Третье сердце - Юрий Буйда

Что-то очень важное. Немногие важные слова, раскрывающие, может быть, тайну его рождения, его будущего, всей его жизни.

О чем только он ни думал тогда, о чем только ни мечтал, глядя на запечатанный конверт с надписью “Моему сыну Фединьке от его несчастной матушки”…

Проще всего, конечно, было бы вскрыть конверт и прочесть письмо.

Проще всего, но не лучше всего. Федор и сам не знал, что заставило его принять такое странное решение. Он ждал подходящего момента, чтобы прочесть письмо, но подходящий момент наступил лишь после “потемкинских” событий, когда он увидел нагую Минну Милицкую в саду с Немченко, ее тело, напоминившее ему почему-то освежеванную собаку, и голые ноги Немченко в каучуковых галошах.

Тогда, вернувшись домой, он собрался покончить с собой. Но прежде он решил вскрыть конверт и наконец прочитать письмо.

Запершись в своей каморке, он положил на стол заряженный револьвер, перекрестился и взрезал конверт.

В конверте оказались два листка. На одном тем же некрасивым детским почерком, что и на конверте, было написано: “Я осталась должна

Киршнеру за чай и ликер. Прости меня и верни ему долг. Твоя навеки”.

А другой листок был счетом из магазина Киршнера: два рубля восемьдесят копеек за фунт черного байхового чая и два рубля с полтиной за бутылку зеленого шартреза. Итого – пять рублей тридцать копеек.

Больше ничего в письме не было.

Фунт чая и бутылка ликера.

“Твоя навеки”.

Федор тупо смотрел на эти два листка бумаги, перевел взгляд на револьвер, лежавший на столе, и вдруг понял, что стреляться он не станет. Но и рассказывать о письме матери – тоже. Никому, никогда.

Это письмо и спустя много лет оставалось одним из самых страшных событий в его жизни. Страшнее, чем встречный ночной штыковой бой в лесу под Суассоном. Таким же, как фильм “Броненосец “Потемкин”, который перевернул его жизнь в “Казино де Гренель”.

Они уже миновали Вьерзон, когда сзади вдруг что-то грохнуло и машина накренилась на левый бок.

Мадо закричала спросонья. Тео остановил машину и вышел.

– Похоже, лопнула рессора, – сообщил он, вернувшись в кабину. – Надо поискать какую-нибудь мастерскую или хотя бы кузницу. С такой рессорой до Шатору мы недотянем, а до Лиможа и подавно.

Он осторожно тронулся. Машина пошла со скрежетом, заваливаясь на левый бок.

На дороге было пустынно.

Мадо рассеянно смотрела на бурые луга, на придорожные кусты, покрытые инеем.

Вскоре они въехали в довольно большую деревню, проползли по узкой улочке, вымощенной крупным синим камнем, и остановились на площади у гостиницы “Три петуха”. Рядом с гостиницей находился ресторан, над входом в который красовалась надпись – “У матушки Полины”.

Тео спросил у хозяина гостиницы, где тут можно найти механика или хотя бы кузнеца, чтобы починить автомобиль.

Рослый пожилой мужчина в турецкой феске нажал рычажок, который торчал у него из горла, и ответил свистящим голосом:

– Я позову Жана-Клода. Это мой сын.

Жан-Клод – хмурый молодой человек с плешью и рыжими усиками – осмотрел машину и сказал, что лопнула рессора. Тео загнал автомобиль во двор, где находилась кузница. Потом он зашел на почту, купил свежие газеты, и они с Мадо отправились в ресторан.

Хозяйка ресторанчика сразу прониклась симпатией к бедняжке Мадо.

– Если вы подождете, я сварю вам суп, – сказала она. – Обычно я не варю суп, но для вас, конечно, сварю. Или хотя бы бульон.

– Спасибо, мадам, не надо.

Мадо ела с аппетитом, а Тео почти не прикоснулся к еде. Прихлебывая кофе, он просматривал газеты. Во всех газетах заметки о преступлениях были вынесены на первую полосу.

Первое преступление случилось на площади Мобер. Полиция сообщала о троих погибших, мужчине и двух женщинах. Мужчина был русским эмигрантом Иваном Д., беженцем, человеком без определенных занятий, а женщины – проститутками. Мужчина был убит слесарным молотком, женщину ударили чем-то по затылку, а девочку выбросили из окна.

Соседи видели, как из квартиры, которую снимал Д., выходил хорошо одетый мужчина высокого роста, в руках у него была клетка с птицей.

Один из свидетелей заявил, что встречал этого мужчину и раньше – он не раз приходил к Д. Свидетель слышал, как они разговаривали, ему показалось, что оба говорили по-русски, хотя может статься, что и по-далматински.

