Мистер Себастиан и черный маг - Дэниел Уоллес

Он встал и сказал, смотря в глаза мистеру Себастиану:

— Ничего там нет.

Генри говорил неправду, и мистер Себастиан знал это, и хотя в тот момент казалось, что это начало всего, что должно за этим последовать: соперничества на всю жизнь, библейского антагонизма, целеустремленной ненависти, — Генри должен был намного повзрослеть, чтобы понять: это началось задолго до того, жизнь назад, и было совершенно неподвластно им. Ни тот ни другой ничего не могли здесь изменить.

— Почему вы не сказали мне? — спросил Генри.

— О чем?

— Про Ханну.

— А что тут говорить? — ответил он так же, как Ханна. Они говорили как будто на одном им ведомом языке.

— Нечего. Да только вы не сказали.

Мистер Себастиан улыбнулся:

— Но это никак не связано с нами. С этим. С тем, чем мы занимаемся. Ты не рассказываешь мне о других вещах, которые происходят в твоей жизни, так ведь?

Но пока в его жизни не происходило ничего, о чем стоило бы упоминать. Каждое утро Генри просыпался с мыслями о том, что происходило в этой комнате.

— Она моя сестра.

— Она не только твоя сестра, — возразил мистер Себастиан. — Как я не только твой учитель, твой наставник. Да, я мистер Себастиан, но я еще и кто-то другой. Например, мы никогда не говорили о том, что я всю жизнь увлекаюсь бабочками.

— Бабочками?

Мистер Себастиан раскрыл правую ладонь, и из нее вылетела дивная бабочка, сине-коричнево-зеленая, сделала круг по комнате, словно что-то ища в воздухе, что-то, что только одна она могла увидеть, и опустилась наконец на абажур, и сидела, закрывая и раскрывая крылышки, закрывая и раскрывая. Из левой руки он выпустил другую. Потом открыл коробку на столике рядом, и из нее вылетели еще три бабочки, за ними еще полдюжины, пока бабочки не заполнили всю комнату.

— Она моя сестра, — упрямо повторил Генри.

— Да, я понимаю. Но теперь все иначе, между тобой и Ханной. Разве не так? Иначе, чем обычно было. Ей я говорю то же самое. Думаю, тут сыграл свою роль Джоан Кроуфорд.

— Джоан Кроуфорд всего лишь собака.

— В этот момент ее юной жизни собака волнует Ханну больше, чем все другое.

— Вы должны были сказать мне.

— Чем все другое, Генри. Даже больше, чем ты.

— Вы должны были сказать мне.

— Часто дистанция между тем, что мы делаем, и тем, что должны делать, очень велика, Генри. Это нам рано становится известно. Или нужно учить тебя и этому?

— Нет, — ответил Генри. — Это я понял. Уже понял.

Мистер Себастиан достал карманные часы, глянул на циферблат и сказал:

— Тогда это всё.

— Всё?! — Этого Генри не ожидал. Надеялся, страшился, но не ожидал сейчас. — Что вы имеете в виду?

— Думаю, на этом мы закончим, Генри. Сегодня был не лучший твой день, далеко не лучший, но теперь ты настоящий маг. В душе — каким и должен быть истинный маг. Мне больше нечему учить тебя.

— Нет. Это не может быть конец.

— Это и не конец. Но остальное ты должен открыть для себя самостоятельно.

Гнев вспыхнул в Генри. Ему хотелось ударить мистера Себастиана. Стиснуть кулак и обрушить на его лицо. Но мистер Себастиан что-то такое сделал, и некая странная сила припечатала ноги Генри к полу. Он только и мог, что стоять и часто дышать.

— Всего одну вещь, — попросил Генри. — Покажите еще одну вещь.

Мистер Себастиан воздел руки и рассмеялся.

— Но мне нечего тебе показать! — сказал он. — Я все отдал тебе! Абсолютно ничего не осталось.

— А первый трюк?

— Первый трюк? — Мистер Себастиан выглядел озадаченным. Откровенно напрягал память. — Первый трюк…

— Тот, когда вы исчезли, — напомнил Генри. — Вы проделали его в первый день. Вы мне его никогда не объясняли.

Мистер Себастиан улыбнулся и, не скрываясь, посмотрел ему в глаза. Все было в этом взгляде: сочувствие, любовь, жалость, гордость. Вот бы мистер Себастиан был его отцом, подумал Генри. Если б мистер Себастиан был его отцом, то никогда бы не оставил его и всегда смотрел на него такими глазами.

— А-а! — произнес мистер Себастиан. — Этот. — Он вздохнул. — Я и забыл о нем. Я собирался показать его тебе. Но не сегодня.

— А когда?

— Завтра.

— Завтра? — переспросил Генри. — Обещаете?

— Да, обещаю. Завтра. Покажу завтра.

