Страна поднимается - Нгуен Нгок

…Три года подряд забирались они все выше и выше в горы, а теперь девяносто человек из Конгхоа спускаются вниз, к подножию. Они возвращаются на землю своих дедов, чтобы заново поставить там деревню, а если что — и дать на ней бон врагу. Француз загнал деревню Конгхоа в горы, но она не погибла там. Она возвращается, став сильнее, чем прежде.

* * *

Гука старой женщины сжимает рукоять затупившегося тесака. Лезвие ходит взад-вперед по разрубленному стволу бамбука — медленно и упрямо. На дворе дует ветер и сеется дождь. По-прежнему нет соли, и француз то и дело стращает и тревожит их. Но наверняка нет такой силы, чтобы могла остановить старческую руку, строгающую и режущую бамбук. Все новые и новые колышки падают на пол. Заострив их, старуха складывает колышки ровной стойкой у по]'. Вот она кладет сверху еще одни колышек, поправляет рукой стопку, потом, пошарив пальцами по полу, поднимает повое колено бамбука. И снова правая ее рука сжимает рукоять затупившегося тесака, опять упрямо и неспешно движется взад-вперед лезвие. Который уж колышек ложится в стопку — разве упомнишь… Щербатый тесак, защемленный расколотым бамбуком, скрипит, визжит, словно по точильному камню. И всякий раз, стоит старухиной руке остановиться, из соседнего дома и из дома, что подальше и еще дальше, слышится точно такой же скрип и скрежет. Вняв уговорам Пуна, вся деревня взялась строгать и оттачивать колья и шины. Старики, старухи, малые дети сидят за работой…

В полночь Тун повел Гипа и Сипа но деревне. В каждом доме забирали они готовые шипы и колья, а потом со всем этим грузом направились в лес к помеченному Туном дереву. Дождь перестал. Под деревом спрятан был плотно закупоренный узкогорлый кувшин. Туи довольно долго стоял на месте, выясняя и проверяя, откуда дует ветер. Затем все трое уселись с наветренной стороны, и Тун откупорил кувшин. При сумеречном, неясном свете каждый брал колышек и, опустив в кувшин, осторожно обмакивал острие в смолистый сок дерева тангнанг. Когда все шины и колышки были обмазаны ядовитым соком, Тун с великой осторожностью уложил их в корзину. Всему этому не раз и не два обучал его Нуп: он говорил и чертил на земле, указывая Туну, где сидеть, когда дует ветер, как держать колышки, погружая их и кувшин, чтобы предохраниться от яда. Стоит испарениям сока тангнанг попасть на лицо, оно тотчас распухнет, и через день-другой человек умрет. Деревенские старики строго-настрого запрещали Пупу собирать ядовитый сок — ведь нет ничего опаснее этого. Но Нуп, всей душой ненавидя француза, рискнул жизнью и, уйдя в лес, вернулся с соком тангнанга…

Дремавший в ночи петух вдруг пробудился, вспомнив о солнце, и громко закукарекал. Но солнце еще крепко спало. Стояла кромешная тьма. Трое друзей возвращались восвояси. Первым шел Тун. В этом году он, как говорится, начал входить в возраст: от рожденья его и доныне старый Па шестнадцать раз, по его подсчетам, расчищал землю под пашню. Вырос Тун проворным и ловким, в лице его заметней всего был подбородок — волевой, угловатый, точь-в-точь как у отца. Везде и всегда старался он быть поближе к Нупу…

Гип шел последним. На сердце у него лежало тяжкое бремя. Увы, по его вине на деревню обрушилось несчастье. С тех пор как люди вернулись на свою исконную землю, они дважды отразили француза и ели всегда досыта; французу теперь не под силу отнять у них рис, угнать буйволов и свиней. Молодежь возомнила себя чуть ли не всемогущей, а француза ни во что не ставила. Особенно Гип. Он повторял всюду:

— Настигнешь тигра в лесу, пустишь ему кровь раза четыре-пять, он и подожмет хвост. Француз ни за что не посмеет теперь сунуться в Конгхоа!

Однажды он вот так нее бахвалился, вдруг видит — Нуп. Спесь с него как ветром сдуло. Но стоило Нупу удалиться, он опять замахал руками, ноги притопывают да приплясывают. И вот десять дней назад Гни новел пятерых парней в дозор. Ну и, само собой, заладил:

— Настигнешь тигра в лесу, пустишь ему кровь раза четыре…

В конце концов подговорил всех пятерых пойти в лес нарвать плодов тхиентуэ — сваришь их, мол, одно объеденье. А тут, как на грех, француз нагрянул. В деревню-то он войти не осмелился, решил потоптать да выжечь поля. И здесь немало солдат на колья и на шипы напоролись. Но все же французу удалось схватить восемь жителей Конгхоа: старую Ху, мать Гипа; младшую сестру Лиеу, жены Нупа, по имени Ла; двух парней, Диня и Ана, и еще четверых стариков. Увели их солдаты в крепость, избили жестоко и бросили в тюрьму. Потом француз послал своего человека в Конгхоа объявить: если, мол, не придете, не сдадитесь в плен всей деревней, всех восьмерых заложников порешу. Народ деревенский стал требовать: пойдем покоримся французу, иначе нам своих не спасти. Сколько ни отговаривал их Нуп — все напрасно. И решено было: к французу уйдут шесть очагов — шесть семей, тридцать человек, все больше люди старые да хворые, и женщины с малыми детьми. Француз заставил их построить себе дома на том же месте, где жил народ из деревни Харо, окружил со всех четырех сторон колючей проволокой, а у ворог часовых поставил.

