Борис Годунов - Юрий Иванович Федоров

и лютый был в тот год, но в том месте на реке били ключи и вода нет-нет да и прорывала лёд, шла поверху. Мужики-то, видно, были не без головы. Ушли по воде.

Лаврентий остановился на берегу.

Яуза парила, серые клубы стлались над водой. В татарнике, поднявшемся вдоль реки, шелестел ветер да попискивали щеглы. Лаврентий постоял, поскрёб в затылке, плюнул и, повернувшись, тяжело проваливаясь в снег, пошёл назад.

Семёну Никитичу донесли: мужики-де позамерзали ночью в подклети. Одежонка-то мокра-де была на них — водой сколько раз охаживали, — вот они и заледенели в беспамятстве. Тот рукой махнул: кому нужны чужие мужики. Всё же буркнул:

— Внесите в поминальные списки.

Сунул руку в карман, достал горсть монет, выбрал самую маленькую и бросил подхватившему её молодцу. Сказал:

— Дьячку отдай, пусть помянет.

Совестливый для бога был человек.

На том забыли о романовских мужиках. И неведомо было, что пройдут годы и вспомнить об Иване, битом здесь в подвале, случится. Но будущее от людей закрыто. Через годы!.. Что завтра станется — и то неведомо никому.

7

Как Лаврентий травил собаками, углядел с противоположного берега Яузы стрелец Арсений Дятел. Случайно углядел. Но да на случай всегда есть причина. То так сказано только — случай.

Вышел Арсений из тёплой избы по нужде. От избяной парной духоты на морозце легко дышалось, бодряще обвевал лицо хороший утренний ветерок, лез под кафтан. Над самой головой, в тонких берёзовых ветках, пронзительно тренькали длиннохвостые синицы. Чётко, звонко, весело. И вдруг синицы тревожно вскинулись, метнулись за избу. Арсений услышал: лают собаки, и не по-пустому, а идут по следу. Поднял голову, выглянул из-за кустика: что там-де и как? Не в поле же, в слободе, кто это удумал травить собаками? Увидел: по ночной пороше, по белому снегу, повизгивая и скуля, свалилась к Яузе свора, суматошно закрутилась у темневшей воды.

Выбежали мужики. Погнали собак арапниками, но куда там, ежели свора потеряла след: гони не гони — не будет толку. Напрасно мужики махали арапниками. Свора сбилась в кучу.

Тут с откоса сбежал один, в высокой шапке, и Арсений увидел — нехороший разговор вышел у мужиков. Тот, в шапке — видать, хозяин, — псарей начал хватать за грудки, но и из этого не вышло ничего. Собаки скулили у кромки воды, но в Яузу не шли. Мужики постояли, ругаясь, да и полезли на берег. Ветром донесло:

— Мать… Перемать…

Арсений не торопясь выступил из-за кустов и, постояв, ради любопытства спустился к реке.

Текучая вода булькала в промоинах, дышала в лицо холодным паром. Арсений пошарил глазами по берегу и, к удивлению, углядел следы. Шагнул поближе. По следам было видно — шли двое, третьего, видать, тащили под руки, он ступал неверно. Шаг, два — и валился набок. Вон на снегу явственная вмятина, и ещё дальше вмятина. Не держался человек на ногах. Арсений наклонился над следами. На снегу алым бросилось в глаза кровавое пятно.

— Кхе, — крякнул Дятел.

Дело-то было, видать, серьёзное. Не в снежки играли мужики. Арсений наморщил лоб. «Бежали, знать, — подумал, — от тех, с собаками».

Арсений пальцами потрогал след. Края были подстылы. «Ночью бежали, — решил, — а те, с собаками, хватились утром». И ещё раз по глазам ударило алое пятно. «Добре укатали человека, — решил, — кровь-то живая». По цвету знал, какая она, кровушка. По сопатке ли дали, что брызнула красная юшка, или же серьёзно зашибли. Кровь на снегу говорила: здесь не обошлось без раны.

Поднялся Арсений от следа, поглядел, куда ушли мужики. Беглецы через огород махнули к тыну да и перевалили на дорогу. Следы стёжкой лежали поперёк грядок.

— Так, так, — вслух сказал Арсений, потоптался на месте, оглядываясь, пошёл к дому.

Арсений Дятел в молодые годы выглядел в Таганской слободе девку. Стрельцы всё больше женились на своих девках, стрелецких. Говаривали так: стрелецкая девка привычна к служилому делу. Стрельца царь в поход ли пошлёт, на рубежи ли дальние охраны для — она будет ждать. А девка со стороны, глядишь, как стрелец за ворота, зазовёт молодца с улицы. Бабья кровь горячая, да ещё и балованные были на посадах девки. А по Москве вон сколько гуляет молодцов, и ничего: без жён, а обходятся. У таких скоромная-то ночка бывает редко, а так все с грехом.

Но Арсений на разговоры махнул рукой. Девка уж больно была сладка. Оно конечно, каждая девка в одну из вёсен вдруг так расцветёт, что поцелуй её в щёку, а она отдаёт мёдом, но его Дарья, казалось, всех перешибла. Коса до колен, щёки — яблоки, глаза… Шалые были у неё глаза в ту памятную весну. Арсений по улице шёл, а Дарья в берёзовом веночке стояла у забора. Сарафан в цветочках, тоненькая, как стебелёк, шейка, рот чуть приоткрыт, руки закинуты за голову. И глаза, глаза — во всё лицо…

Стрелец глянул, и словно под колени его подрубили — споткнулся. В поход пошёл по весне, а всё помнил те глаза. И даже листики берёзовые, что были в веночке у девки на голове, во сне трепетали перед ним. Засватали красавицу и окрутили молодца. Так на Таганке у стрельца оказалась родня. Жену свёз он в свою слободку, а тесть засел корешком на Таганке. Тесть был мастеровым — ковал таганы. Всем ведомо: на Таганке таганы не сыщешь лучше. В огне не горят, служат век. Оно конечно, и в других местах не плохи таганы, но не те. Здесь мастера знали секрет. К тестю-то и наезжал Арсений. Изба с кузней на отлёте у родни. Тишь. Огороды идут до Яузы. Благодать. В тени полежать в жару, под берёзкой, кисленького кваску попить. Всё служба, маета, а тут, у тёщи, сварганят ушицу из свежей рыбки — и посиживай себе на воле, у костерка. Да и поговорить ежели с кем надо — здесь от людей далеконько. Ни один глаз не приметит. А поговорить в тот раз Арсению было нужно. И поговорить тайно. Поморщился он на следы с кровью: не ко времени были беглецы, хоть и неведомо чьи, и собаки не ко времени.

Стрелец перелез через заметённую снегом кучу навоза, вышел с огорода. Долго-долго плетённую из ивы петельку накидывал на калиточку. Глазами по двору шарил, и рука никак не могла нащупать колышек.

Во дворе, сбившись в гурт, толклись овцы. Ступали точёными раковинками копыт по хрусткому снегу. Из хлева глянула на стрельца пёстрая комолая[18] корова. Выставила влажный кожаный нос — протяжно, ласково замычала. Нанесло запахом навоза, парного молока. Тесть жил домовито.