Солдаты - Михаил Алексеев

— Павел Федорович жив. Он партизанит.

— Увидишь — привет ему от меня самый большущий.

— Обязательно. А как он возил нас в Харьков на экскурсию!.. На Тракторный… Павел Федорович в белом костюме — светлый такой!.. Шли по городу и все время пели!.. О, до чего ж было хорошо, Аким!..

— И опять будет так. Еще лучше будет, Наташа!.. Ох, чего только мы не понастроим!.. А как мы с Колькой Володиным мечтали…

— Не говори о нем, Аким, забудь его, — торопливо перебила Наташа. — Не стоит он того, чтобы о нем вспоминали…

— Почему? — удивился Аким. — Он ведь погиб на фронте.

— И вовсе не погиб. Он жив. Женился на Стешке Лунченко и теперь живет в ее доме…

Это не укладывалось в голове Акима. В сентябре 1942 года они вместе с Николаем ходили в разведку. Не вернулся тогда только один Николай, и все были убеждены, что он либо убит, либо тяжело ранен, лежит где-нибудь на сухой земле, задыхаясь в горькой полыни. В ту же ночь все отправились на поиски. Аким вместе с другими разведчиками исползал под огнем вражеских пулеметов всю нейтральную полосу. Володина так и не нашли. Тогда разведчики потеряли двух бойцов, наскочивших впотьмах на немецкие мины. А тот, которого они так разыскивали, оказывается, к Стешке…

— Так что же он делает в селе? Наверное, в полицейские пошел?

— Нет. Он не стал полицаем. Живет затворником. И непонятно, кого больше боится — своих или немцев.

Наташа смолкла. Молчал и Аким. Потом он поднялся и через силу улыбнулся.

— Ну, Наташа, мне пора… Вот и повидал тебя…

Она побледнела, темные глаза ее заблестели. Глотая слезы, она не отпускала его руку, прижимала ее к себе.

— Как же это?.. Так скоро… Ведь ты мне еще ничего не сказал о себе. Останься, Аким!.. Ну еще немного!.. Плечи девушки затряслись.

— Не надо, родная. Помнишь, мы обещали быть сильными.

Он смахнул с ее горячих щек слезы и крепко поцеловал в мокрые ресницы, в припухшие теплые губы. Говорил уже ровно, спокойным голосом, хотя это ему стоило больших трудов:

— Школу сохранить надо, Наташа. Подбери смелых ребят… Пусть организуют охрану, когда фронт будет приближаться к селу. Как бы фашисты не взорвали в последний момент… А за меня не бойся. Меня пули за километр обходят…

— Я провожу тебя до леса, Аким.

— Не надо, Наташа. Мы будем скоро вместе и уж тогда никогда не расстанемся.

Они обнялись в последний раз.

Наташа слышала, как в коридоре прогрохотали его сапоги. Потушив лампу, она подбежала к окну. Но на улице было темно, и девушка ничего не видела. До нее доносились только сдержанные голоса — это Аким прощался с матерью, еще раньше вышедшей посторожить. Затем скрипнула калитка, и сразу все смолкло.

Стешкина хата стояла на отшибе, у самого берега реки, скрытая вишневыми деревьями. Ее не было видно со стороны. Но Аким нашел хату без особого труда.

Постучал. Новая дубовая дверь глухо и тревожно загудела. Странное дело, Аким сейчас не испытывал того страха, который пришлось ему испытать во дворе, перед крыльцом Наташиной хаты. Сердце его как бы окаменело.

— Кто там? — послышалось за дверью.

— Полиция. Открывай!..

— У меня жена больная тифом…

— Открывай!..

Заскрипели крючки, звякнула щеколда. Тяжелая дверь медленно, со стоном, открылась. Перед Акимом стоял человек с длинной бородой, в белой исподней сорочке и подштанниках. От него веяло теплым запахом постели. Должно быть, ему очень не хотелось вылезать из-под одеяла.

— Веди в дом!

— Милости просим…

««Милости просим» — откуда у него это?» Аким первый шагнул в темную комнату. За ним вошел Володин.

— Что вы хотели, пан полицай?..

Николай сказал это с жалкой дрожью в голосе.

— Зажги свет.

— Стеша, где у нас спички?.. Стеша!..

Из-за перегородки раздался сонный голос женщины:

— За образами, Коля, возле лампадки. «За образами… Иконы, значит, выставил…» — подумал Аким.

Вспыхнула спичка и, помаргивая, поплыла за перегородку. Оттуда послышался испуганный шепот: «Кто это?.. Господи, спаси, помилуй!» Затем появился хозяин с лампой в руках. Он осторожно поставил ее на стол и лишь теперь решился посмотреть на вошедшего.