И сейчас, шагая по ночному лесу, Гип вспоминал мать и терзался, сознавая свою вину. Покрасневшие глаза его были полны слез. «Ах, мама, — думал он, — где ты сейчас? Наверно, плачешь, бедная? Что делать, как тебя спасти?.. Нет, нескоро теперь пойду я в лес за плодами тхиентуэ. Растопчу свой гулкоголосый тунг, разорву струны кэши… Я хочу поскорее снова пойти в дозор! Больше не подпущу француза к деревне…» Да только мать томится во французской крепости. А всего их там тридцать восемь — земляков из Конгхоа. Он едва не заплакал, но вспомнил, как смотрел тогда на него Нуп, и плакать не посмел. Нуп не обмолвился с ним и словечком, обратился сразу ко всем деревенским парням и девушкам.

— Когда мы бьемся с врагом, — сказал он, — деревня должна быть сплоченной, как один человек. Люди поверили вам, разве иначе смогли бы мы выстоять? Вспомните, в чем вы клялись землякам. А теперь, что теперь делать?

Парни, понурясь, молчали. Гип избегал Нупа, не смел глядеть ему в лицо. Нуп тоже не спал ночь, глаза у него покраснели. Он сказал:

— Сегодня ночью, Гип, ты пойдешь в дозор под началом Туна. Он скажет, что надо делать…

Если бы раньше Гипу сказали такое, вспылил бы, даже уши бы небось загорелись: «Это мне-то идти под начало к Туну? Мною, мужчиной, помыкать какому-то молокососу?!» Но сегодня Гип промолчал. Он сказал лишь:

— Я виноват, Нуп…

— Ладно уж, — оборвал его тот, — мне пора.

— Куда ты собрался?

— Пойду гляну на крепость Харо.

— А ты…

Но Нуп уже ушел.

Зачем, зачем Нуп отправился в Харо? О небо, если француз схватит его, Гипу и вовсе не избыть своей вины!

* * *

Под вечер тридцатого числа, когда тридцать жителей Конгхоа уходили в Харо, согласившись жить там под пятою француза, Нуп стоял у околицы и глядел им вслед, покуда по стемнело. Он не сказал никому ни единого слова.

Вечером Нуп вернулся домой. Лиеу мыла голову маленькому Хэ Ру, а тот сердито теребил свою набедренную повязку. Жена глянула на Нупа и впервые заметила на лбу у него морщины.

Наутро он встал очень рано и, взяв самострел, вышел из дома.

— Куда ты? — спросил его старый Па.

— Я, дядюшка, человек Партии, — отвечал оп, — и должен разделять судьбу моих земляков. Я думал всю ночь и решил идти в Харо. Погляжу, как вернее взяться за дело и выручить наших людей. Я крепок, дальний путь мне нипочем. Вы, дядюшка, уже стары, оставайтесь здесь, возьмите в свои руки все дела…

От Конгхоа до Харо день пути. Дойдя до места, Нуп вынужден был спрятаться на горе. Француз-часовой долго расхаживал вдоль заграждения, потом остановился и внимательно оглядел окрестность. Наконец он вернулся в крепость. Пупу хотелось броситься на него и убить. Но он взял себя в руки.

— Ладно, — прошептал оп, — сперва я выведу отсюда тридцать восемь человек целыми и невредимыми. А потом пристрелю тебя, гад!

Спустилась ночь. Пришлось улечься спать в лесу. Ночью в чаще повсюду — на земле, на деревьях — светятся сотни, тысячи глаз. И все они глядели на Нупа. Он знал, это сухие листья, по ночам они просыпаются: им хочется еще хоть раз увидеть небо. Так говорит старый Шунг. Но иногда Нуп приглядывался, и ему казалось, будто это глаза тигра. Падавший с неба холодный свет звезд лился в уши, затекал за спину. Нуп попятился за ствол большого дерева и, готовый к прыжку тигра, натянул тетиву. Но тигр застыл на месте, не сводя с Нупа глаз. Налетел порыв ветра. Глаза зверя заходили из стороны в сторону… Нет, никакой это не тигр! Просто сухие листья…

Но попозже и вправду явился тигр. Сперва послышался резкий отвратительный запах. Пуп весь похолодел. Перед ним промелькнула мгновенно запомнившаяся с малолетства картина: человек, растерзанный тигром. Он решил было бежать. Пет, это верная смерть! А он не имеет права, не может сейчас умереть. Нуп постепенно пришел в себя. Теперь уж он не умрет. Он сидел молча, затаив дыхание. Тигр явно еще не учуял его. Под лапами зверя зашуршали листья. Потом громко хрустнула сухая ветка. Резкий запах вроде ослабел. А время все шло. Может, тигр вовсе ушел? Нуп нагнулся, подобрал с земли камень и швырнул его наугад в темноту. И ответ — ни звука. Значит, тигр ушел… Всю почт, мысли Пупа не знали покоя, он готов был в любую минуту встретить неведомую опасность. Когда наконец, сломленный усталостью, он привалился к дереву и задремал, звезды уже угасли — одна за другой, и холодный утренний ветер, кружившийся меж стволами, зашелестел в кунах тростника.