много крови. Твоему организму нужны калории.

Галя, как обычно, брыкалась:

— Я не хочу! Мне надоела твоя еда. Принесла бы чего-нибудь сладенького. И холодная она — бррр!.. Ну кто ест холодную курицу? Ты хочешь, чтобы я простудилась?

— Если ты не съешь крылышки, я сейчас же уйду, — не сдавалась Евгения Антоновна и демонстративно села на кровать, что означало: не уйду, пока ты не сделаешь по-моему.

Надя всегда с интересом наблюдала за ними. Но сегодня не только ей, но и Варе с Джаннат и даже Олечке было не до Скульской. Все четверо не сводили глаз с Надиной мамы. А она, убрав принесенные пакетики с печеньем в тумбочку, принялась старательно смахивать с неё крошки, а после присела к дочери на кровать, обняла её и неожиданно заплакала.

И Надя не стала спрашивать маму. Она поняла, что мама согласилась на операцию. Поняли это и девочки. Они переглянулись и облегченно вздохнули.

Глава семнадцатая. Операция

В это утро в третьей палате стояла такая отчаянная тишина, что, проснувшись позже всех, Надя даже испугалась. Девочки говорили шёпотом, маленькая нянечка протирала пол молча.

«Это, наверное, потому, что сегодня моя операция, — решила Надя, и ей вдруг захотелось крикнуть: — «Чего вы? Говорите как всегда! Чтоб до самой операции не думать о ней». Но вместо этого Надя тоже притихла.

Немного погодя вошла дежурная сестра, намазала Наде ноги йодом, перевязала бинтами и не разрешила вставать. Девочки начали подбадривать её.

— Тебя ещё перед операцией на каталке покатают, — сказала ей Олечка.

— А операционная знаешь какая? — подхватила Варя. — Вся в кафеле, и окна такие чистые, даже кажется, что они без стёкол.

— А над операционным столом блестящий светоотражатель, — добавила Джаннат Шамхалова, — он вроде зеркала в «комнате смеха». Посмотришь в него, так себя не узнаешь. У меня в нем голова длинная была, как огурец, а туловище с футбольный мяч.

Девочки деланно засмеялись.

— Ты обязательно в это зеркало посмотри, — сказала Галя-Цибуля, может, в нём врачи в майках и трусах отразятся. Тоже смешно будет.

Надя кивнула головой, боясь, что, если скажет хоть слово, разревётся. К горлу так и подкатывали комком слёзы. Варя поняла это и быстро заговорила:

— Пройдёт два-три часа, и у тебя уже всё будет позади. Лежи с оперированными ногами и жди, когда аппараты их выпрямят. А ты… — Варя не договорила: с шумом распахнулись двери палаты и две санитарки ввезли каталку.

— Я сама могу дойти, — приподнявшись на постели, запротестовала Надя.

— Нельзя! Нельзя! — закричали одновременно няни и девочки. — Тебя ведь уже подготовили.

В предоперационной палате к Наде подошёл наркотизатор, тот самый, который приходил к ней вчера вечером, и сказал:

— Анализы у тебя хорошие, сердце здоровое. Значит, всё будет в порядке.

С Нади сняли бинты и ввезли в операционную. Она думала, что здесь будет тишина, слова нельзя сказать, а все, кто там находился, стали её подбадривать, шутили и говорили точно так же, как в обычной комнате.

«Вон и баки на металлических столиках стоят, — увидела Надя, — а врачи уже все в халатах. Наверное, раньше переоделись».

К Наде снова подошёл наркотизатор и неожиданно сказал:

— А ну-ка, отгадай мне загадку: «Каким гребешком никто не чешется?»

— Петушиным, — сообразила Надя и даже не заметила, как врач поднёс к её рту резиновую трубку. Язык у Нади стал уставать и отказался слушаться. Надя замолчала и услышала, как гулко стучит у неё в груди сердце. И ещё она услышала голос главного доктора:

— А где щётки? Почему их нет на месте?

Надя с трудом повернула голову и увидела, как главный доктор моет руки, но не в умывальнике, а около неё в тазу. Потом он поднял руки и кто-то надел на них резиновые перчатки. Все, кто находился в операционной, были в белых, как унты, башмаках, перевязанных бинтами. Говорят, что такие чехлы поглощают шум. Но главный доктор, нисколько не заботясь о тишине, сказал:

— Приступим, друзья. По местам!

Надя хотела посмотреть на врачей, но сразу куда-то провалилась и ничего больше не слышала.

…Проснулась Надя от громкого шёпота девочек. Варя, Джаннат и Олечка стояли у её кровати и ждали, когда Надя откроет глаза.

— Ну и соня ты! — весело сказала Варя.

— Храпишь, как моя бабушка, — засмеялась Олечка.

