Внутренняя линия - Владимир Свержин

— Это точные списки с посланий Тушинского патриарха Филарета, отца нынешнего царя Михаила, в Москву — князьям Черкасским, Сицским и прочим братичам и родичам. С указкой, что и как делать, что говорить да предпринимать, дабы юного Михайлу царем сделать. Письма эти еще в Кракове перехватили да, снявши копии, в Москву отправили. Списками же теми, хранением их, королевский секретарь заведует — мой дядя. Он — то мне весь пакет и передал. Когда захочешь, князь, здесь полное доказательство того, что избрание Михаила на царствие — подлог, и силы не имеет.

Пожарский грустно поглядел на боевого товарища:

— Эх, Францишек, Францишек! Мне ли о том не знать… Мне ли не ведать, что грамота Земского собора об избрании Михаила Романова государем всея Руси дьяками, как с прописи, переложена с годуновской грамоты. До смешного порой доходило. Повествование об избрании Бориса на Новодевичьем поле борзописцы Филаретовы перенесли под стены Ипатьевского монастыря, во всем же ином ни слова не изменив. Получше всякого мне ведомо, что брак, которым Иоанн Грозный с Романовой сочетался, матерью нашей, церковью признан не был и быть не мог. Да только, — Пожарский махнул рукой, — пустое это.

— Отчего же? — непонимающе глядел на него Згурский.

— Сам подумай, Францишек. После долгих лет смуты наконец на российском престоле покойно сидит царь. Летами молодой и нравом не буйный. Много еще чего для Руси полезного сделать сможет. Царя того освятил какой ни есть, а патриарх святейшей нашей церкви православной. Ни для кого не тайна, что Романовы не Рюрикова рода, как, скажем, я, да и многие другие князья. Но ведь ежели начнем мы меж собой бородами меряться, кто славнее, чиннее и богаче, вновь по Руси распря начнется, вновь кровь русская реки заполнит. Вот ты предлагаешь мне пакет сей открыть да с ним Михайла с престола и скинуть. Невелика натуга. Да ведь без него лучше не станет. Что есть царь? Закон Божий, в особе царской воплощенный. А ежели каждый себя законом возомнит, то и будет прав тот, у кого сабля острей. Кумекаешь, о чем говорю?

— Да, мой князь.

— То — то же.

Пожарский провел указательным пальцем по гладкому пергаменту, в который были для сохранности завернуты письма.

— По сути, Федор, обретя нынче от тебя грамотки сии, я бы должен был тебя, лиходея, в острог посадить. Сам размысли. Кому теперь выгодно на Руси новую смуту устраивать? Не королю ли Владиславу, который и без того войной на Москву идти желает?

— Верно, — пристыженно опустил глаза Згурский. — Не подумал о том.

— А след было подумать. Ну, да все одно. — Князь Пожарский неторопливо подошел к печи и приоткрыл заслонку. — Хорошо, что послания эти нынче здесь обретаются. Иных списков, поди, нет?

— Нет. Другие снимать без надобности было.

— Вот и славно, — улыбнулся Дмитрий Михайлович. — А этим змеям ядовитым, — он подкинул в руке пакет, — в геенне огненной самое место.

Бросил опасный подарок в огонь и поворошил кочергой, разгребая жар:

— Там им и быть.

ГЛАВА 6

«Здоровое недоверие — хорошая основа для совместной работы».

И.В. СталинМай 1924

Окружной комиссар Рошаль шел по набережной Орфевр, сосредоточенно глядя на мутные воды Сены. От ржавой и едва подкрашенной баржи, переделанной под жилье, неслись звуки патефона. Нежный женский голос выводил: «Заснесло тебя снегом, Россия…» Мсье Рошаль не знал русского языка, но песня звучала грустно, выжимая слезу даже у него — видавшего виды полицейского, бывшего офицера свирепых марокканских стрелков.

Тогда, в годы войны, шесть лет назад, ему впервые довелось близко столкнуться с русскими. После революции в Петрограде части Особого корпуса были сняты с фронта и во избежание неприятностей разоружены. Такой бесславный для солдата исход являлся бы предметом мечтаний для многих французов: пусть лагерь, огороженный забором, пусть кормежка не ахти, но — подальше от фронта! Эти были не таковы — тысячами они записывались в «Русский Легион», позднее за безумную храбрость названный «Русским Легионом Чести». Отвага «славянских варваров» приводила в восхищение даже признанных храбрецов Марокканской ударной дивизии, в которую были влиты русские волонтеры. Кто бы мог подумать, что пройдет несколько лет, и ему — капитану Рошалю — придется расследовать дело, главным подозреваемым в котором окажется командир «Русского Легиона Чести» генерал Згурский.

