Ошибка природы (сборник) - Светлана Алешина

Казалось, в квартире нет никого, кроме покойника. В доме царила тишина, и я, пытаясь сохранить эту тишину нетронутой, на цыпочках подошла к нему, радуясь, что у меня хватило ума принести с собой цветы. Мой букетик фиалок смотрелся очень скромно среди великолепных гладиолусов и роз.

Сам Гордон лежал с равнодушно-благосклонной улыбкой. Теперь смерть стерла с его лица следы скорби и пережитых невзгод. Странно, отчего мне всегда кажется, что у покойников лица счастливых людей, наконец-то дошедших до той самой точки, которая мерещилась им всю жизнь, манила и звала? Более того, мне всегда казалось, что они относятся к оставшимся на бренной земле с неким превосходством. Гордон весь этим превосходством так и лучился. Да простит мне господь бог.

Внешне он был красив. Я даже поняла Соню — его черты отличались интеллигентной плавностью. Единственное, что его портило — это вот то самое выражение. У Гордона было презрительное выражение.

— Простите, — раздался за моей спиной женский голос.

Я резко обернулась.

Женщина в черном смотрела на меня с тем непониманием, которое свойственно людям, пытающимся тебя вспомнить. Ее попытки были тщетны, поэтому я прервала их:

— Я пришла попрощаться с Андреем Вениаминовичем.

— А-а, — протянула женщина. Видимо, то, что я знала имя усопшего, ее немного успокоило.

Она была очень красивой, высокой и длинноногой, с волосами цвета янтаря. Ее глаза походили на глаза кошки — суженные к вискам, с длинными ресницами.

— Знаете, я еще не верю, что его нет, — первой нарушила она тишину. Голос ее прозвучал холодно и бесстрастно. — Не верю…

Мне показалось или это вправду?

Я присмотрелась. На ее красивом лице не было горя. Она произнесла эту фразу примерно так же, как произнесла бы совершенно другую, жизнеутверждающую фразу: «Я не верю собственному счастью».

Я боялась оторвать от нее глаза.

Они были красивы, отец и мать. Интересно, как же должна быть хороша их дочка — Оля?

Я прикрыла глаза, пытаясь представить немыслимую красавицу, вобравшую в свое лицо черты двух этих красивых людей.

— Ма? Поломничество к мощам еще не закончилось? — услышала я еще один женский голос и, резко обернувшись, встретилась глазами с Олей Гордон.

— Господи, — вырвалось у меня, когда я рассмотрела это скуластое, с узкими глазами и пухлым ртом, совершенно бесцветное лицо.

Оля была отвратительно некрасивой!

Глава 8

Я не могла поверить в это! По описаниям Маши, Оля должна была быть просто очаровательной! Ведь, если я не ошибаюсь, эта вот самая девушка влюбила в себя почти все мужское население театра?

О боже, сколь неисповедимы пути любви!

Ее жидкие белесые волосы свисали вдоль щек сальными прядями. Высокие скулы и раскосые глаза придавали лицу хищное выражение. Фигура была надежно спрятана под мешковатым свитером и пузырящимися на коленях джинсами, побывавшими в крутых переделках, о чем свидетельствовали какие-то зеленоватые пятна на коленях.

Какое же затемнение случилось в головах моих знакомцев, что они безоговорочно решили, что вот это существо — вылитая Офелия? У них, видимо, был спектакль из разряда модернистских!

— Это кто? — довольно безапелляционно спросила Оля, кивая в мою сторону подбородком.

Ее мать вопросительно посмотрела на меня и легким пожатием плеч пояснила, что не знает.

Меня, судя по всему, спросить по-другому никто не собирался, поэтому я оторопело молчала.

— А-а, — протянула «Офелия», — вы, наверное, один из папашкиных «цветов запоздалых». Этакий юный цветочек, о-ля-ля!

Она захихикала. Другого слова я и не подберу — именно захихикала, мерзостно так.

— Вообще-то я не цветок, — сообщила я, приходя в себя. — Я была знакома с вашим отцом совсем немного и просто пришла отдать последний долг.

— Ой, я поняла, кто вы! — обрадовалась девица. — Вы из Армии спасения, да? Мой папуля все грозился отправить меня в наркологический центр этой армии, а теперь сам отправился. Чао, бамбино!

— Оля, — прошипела ее мать. Все это время она стояла с неестественно бледным лицом, и ее губы подергивались, как при нервном тике. — Веди себя хоть сейчас прилично!

— Не могу, — скорчило рожу это чудовище. — Меня переполняет радость. Я вышла из тюрьмы, и на свободе мне очень хорошо. Мой тюремщик отправился восвояси.

С этими загадочными словами она развернулась и вышла из комнаты.

Без особенного напряжения ума я поняла — разговаривать со мной здесь не расположены.

