Горящий берег (Пылающий берег) (Другой перевод) - Смит Уилбур

– Давай, Анна, ощиплем птиц.

Они удобно устроились на тюках соломы – плечи Сантэн и Майкла почти соприкасались – и принялись ощипывать голубей и болтать.

– Расскажите об Африке, – потребовала Сантэн. – Она действительно черная?

– Это самое солнечное место в мире, – ответил Майкл, – солнца бывает даже слишком много.

– Я люблю солнце, – сказала Сантэн, встряхивая холодными мокрыми волосами. – Для меня его не может быть слишком много.

Он рассказал ей о пустынях, где никогда не бывает дождя.

– За год выпадает не больше осадков, чем здесь за день.

– Я считала, что в Африке живут только черные дикари.

– Нет, – рассмеялся он. – Немало и белых дикарей… и черных джентльменов.

И он рассказал ей о крошечных желтых пигмеях из лесов Итури, ростом по пояс мужчине, и о гигантских ватуси, которые всякого, кто ниже двух метров ростом, считают пигмеем, и о благородных воинах-зулусах, называющих себя детьми неба.

– Вы говорите так, словно всех их любите, – обвиняюще сказала она.

– Зулусов? – переспросил он и кивнул. – Да, вероятно, люблю. Некоторых во всяком случае. Мбежане…

– Кто такой Мбежане?

Она неправильно произнесла имя.

– Зулус, он был с моим дядей Шоном со времен их молодости.

Он использовал зулусское слово «умфаан» и пришлось перевести его ей.

– Расскажите о животных. – Сантэн не хотелось, чтобы он замолкал. Его голос и рассказы она могла бы слушать вечно. – Расскажите о львах и тиграх.

– Тигров там нет, – улыбнулся он, – а львов много.

Даже руки Анны, занятой ощипыванием птиц, замирали, когда Майкл описывал охотничий лагерь в вельде, где их с дядей Шоном осаждал львиный прайд и им всю ночь пришлось держать головы лошадей, защищая и успокаивая их, а большие кошки бродили у границы освещенного пространства взад и вперед, пытаясь выгнать лошадей во тьму, где те стали бы легкой добычей.

– Теперь про слонов.

И он рассказывал об этих умных животных. Описывал, как они движутся своей медленной сомнамбулической походкой, помахивая огромными ушами, чтобы охладить кровь, и подбирая хоботом землю, чтобы принять пылевую ванну. Рассказывал о сложной социальной структуре слоновьих стад, о том, как старые самцы укрываются от общего шума.

– Точно как твой отец, – заметила Анна.

Как старые бесплодные слонихи берут на себя роль нянек и повитух; как строятся отношения крупных животных друг с другом, отношения почти человеческие, длящиеся целую жизнь; об их странной одержимости смертью, о том, как, убив охотника, который их преследовал и ранил, они нередко забрасывают его тело зелеными листьями, будто пытаются искупить свою вину. Он объяснил, как стадо помогает раненому слону: другие слоны хоботами удерживают его на ногах, подставляют свои большие бока, а когда слон, наконец, падет, то, если это самка, самец громоздится на нее, словно актом осеменения пытается отсрочить смерть.

Последние слова разрушили для Анны очарование услышанного; она вспомнила о своей роли дуэньи и пристально взглянула на Сантэн.

– Дождь кончился, – строго сказала она и начала собирать ощипанные тушки голубей.

Сантэн огромными, сияющими темными глазами продолжала смотреть на Майкла.

– Когда-нибудь я отправлюсь в Африку, – негромко сказала она, и он ответил на ее взгляд и кивнул:

– Да, когда-нибудь.

Они словно обменялись клятвой. Взаимное решение, твердое и понятное обоим. В это мгновение она стала его женщиной, а он – ее мужчиной.

– Пошли, – настойчиво сказала Анна от дверей амбара. – Идем, пока снова не начался дождь.

Оба с видимым усилием встали и последовали за ней в мокрый, пронизанный дождем мир.

Они плелись на налитых свинцом ногах по аллее к шато, шли бок о бок, не касаясь друг друга, но так остро ощущая взаимное присутствие, как будто обнимались.

