Стихотворения и поэмы. Дневник - Белла Ахмадулина

«Зима на юге. Далеко зашло…»

Зима на юге. Далеко зашлоее вниманье к моему побегу.Мне – поделом. Но югу-то за что?Он слишком юн, чтоб предаваться снегу.

Боюсь смотреть, как мучатся в садурастений полумертвые подранки.Гнев севера меня имел в виду,я изменила долгу северянки.

Что оставалось выдумать уму?Сил не было иметь температуру,которая бездомью моемуне даст погибнуть спьяну или сдуру.

Неосторожный беженец зимы,под натиском ее несправедливым,я отступала в теплый тыл земли,пока земля не кончилась обрывом.

Прыжок мой, понукаемый бедой,повис над морем – если море это:волна, недавно бывшая водой,имеет вид железного предмета.

Над розами творится суд в тиши,мороз кончины им сулят прогнозы.Не твой ли ямб, любовь моей души,шалит, в морозы окуная розы?

Простите мне, теплицы красоты!Я удалюсь и всё это улажу.Зачем влекла я в чуждые садысудьбы моей громоздкую поклажу?

Мой ад – при мне, я за собой тянусуму своей печали неказистой,так альпинист, взмывая в тишину,с припасом суеты берет транзистор.

И впрямь – так обнаглеть и занестись,чтоб дисциплину климата нарушить!Вернулась я, и обжигает кистьобледеневшей варежки наручник.

Зима, меня на место водворив,лишила юг опалы снегопада.Сладчайшего цветения приливбыл возвращен воскресшим розам сада.

Январь со мной любезен, как весна.Краса мурашек серебрит мне спину.И, в сущности, я польщена весьмавлюбленностью зимы в мою ангину.

1968

Молитва

Ты, населивший мглу Вселенной,то явно видный, то едва,огонь невнятный и нетленныйматерии иль Божества.

Ты, ангелы или природа,спасение или напасть,что Ты ни есть – Твоя свобода,Твоя торжественная власть.

Ты, нечто, взявшее в надземностьначало света, снега, льда,в Твою любовь, в Твою надменность,в Тебя вперяюсь болью лба.

Прости! Молитвой простодушнойя иссушила, извелато место неба над подушкой,где длилась и текла звезда.

Прошу Тебя, когда темнеет,прошу, когда уже темнои близко видеть не умеетмной разожжённое окно.

Не благодать Твою, не почесть —судьба земли, оставь за мнойлишь этой комнаты непрочность,ничтожную в судьбе земной.

Зачем с разбега бесприютствавлюбилась я в ее чертывсем разумом – до безрассудства,всем зрением – до слепоты?

Кровать, два стула ненадежных,свет лампы, сумерки, графини вид на изгородь продолженкрасой невидимых равнин.

Творилась в этих желтых стенах,оставшись тайною моей,печаль пустых, благословенных,от всех сокрытых зимних дней.

Здесь совмещались стол и локоть,тетрадь ждала карандашаи, провожая мимолётность,беспечно мучилась душа.

1968

Снегопад

Булату Окуджаве

Снегопад свое действие начали еще до свершения тьмыПеределкино переиначилв безымянную прелесть зимы.

Дома творчества дикую кличкуон отринул и вытер с доскии возвысил в полях электричкудо всемирного звука тоски.

Обманувши сады, огороды,их ничтожный размер одолев,возымела значенье природыневеликая сумма дерев.

На горе, в тишине совершенной,голос древнего пенья возник,и уже не села́, а вселеннойты участник и бедный должник.

Вдалеке, меж звездой и дорогой,сам дивясь, что он здесь и таков,пролетел лучезарно здоровыйи ликующий лыжник снегов.

Вездесущая сила движенья,этот лыжник, земля и луна —лишь причина для стихосложенья,для мгновенной удачи ума.

Но, пока в снегопаданье строгомясен разум и воля свежа,в промежутке меж звуком и словомопрометчиво медлит душа.

1968

Метель

Борису Пастернаку

Февраль – любовь и гнев погоды.И, странно воссияв окрест,великим севером природыочнулась скудость дачных мест.

И улица в четыре дома,открыв длину и ширину,берёт себе непринужденновесь снег вселенной, всю луну.

Как сильно вьюжит! Не иначе —метель посвящена тому,кто эти дерева и дачитак близко принимал к уму.

Ручья невзрачное теченье,сосну, понурившую ствол,в иное он вовлек значеньеи в драгоценность произвел.