Память услужливо подбросила комиссару яркий образ: безнадежный идиотский прорыв Невеля, высота Мон — Спен; немецкие гаубицы, подобно стае мифических драконов, топят в огне едва оттаявшую от снега округу. Его взвод, рванувшийся в бессмысленную атаку, прижат к земле пулеметным огнем. Боши[13], которым, согласно планам французского командования, уже следовало давать отчет святому Петру, как тараканы вылезли из нор и принялись на выбор, словно в тире, расстреливать атакующих. Рошаль и не надеялся уже выйти живым из этого боя, когда вдруг пулеметы смолкли, и над головой вжавшегося в землю молодого офицера послышалось конское ржание. Он поднял глаза — бородач в странной длиннополой одежде, с диковинным подобием небольших патронташей на груди, размахивая саблей, гарцевал под огнем на вороном коне, яростно крича по — русски слова команды. Под серебряными головками патронов сверкал белый орденский крестик.

Сумасшедший всадник перемахнул через поваленное артиллерийским огнем проволочное заграждение, и солдаты в застиранной бледно — зеленой форме с криком «Ура!» в штыки устремились за ним на позиции гаубичной батареи. Рошаль так и не понял тогда, откуда в немецких окопах первой линии взялись русские. Он видел только, как они выскакивали на бруствер с длинными окровавленными ножами в руках и револьверами за поясом.

Чуть позже, когда высота была взята, а затем снова отбита немцами, когда наступление было остановлено и генерал Невель снят со своей должности, только привыкающий к капитанскому званию Рошаль узнал из газет, что фамилия лихого наездника — Згурский, что его странный наряд именуется черкеской, и теперь неистовый женераль ля рус является офицером Почетного Легиона. Лицо Згурского не сходило в те дни с газетных страниц. Наступление, планировавшееся как решительный удар по врагу, закончилось бесславным провалом, Франции требовалась если не победа, то хотя бы герои. И вот, надо же…

«Скажи, о чем задумался. Скажи нам, атаман…» — неслось с баржи, мерно покачивавшейся на мелкой речной волне.

«Красиво поет. — Рошаль оперся локтями о высокий каменный парапет. — Понять бы слова».

Комиссар сам не знал, почему стоит и слушает непонятную песню. Ему казалось, что она какими — то тайными нитями связана с разгадкой порученного ему дела.

Исчезновение столь заметной фигуры, как русский миллионер Рафаилов, привело все парижское общество в нервное возбуждение. Еще бы: людей, которые могли похвастаться состоянием, превышающим двадцать миллионов золотых франков, в Париже и в прежние времена было не так уж много. Теперь же, после ужасной войны их и вовсе можно было пересчитать по пальцам. Рафаилов, как говорили американцы, стоил двадцать четыре миллиона.

Когда слуга — китаец известного всей Франции банкира и биржевого воротилы позвонил в полицию и сообщил, что его хозяин уехал накануне к нотариусу и до сей поры не вернулся, разомлевший от жары дежурный, не желая вслушиваться в исковерканную речь, посоветовал искать Рафаилова где — нибудь в борделе. Только в три часа следующего дня известие о пропаже легло на стол районного комиссара, и лишь тогда для порядка тот решил уточнить, вернулся ли мсье Рафаилов домой.

Скандал вышел грандиозный, и теперь окружной комиссар Рошаль должен был вынуть русского миллионера хоть из — под земли, а заодно выяснить, каким образом он там оказался. Из сбивчивых объяснений китайца — слуги удалось разузнать немного. К месье Рафаилову в тот день приезжал генерал Згурский, они долго беседовали и, как показалось камердинеру, приносившему чай, не слишком дружелюбно. После чего генерал ушел, а через некоторое время банкир решил поехать к своему нотариусу. Китаец, бывший у Рафаилова кем — то вроде телохранителя, отправился с ним. Однако нотариуса дома не оказалось, и на обратном пути пожилой миллионер ни с того ни с сего решил прогуляться по городу без охраны. С тех пор о нем ничего не было слышно.

Слова китайца подтверждал и нотариус. Во время визита Рафаилова он находился в «Гранд — опера», что могло засвидетельствовать множество достойных членов общества. История получалась странная: отчего бы вдруг такому денежному мешку разгуливать без охраны? Отчего финансист отправился к своему нотариусу, предварительно не предупредив звонком? Отчего этот визит не значился в ежедневных записях банкира? Следовало допросить Згурского — быть может, только он способен пролить свет на странности этого дела.