И тут в сумерках показались самолеты, низкие и стремительные, рев их моторов, когда они пролетали над головой, поднялся до крещендо. Впереди шел зеленый «сопвич». С этого угла голова Эндрю им не была видна, но виднелись пробоины в ткани крыльев – следы пуль «шпандау», разрывавших корпус.

На пяти самолетах, следовавших за Эндрю, тоже остались следы обстрела. В их крыльях и фюзеляжах светились прорехи и отверстия.

– День был тяжелый, – сказал Майкл, запрокинув голову.

Еще один «сопвич» шел за остальными, его двигатель кашлял и захлебывался, за самолетом тянулся след пара; крыло, у которого была перебита тяга, торчало под углом. Сантэн, глядя на этот самолет, вздрогнула и прижалась к Майклу.

– Кто-то сегодня погиб, – прошептала она. Он не знал, что ей ответить.

– Завтра вы тоже полетите с ними.

– Не завтра.

– Ну, тогда послезавтра или послепослезавтра.

И снова отвечать не требовалось.

– Мишель, о Мишель! – В ее голосе звучала физическая боль. – Я должна встретиться с вами наедине. У нас может никогда, никогда не быть другой возможности. Отныне мы должны каждую драгоценную минуту жизни проживать так, словно она последняя.

Потрясение от ее слов было подобно удару. Он не мог говорить, а она еле слышно прошептала:

– Амбар.

– Когда?

Он обрел дар речи, но собственный голос показался ему хриплым.

– Сегодня вечером, около полуночи. Я приду, как только смогу. – Она посмотрела прямо ему в лицо: приличия и условности сгорели в горниле войны. – Будет холодно. Принеси одеяло.

Повернулась и побежала вдогонку за Анной, оставив Майкла неуверенно и с восторгом глядеть ей вслед.

* * *

Майкл вымылся у колонки возле кухни и снова надел китель. Когда он вошел на кухню, пирог с голубями и свежими трюфелями под хрустящей коричневой корочкой распространял упоительный аромат, а Сантэн, не протестуя, все наполняла и наполняла стакан отца. То же самое она делала и для Анны, но гораздо хитрее, так что Анна не замечала, хотя ее лицо краснело все больше, а смех становился все более хриплым.

Сантэн поручила Майклу командовать граммофоном «Голос его хозяина»*, своим самым ценным имуществом, и вменила ему в обязанность менять восковой диск, как только предыдущий кончится. Из большой медной трубы загремела запись «Аиды» Верди в исполнении оркестра «Ла Скала» под управлением Тосканини, наполняя кухню великолепными звуками. Когда Сантэн принесла тарелку с куском пирога туда, где напротив графа сидел Майкл, она коснулась шеи молодого человека, этих темных шелковых кудрей, и, наклонившись над ним, прошептала на ухо:

– Я люблю «Аиду», а вы, капитан?

Граф подробно расспрашивал Майкла о продукции его семейной фермы, и Майклу трудно было сосредоточиться, чтобы ответить.

– Мы выращиваем довольно много черной акации, но отец и дядя убеждены, что после войны автомобили полностью заменят лошадь, поэтому спрос на конскую упряжь и соответственно на обработку кожи резко упадет.

– Как жаль, что лошадь должна уступить этим шумным, вонючим дьявольским сооружениям, – вздохнул граф, – но, конечно, они правы. Будущее за бензиновыми моторами.

– Сейчас мы заменяем акацию сосной и австралийским эвкалиптом – для производства крепежных стоек для шахт и сырья для бумаги.

– Очень разумно.

– Еще, конечно, у нас есть сахарные плантации и скотоводческие ранчо. Дядя считает, что скоро корабли оборудуют холодильниками и они смогут развозить нашу говядину по всему миру.

Чем дольше граф слушал, тем больше был доволен.

– Пейте, мой мальчик, – говорил он с искренним одобрением. – Вы почти ничего не пили. Вам не нравится?

* Известная фирма по производству звуковоспроизводящего оборудования.

– Замечательно, великолепно, но le foie, моя печень.

Майкл схватился за ребра, и граф сочувственно и озабоченно заохал. Француз, он понимал, что большинство болезней и горестей мира связаны с плохой работой этого органа.

– Ничего серьезного. Но пусть мое нездоровье вам не мешает. Майкл сделал самоуничижительный жест, и граф послушно наполнил свой стакан снова.