Не потому ль, в красе и тайне,пространство, загрустив о нём,той речи бред и бормотаньеимеет в голосе своем.

И в снегопаде, долго бывшем,вдруг, на мгновенье, прерваласьмеж домом тем и тем кладбищемпечали пристальная связь.

1968

«Мне вспоминать сподручней, чем иметь…»

Мне вспоминать сподручней, чем иметь.Когда сей миг и прошлое мгновеньесоединятся, будто медь и медь,их общий звук и есть стихотворенье.

Как я люблю минувшую весну,и дом, и сад, чья сильная природатрудом горы держалась на весуповерх земли, но ниже небосвода.

Люблю сейчас, но, подлежа весне,я ощущала только страх и вялостьк объему моря, что в ночном окнемерещилось и подразумевалось.

Когда сходились море и луна,студил затылок холодок мгновенный,как будто я, превысив чин ума,посмела фамильярничать с Вселенной.

В суть вечности заглядывал балкон —не слишком ли? Но оставалась радость,что, возымев во времени быломдень нынешний, – за всё я отыграюсь.

Не наглость ли – при море и лунеих расточать и обмирать от чувства:они живут воочью, как вчерне,и набело навек во мне очнутся.

Что происходит между тем и теммгновеньями? Как долго длится это —в душе крепчает и взрослеет теньоброненного в глушь веков предмета.

Не в этом ли разгадка ремесла,чьи правила: смертельный страх и доблесть, —блеск бытия изжить, спалить дотлаи выгадать его бессмертный отблеск?

1968

Описание ночи

Глубокий плюш казенного Эдема,развязный грешник, я взяла себеи хищно и неопытно владелауглом стола и лампой на столе.На каторге таинственного делао вечности радел петух в селе,и, пристальная, как монгол в седле,всю эту ночь я за столом сидела.

Всю ночь в природе длился плач раздорамежду луной и душами зверей,впадали в длинный воздух коридора,исторгнутые множеством дверей,течения полуночного вздора,что спит в умах людей и словарей,и пререкались дактиль и хорей —кто домовой и правит бредом дома.

Всяк спящий в доме был чему-то автор,но ослабел для совершенья сна,из глуби лбов, как из отверстых амфор,рассеивалась спёртость ремесла.Обожествляла влюбчивость метафорпростых вещей невзрачные тела.И постояльца прежнего звалаего тоска, дичавшая за шкафом.

В чём важный смысл чудовищной затеи:вникать в значенье света на столе,участвовать, словно в насущном деле,в судьбе светил, играющих в окне,и выдержать такую силу в теле,что тень его внушила шрам стене!Не знаю. Но еще зачтется мнебесславный подвиг сотворенья тени.

1968

Описание боли в солнечном сплетении

Сплетенье солнечное – чушь!Коварный ляпсус астрономоврассеянных! Мне дик и чужднедуг светил неосторожных.Сплетались бы в сторонней мгле!Но хворым силам мирозданьяугодно бедствовать во мне —любимом месте их страданья.Вместившись в спину и в живот,вблизи наук, чья суть целебна,болел и бредил небосводв ничтожном теле пациента.Быть может, сдуру, сгорячая б умерла в том белом зале,когда бы моего врачаГазель Евграфовна не звали.– Газель Евграфовна! – изрекбелейший медик.О удача!Улыбки доблестный цветок,возросший из расщелин плача.Покуда стетоскоп глазелна загнанную мышцу страха,она любила Вас, Газель,и Вашего отца Евграфа.Тахикардический буянморзянкою предкатастрофнойпроизводил всего лишь ямб,влюбленный ямб четырёхстопный.Он с Вашим именем играл!Не зря душа моя, как ваза,изогнута (при чем Евграф!)под сладкой тяжестью Кавказа.Простите мне тоску и жуть,мой хрупкий звездочёт, мой лекарь!Я вам вселенной прихожусь —чрезмерным множеством молекул.Не утруждайте нежный умобзором тьмы нечистоплотной!Не стоит бездна скорбных лунпечали Вашей мимолетной.Трудов моих туманна цель,но жизнь мою спасет от крахавоспоминанье про Газель,дитя добрейшего Евграфа.Судьба моя, за то всегдаблагодарю твой добрый гений,что смеха детская звездаживет во мгле твоих трагедий.Лишь в этом смысл – марать тетрадь,печалиться в канун веселья,и болью чуждых солнц хворать,и умирать для их спасенья.

1968

Не писать о грозе