— Аким? — карие красивые глаза Николая удивленно раскрылись. И вдруг безумная радость отразилась на его лице. Он ринулся навстречу Акиму: — Значит, и ты того… Вот и правильно! Пусть воюют те, кому жизнь не дорога!.. Как я рад… раздевайся… проходи сюда!.. Стеша, да это же Аким!.. Он тоже вернулся!.. Ну, проходи же, дружище!..

Аким не шевелился.

Володин посмотрел на его лицо и опешил. Борода его затряслась. Глаза испуганно забегали.

Однако ему не хотелось выпускать из рук слабую надежду.

— Да проходи же, Аким!..

Аким молча подошел к столу, присел. Володин вертелся возле него. Он приблизился к другу, хотел помочь ему раздеться. Аким холодно отстранил его руки.

— Так ты, Аким, какими же судьбами?..

— Разные судьбы привели нас в родное село!

Сказав это, Аким пристально поглядел на Володина. Наступили долгие и тягостные минуты молчания.

Аким осмотрел комнату. На столе, в овальной рамке, стоял портрет Николая. Здоровое, улыбающееся лицо. Как не похож был на этот портрет стоящий перед Акимом бородатый человек в подштанниках, с издерганным, бледным, каким-то совершенно бесцветным лицом.

Взгляд Акима, холодный и тяжелый, — куда только делась постоянная кротость в его вечно спокойных голубых глазах, — переходил от одного предмета к другому.

Аким снова долго и пристально посмотрел в жалкое, болезненное лицо Володина.

— Почему ты… — голос разведчика был сейчас глухой. — Почему ты… сбежал?..

Володин вздрогнул, долго молчал, не смея поднять глаза на Акима. Потом он быстро, захлебываясь, трясясь всем телом, заговорил:

— Не мог я!.. Понимаешь, не мог!.. — он заметался по комнате… — Ты скажешь, трус!.. Да, трус, предатель… Все это так… Но я не мог больше ни одного дня, ни одного часа там быть… Эти стоны, кровь… Меня рвало от запаха человеческой крови!.. Помнишь, там, под Абганеровом, когда бомбой разорвало на куски у нас в роте сразу пятерых. Я неделю не мог ничего взять в рот. Я ненавижу фронт… войну… людей, которые убивают друг друга… И я… бежал от войны…

— И вот она вновь пришла прямо к тебе в дом, — как-то удивительно спокойно возразил ему Аким.

— Убивать друг друга… — продолжал Володин, но резкий окрик Акима остановил его.

— Замолчи ты… гадюка!.. Хватит!.. — в руках разведчика блеснула вороненая сталь пистолета.

Дикий, нечеловеческий крик раздался за перегородкой, и в комнату метнулась растрепанная Стешка.

Аким поднял пистолет перед мертвенно-бледным, изуродованным страхом лицом Володина и вдруг — Аким и сам не мог бы в ту минуту объяснить, отчего это произошло, — опустил оружие.

Спрятал пистолет в карман, повернулся и пошел к двери.

Не сказав больше ни слова, он вышел во двор. Володин, бессмысленно моргая глазами, тоже зашагал было к двери своими надломленными ногами, но Стеша повисла на нем:

— Не ходи… Коля, милый!.. Он убьет тебя!..

Аким миновал улицу и теми же огородами, по которым шел к Наташе, направился к лесу. Ему хотелось поскорее оказаться среди товарищей, развеять угнетенное состояние после этой встречи.

По улице, вдоль речки, промчались какие-то всадники. До Акима донеслось звонкое цоканье конских копыт. Вскоре послышались грубая ругань, вопль женщины. Где-то на окраине села громко и озабоченно затоковал пулемет. Темную крышу неба лизнула красным языком ракета, выхватив на миг несколько кирпичных труб, безмолвно и тупо смотревших вверх.

За спиной Аким услышал приближающиеся шаги. Со всего размаха упал в грязь, вынул из кармана пистолет. Уже поднял его, чтобы выстрелить в темный силуэт, если он будет приближаться. Но человек резко повернул вправо. Аким облегченно вздохнул и спрятал оружие.

Не знал он, что это возвращалась в лес его Наташа.

Через два часа он уже был в доме деда Силантия.

Не отвечая на расспросы разведчиков, повалился на пол, в солому, и тут же заснул тяжелым сном. Однако его скоро разбудили.

Разведчики собирались в обратный путь.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Лейтенант Марченко вышел из блиндажа майора Васильева. Он спешил в подразделение. Сегодня ночью с того берега должны были возвратиться разведчики. Захватив с собой несколько солдат, Марченко отправился к Донцу встречать группу Шахаева.

С молодых дубов, раскинувших нежно-зеленые резные листочки, лился на землю птичий перезвон. Из глубины урочища, как из подвала, ползла вечерняя прохлада. Марченко передернул сухими, острыми, чуть выдававшимися вперед, как у ястреба, плечами.