Второе преступление зарегистрировано в комиссариате XVIII округа, оно случилось на Монмартре, на улице Жирардон. В своем доме был застрелен из револьвера мясник Поль Т. Пуля попала ему в глаз. В его квартире было обнаружено также тело девушки, убитой выстрелом в сердце. По словам соседей, ее звали Крикри, она проживала поблизости, на улице Коленкур, в доме мадам Танги, и была содержанкой фотографа, русского по происхождению. Судя по описанию, этот фотограф и друг господина Д. – одно лицо. Полицейский врач заявил, что мясник Поль Т. был убит из одиннадцатимиллиметрового револьвера Шамело-Дельвиня, который сжимала в руке мертвая Крикри, а вот она была сражена из другого оружия – из восьмимиллиметрового револьвера Лебеля, его полиция в доме не обнаружила.

Там же, на Холме, той же ночью произошел пожар – сгорел дом мадам Танги. Хозяйка погибла, задохнувшись в дыму. Ее обгоревшее тело обнаружили на лестнице. Внизу находилось фотоателье, принадлежавшее господину Тео Z. Его труп обнаружен не был. Нет сомнений, что это был поджог: в ателье нашли осколки бутыли из-под керосина.

Полиция предполагала, что убийство на площади Мобер и два преступления на Монмартре как-то связаны. Газеты же в один голос утверждали, что преступником является русский фотограф Тео Z. и что именно ему и принадлежит лебелевский револьвер, из которого была убита бедняжка Крикри.

“Пари матен” напечатала сенсационную статью за подписью Жака-Кристиана Оффруа. В этой статье раскрывалась тайна “довильского дела” и публиковались две фотографии убийцы – бывшего офицера Русского легиона Ивана Домани. А вот на третьей фотографии были запечатлены Домани и Тео Завалишин, закадычные друзья, которые, обнявшись, с улыбкой смотрели в объектив. В Тео Завалишине соседи мадам Танги без труда узнали ее постояльца-фотографа, дружка Крикри.

Автор статьи рассказывал о своей встрече в госпитале с Тео, который признался ему в убийстве лучшего друга в ночном бою под Суассоном: он заколол его штыком и бросил в лесу умирать.

“Если израненный, изуродованный Домани, вполне возможно, действовал безотчетно, будучи психически больным человеком, то Тео Завалишин, безусловно, убивал сознательно, – писал автор статьи. – По его признанию, он убивал людей еще в России. В юности, как он мне сам рассказал, он изнасиловал умственно неполноценную девочку, а когда узнал, что она беременна, хладнокровно зарезал ее, как свинью. Он и на войну пошел добровольцем, чтобы удовлетворить свою жажду убийства (психиатрам известны такие случаи, это, увы, не редкость). Вывод очевиден: он прирожденный убийца. Вовсе не исключено, что полубезумный, безвольный господин Домани убивал по приказу Завалишина, а когда Тео узнал о том, что Домани, не выдержавший мук совести, решил сдаться властям и написал о своем решении в газету, он зверски убил несчастного Домани, а потом и всех этих людей – падших и несчастных женщин Настю и Шимми, мясника Поля и свою любовницу Крикри, а чтобы замести следы, поджег дом мадам Танги. Он совершил семь убийств – мы говорим только о тех, что нам известны наверняка”.

“Зверь вырвался на волю!” – таким патетическим восклицанием завершалась статья Жака-Кристиана Оффруа, который благодаря этой сенсационной публикации в одночасье стал одним из самых знаменитых скандальных журналистов Франции.

Пробежав глазами заметки о других происшествиях, Тео с бесстрастным лицом аккуратно сложил газеты и сунул в карман. Попросил у хозяйки рюмку коньяка, неторопливо выпил.

Когда они с Мадо покинули ресторан, он сказал:

– Придется переночевать здесь. Поломка оказалась серьезной.

Серьезнее, чем я предполагал.

Он снял два номера, один для себя, другой для Мадо.

Наверху их встретила седая женщина в черном, с узким лицом и беспокойным взглядом.

– Кто-нибудь видел мои глаза? – спросила она. – Мои глаза, мсье. Я потеряла глаза. Боже мой, вы не видели мои глаза?

– Мадам, принестите девочке кувшин горячей воды, – попросил хозяин, а когда она ушла, сказал: – Извините, это моя жена. Наш старший сын погиб на Марне, в самом начале войны. – Он вздохнул. – Но иногда она узнает меня. Случается, что она бродит по ночам, но жильцам от этого никакого беспокойства: она снимает обувь.

– Я служил в Марокканской дивизии, – сказал Тео. – Крест с бронзовой пальмой и крест с серебряной звездой. Кажется, это было недавно.

Хозяин кивнул.

– У меня хорошее белое вино, мсье. Вам и вашей дочурке понравится в нашей деревне. Завтра у нас тут будет цирковое представление. Один из циркачей уже приехал, снял самый большой номер. Спит до обеда, а вечерами в ресторане забавляет публику. А за автомобиль не беспокойтесь: Жан-Клод хоть и не красавец, но дело свое знает, поверьте. Он был ранен в самом конце войны, но ему повезло. – Хозяин вздохнул. – Вашу птицу я накормил.