Но, конечно, назавтра он исчез.

И с ним Ханна и пес.

*

Он взял их с собой, понимаете? Похитил. Как в магическом фокусе, они все исчезли.

И тут, леди и джентльмешки, кончается одна история и начинается другая. Что же, спрашивали вы себя, наверно, когда я пустился в свой рассказ, что же могло заставить человека изменить аж цвет кожи, особо если его натуральная кожа была куда лучше получившейся? Да, этот вопрос требует объяснения. Я уже рассказал все, чтобы вы могли все понять: белый человек — белейший из белых, белый, как привидение, как снег, — украл его маленькую сестренку. Как еще мог он с тех пор относиться к белому цвету? Такое мое мнение, ребята. Его жизнь превратилась в противоядие от этого дьявола. Генри должен был стать противоположностью своему наставнику.

В жизни все связано, не так ли? Одно тянет за собой другое, другое — третье. Но как все начинается — вот загадка. Я знаю, в том, что нахожусь здесь, виноват мой отец. То же и с Генри. Но тут есть еще кое-что… Должно быть. Нам никогда не удастся вернуться достаточно далеко назад, чтобы понять себя теперешнего, потому что очень скоро нас окутывает тьма, все умерли, а детишкам хочется есть. Знаю, вы устали стоять. Спасибо за терпение и понимание. Те, кто еще хочет вернуть назад свои деньги, пожалуйста, обращайтесь к Иоланде в будке позади вас. Она с радостью исполнит вашу просьбу.

Вот что я им рассказал.

Из дневника Иеремии Мосгроува, хозяина «Китайского цирка Иеремии Мосгроува»

28 мая 1954 года Книга пропавших уродов

Эстер Лестер, Женщина-Курица.

Покинула нас вечером 9 августа 1944 года. Печальная история с самого начала: родилась с обвисшей кожей. На всем теле плоть просто свисала складками. Маленькая женщина в коже не по росту. И Женщиной-Курицей она стала из-за этой кожи, особенно на шее: она свисала с подбородка, как зоб у курицы. Веки у нее опускались на глаза, отчего те казались крохотными, похожими на куриные, зад же у нее был крупный, спина круглая, грудь крутая. Так что ее внешность отлично подходила для работы у нас. Она была очень популярна. Когда деревенщина набивалась в шатер, она по-куриному дергала головой и кудахтала. Во многих отношениях настоящий урод — изгой в обществе. Здесь она нашла свой дом, здесь ее любили. Особенно мистер Боб Симмонс, наш Человек-Гора. У того, конечно, кожа тоже свисала жирными складками, но, если честно, он был недостаточно толст, чтобы считаться Человеком-Горой. Толпа выражала разочарование и недовольство, когда среди них оказывался человек толще его. Они ушли от меня вместе одним вечером после небольшой прощальной вечеринки в их честь. Любовь вселяет надежду в души людей. Они мечтали о нормальной жизни. Может, их мечта исполнилась, но я думаю, что нет. Перед лицом всего, что Эстер пришлось вынести, ее оптимизм был примером для всех нас, и нам ее будет не хватать. Ну а Боба не очень.

Шелби Кейтс, Человек-Подушечка-Для-Булавок.

Не уверен, но говорили, что одной холодной декабрьской ночью он умер под Лексингтоном, штат Кентукки. Родившийся нечувствительным к боли, Шелби позволял колоть себя, резать, вбивать в себя гвозди, пилить, сверлить — все, что только не взбредет в тупую голову нашему народу. Но с одним условием: все части тела должны были в конце представления оставаться на месте, как в начале. Иначе — глаз за глаз, палец за палец. Шел был единственный в своем роде. Истекал кровью, не замечая этого, ломал кость — и не догадывался, что она у него сломана. Мы всегда приставляли к нему женщину, самую сексуальную, какую могли найти, наряжали в откровенный медицинский халатик на три размера меньше. Она изображала медсестру. Но за кулисами стоял взаправдашний (поскольку все, о чем я тут пишу, было взаправду) врач, доктор Натан П.Джоунс. Человек, о котором можно сказать, что он учился во многих медицинских заведениях. Мог заклеить рану кусочком жвачки, что иногда и делал. Восемнадцать раз спасал Шелу жизнь.

Проблема Шела была двоякой. Он не чувствовал ничего, ни внутри себя, ни снаружи. Напиваясь, напивался, но не чувствовал, что пьян. Когда влюблялся, не чувствовал, что влюбился, но был влюблен. Это двойственное состояние раздирало ему душу. Он любил свою фальшивую медсестру. Она тоже любила его, но он не мог объясниться ей в своих чувствах, потому что не знал о них. Бесчувственный, пьяный, с разбитым сердцем, он ушел одной морозной ночью в лес и больше не вернулся…

Марк Марксом, Волосатая Обезьяна.