Надя попробовала улыбнуться, но вместо этого опять закрыла глаза. Не хотелось просыпаться.

— Будешь так спать, тебе муха в рот залетит.

— Тогда сразу проснёшься, — сказали ей девочки.

Надя машинально закрыла рот и подумала: «Почему она в палате, а не в операционной? Неужели ей опять ничего не сделали и привезли обратно? Никакой боли. Только ноги тяжёлые. И пить очень хочется». Надя попросила пить.

— Нельзя! — хором закричали девочки. — После наркоза нельзя.

Сестра, дежурившая у её кровати, взяла ватку, окунула её в стакан с водой и провела по Надиным губам. У Нади закружилась голова. Показалось, что в палате какой-то непонятный шум. Наде очень захотелось избавиться от него. Она даже мотнула головой. Но стало ещё хуже.

Пришёл врач-наркотизатор. Взял у Нади руку, пощупал пульс, сказал:

— Если не очень больно, уколы днем делать не проси. — И уже сестре добавил: — Только ночью сделайте, и то, если она не будет спать.

Сестра измерила Наде давление. Немного погодя ещё. Потом опять. Аппарат так и лежал на тумбочке. Надя опять попросила пить. Ей дали глотнуть через трубочку. Надя с жадностью засосала и тут же бросила, потому что её начало тошнить. Но зато стало гораздо легче. Девочки обрадовались, услышав её вздох.

— Это вздох облегчения, — определила Варя и громко, на всю палату, добавила: — С него начинается выздоровление.

— А мы что знаем, что слышали, — загадочно пропела Джаннат Шамхалова, ты во сне свою тайну выдала.

— Какую тайну? — тихо спросила Надя.

— Ты хочешь научиться плавать, как человек-амфибия, — сказала Джаннат.

— Ещё ты во сне песни пела, — сообщила Олечка, — громко, всё равно как пьяная.

— Я и сейчас как пьяная, — сказала Надя и окончательно проснулась.

Глава восемнадцатая. Бесчувственная

Днём Надя кое-как крепилась, старалась заглушить боль, которую причиняло ей каждое, даже маленькое, движение. Помогали и подружки и мама, пытаясь развеселить её. Все мамы ушли, а Надина осталась. Нянечка Нина не попросила её уйти, а даже принесла вместо табуретки стул поудобнее. Мама, точно маленькой, гладила Наде ладошки и рассказывала сказки, какие рассказывают дошколятам. И хотя Наде было больно, но терпеть она могла. А вот когда мама ушла и наступила ночь, боль стала просто невыносимой.

Надя вспомнила, что сказал врач-наркотизатор утром, и нажала кнопку звонка, чтобы дежурная сестра сделала ей укол. Но сестра почему-то не шла. Надя снова позвонила, задержав палец на кнопке звонка. Прошло минут десять, и опять никто не пришёл. Надя нажала кнопку в третий раз и сразу услышала быстрые шаги по коридору. В палату вошла дежурная сестра, которую Надя видела до этого всего раза два. (Она только что вернулась из отпуска.)

— Ты что названиваешь, принцесса-барыня, подождать не можешь? — вдруг зашипела она.

— Мне очень больно, — глотая в темноте слёзы, ответила Надя. Сделайте, пожалуйста, укол.

— Могла бы и так уснуть, — продолжала шипеть заспанная дежурная, — уж очень все нежные.

Она сделала Наде укол в руку резко и больно. Но Наде было не до этого. Она сказала «спасибо» и закрыла глаза.

После укола Надя должна была очень скоро уснуть. Ведь это болеутоляющее и снотворное лекарство. Но как она ни старалась, сон не приходил. В голову всё лезли нехорошие, обидные слова дежурной сестры: «Принцесса-барыня… Нежные вы все…» «Побыла бы она на моём месте, может, на всю палату кричала бы, — думала Надя, — а я только три раза позвонила. И зачем эта дежурная училась на медсестру? Ведь сразу видно, что она не любит свою работу. Даже к больным по-человечески отнестись не может». Наде вспомнилось, как эта самая сестра на второй день её приезда в больницу получила замечание от Вероники Ивановны за то, что не установила как нужно кровать Гале-Цибуле. «Ну конечно же, ей не нравится работа, — решила Надя, — разве её можно сравнить с другой сестрой, Людмилой Степановной. Людочка в палату без улыбки не входит. И с кем заговорит, обязательно найдёт для того ласковое, утешительное слово. От её слов даже без укола боль может стихнуть. Может быть, сегодняшняя сестра за что-то сердится на меня? Но я с ней ни разу не говорила. А три дня назад, сразу после отпуска, она нагрубила Джаннат Шамхаловой». И Надя припомнила всё как было.