* * *

Как только дверь за ней закрылась, жена Гордона повернулась ко мне и спросила:

— А правда, кто вы?

— Детектив, — честно призналась я. — Частный. Ваш муж как раз шел ко мне со своей проблемой.

— Ну да, — кивнула она. — Как я сразу не догадалась… Он действительно говорил мне, что собирается нанять кого-то, чтобы тот проследил за Олей. Теперь он в ваших услугах не нуждается.

— Понимаете, случился небольшой казус, — не сдалась я. — Дело, которым я занимаюсь, опять вытолкнуло меня к вам. А точнее, к Оле. Поэтому, хотя я понимаю, что сейчас не время, я бы хотела договориться с вами о встрече. Когда вы будете поспокойнее.

— Я и сейчас спокойна, — усмехнулась она, кинув в сторону мужа быстрый взгляд Юдифи. — Поэтому давайте не будем программировать себя на будущую встречу. Тем более что мне сейчас не хочется оставаться одной. Я даже напою вас чаем.

— Это было бы шикарно, — призналась я.

— Тогда пошли.

Мы оказались на очень маленькой кухне. Подоконник был весь засажен кактусами.

— Я пыталась развести тут фиалки, — горько усмехнулась женщина. — Но в этом микроклимате соглашаются расти только кактусы. Кстати, меня зовут Флора. Представляете? Имечко еще то. А вас?

— Саша, — представилась я.

— Саша… Такая молоденькая — и детектив! Надо же…

Она разлила чай в изящные чашки.

— Флора, а чем было вызвано желание проследить за Олей?

— Понятия не имею, — пожала она плечами. — Мне он этого не объяснил. Просто начал орать. Он всегда на меня орал. На меня и на Олю. Такая манера воспитания. Так вот, начал орать, что Ольга валяется в дерьме и социально опасна. Какие-то жуткие глупости о том, что его жизнь и жизнь еще нескольких людей находится под угрозой. По его словам, Ольга получалась членом Ирландской революционной армии по меньшей мере. Боже, он был готов обвинить ее даже в каких-то ужасных убийствах!

— В чем? — переспросила я.

Она посмотрела на меня и тут же постаралась больше не фокусироваться на этом. Впрочем, любой человек повел бы себя подобным образом с детективом!

— Господи, это был такой бред! Будто бы Оля виновата в каких-то трагических смертях и вообще она родилась с геном преступницы! Единственное, чем можно было остановить эти его рассуждения, был встречный вопрос, не его ли это ген. Он усмехался и говорил: «Что ж. Может быть, мой. Я тоже «прирожденный убийца»!» Ну а я, конечно, была виновата в этом. Хотя он сам запретил мне когда-то вмешиваться в ее воспитание.

— Как это? — не поняла я.

— А так. Я, по его убеждению, была падшей женщиной. Женщины вообще почитались Гордоном за животных. Знаете, как приятно жить с человеком, который считает тебя всего лишь «удовлетворением плоти»?

— Что? — я вытаращилась на нее, не в состоянии этому поверить.

Гордон? Тот самый, который был влюблен в Соню?

— Да, только функциональный предмет с естественным назначением. Как отхожее место… Ну да не будем. О покойниках плохо не говорят. Короче, Олю муштровал он. Так что то, во что выродилась эта славная девочка с милым личиком, — его заслуга.

Она опустила руки на колени, теребя платок. Прекрасная Флора — богиня природы, место которой было на Олимпе, украшенном цветами, раздавленная и несчастная.

Гордон же падал вниз со своего пьедестала — смешной, в шляпе и длинном плаще, как на картинке из детской книжки.

— Простите, Флора, а вы что-то знали о том, что у вашего мужа…

Ну как у нее спросить? Я не могла. Этой женщине досталась такая порция унижений, что еще одно будет лишним.

— Были любовницы? — раздвинула она губы в легкой усмешке. — Знала. Он же и сообщал. Дуры. Все. Кроме одной. Эта была такой же жертвой, как и я.

— Постойте, вы говорите о Соне?

— Кажется, ее так звали, — немного подумав, согласилась она. — Балерина?

— Да, — кивнула я.

— Значит, она. Бедная женщина!

— Почему? — спросила я.

— Он просто вынудил ее стать его любовницей. Но это не моя тайна. Могу ли я вам ее рассказывать?

— Но вы уже начали!

— Так же и закончила. Давайте не будем о ней?

Я почувствовала приступ отчаяния.

— Понимаете, ей угрожает опасность, — сказала я, поднимаясь. — Это, конечно, дело вашей совести. Мне бы очень хотелось ей помочь. Сама она никогда не расскажет мне этого — особенно если это очернит другого человека. Однако именно эта тайна может стать причиной того, что произойдет с ней. Что с ней уже происходит…