Дзэн-буддизм и психоанализ - Эрих Фромм

Цель дзэна заключается в непосредственном и полном постижении мира. Теперь я попытаюсь более четко обозначить связь между принципами психоанализа и дзэна на основе рассуждений доктора Судзуки.

В первую очередь я хотел бы обратить внимание на один терминологический аспект рассматриваемого вопроса, который, по моему мнению, препятствует осуществлению нашего анализа. Речь идет об употреблении терминов «сознательное» и «бессознательное» вместо функциональных терминов, служащих для обозначения того, в какой мере индивид как целостная личность отдает себе отчет в переживании чего‑либо. Не сомневаюсь, что, устранив данную терминологическую неопределенность, мы в значительной мере облегчим себе задачу выявления связи между истинным значением перевода бессознательного в сознательное и концепцией достижения просветления. «Метод дзэна заключается в том, чтобы непосредственно проникнуть в сам объект и увидеть его изнутри таким, каким он является в действительности». Такое непосредственное постижение реальности «можно определить и как активно волевое, или творческое». Далее Судзуки называет этот источник творчества «бессознательным в дзэне», добавляя: «Нужно суметь почувствовать бессознательное, однако не в обычном понимании этого слова, а, я бы сказал, в самом исконном и основополагающем его значении». В подобной трактовке бессознательное рассматривается как некоторая область, располагающаяся как внутри личности, так и за ее пределами. «Переживание бессознательного, — говорит Судзуки, — является… основополагающим и изначальным».

Оперируя терминами, я предпочел бы отказаться от понятия «переживание бессознательного». Вместо этого, по моему мнению, следовало бы говорить об осознании индивидом испытываемых им глубинных и непосредственных переживаний, т. е. об ослаблении таких явлений, как паратаксическое искажение, проецирование образов и церебрация, что становится возможным вследствие уменьшения степени вытеснения. Последователь дзэнского учения определяется Судзуки как находящийся «в непосредственном единстве с великим бесознательным». Со своей стороны, я бы сформулировал это по — другому — как осознание внутренней реальности и реальности окружающего мира во всей их ясности и полноте.

Далее Судзуки вновь прибегает к функциональной терминологии, говоря о том, что «в действительности оно (бессознательное), напротив, представляет собой нечто самое интимное для нас, и именно поэтому оно с таким трудом поддается постижению, подобно тому как глаз не способен увидеть сам себя. Вследствие этого, для того чтобы бессознательное стало сознательным, необходима особая тренировка сознания». В данном случае Судзуки оперирует понятиями, в полной мере соответствующими психоаналитической концепции: задача заключается в трансформации бессознательного в сознательное, для достижения чего сознание нуждается в специальной подготовке. Но значит ли это, что все различие между психоанализом и дзэном сводится лишь к собственным, отличным друг от друга подходам в тренировке сознания, в то время как цели, которые преследуют две эти системы, — одни и те же?

Прежде чем подробнее остановиться на этом вопросе, мне представляется целесообразным рассмотреть еще несколько требующих пояснения аспектов.

В рассуждениях доктора Судзуки затрагивается идея противопоставления знания и непорочности, т. е. тот же вопрос, к которому я обращался, говоря о психоаналитических понятиях. Библейскому понятию грехопадения как результата получения знания в дзэне и вообще в буддизме соответствует понятие аффективной контаминации, т. е. загрязненности страстями (клеша) или вмешательства сознательного мышления, подчиненного интеллекции. Термин «интеллекция» затрагивает очень важный вопрос. Тождественна ли деятельность человеческого интеллекта сознанию? Если тождественна, то переход бессознательного в сознательное представлял бы собой процесс интеллектуализации неосознанного, что в корне противоречит задачам дзэна. В таком случае цели психоанализа и дзэна оказались бы диаметрально противоположными, ибо дзэн ставил бы задачу развития деятельности интеллекта, в то время как целью психоанализа является как раз освобождение человека из его плена.

Необходимо отметить, что первоначально Фрейд был сторонником концепции интеллекции, рассматривая ее как основную цель психоанализа. В то время он полагал, что для излечения пациента аналитику достаточно лишь сообщить ему необходимую информацию.

Между тем как сам Фрейд никогда не выражал достаточно определенно свое понимание различия между интеллекцией и спонтанным, целостным переживанием, многие аналитики и в наши дни остаются приверженцами концепции интелекции. Но цель психоанализа как раз и заключается в достижении озарения, происходящего не на интеллектуальном уровне, а в результате познания. Как я уже отмечал, осознавать свое дыхание не означает думать о своем дыхании, а осознавать движение своей руки не означает думать о ней. Наоборот, если я думаю о своем дыхании или движении своей руки, я тем самым более их не осознаю. Это утверждение справедливо и в отношении осознания мною цветка или человека, переживания радости, любви или состояния покоя. Особенность подлинного озарения в рамках психоанализа состоит в том, что оно не поддается описанию. Тем не менее многие слабые психоаналитические теории пытаются сформулировать свое понимание озарения, не имеющего никакого отношения к непосредственному переживанию, прибегая для этого к нагромождениям теоретических понятий. Пациента в условиях психоанализа невозможно заставить испытать подлинное озарение или как‑то его запланировать; оно всегда возникает внезапно. Используя японскую метафору, можно сказать, что озарение рождается не в мозгу человека, а в его животе. Пытаясь облечь его в словесную форму, мы понимаем, что не в состоянии это сделать. Тем не менее оно вполне реально, и человек, его переживший, становится совершенно другим. Ребенок способен непосредственно постигать окружающий мир до того момента, пока его сознание, восприятие и чувство реальности не завершили процесс эволюции и не стали некоей отдельной от него субстанцией. При этом «бессознательное инстинктивно; оно ограничивается рамками свойственного животным и детям инстинкта и невозможно у взрослого человека». По мере эволюции от первобытного бессознательного к осознанию самого себя человек в силу субъектно — объектной дифференциации, разделения личности на универсальную и социальную, бессознательного и сознания, начинает переживать мир как нечто отчужденное. Конфликт между бессознательным и сознанием может быть разрешен в той мере, в какой последнее способно стать открытым, ослабить влияние довлеющего над ним «тройного фильтра». Полное разрешение данного конфликта, подразумевающее отказ от интеллекции и рефлексии, приводит к тому, что человек может испытывать прямое, неопосредованное, осознанное переживание. Это активное, волевое, творческое видение реальности, знание, определенное Спинозой как интуиция, — высшая форма знания; знание, в основе которого лежит подход, который, по мысли Судзуки, «заключается в том, чтобы непосредственно проникнуть в сам объект и увидеть его изнутри таким, каким он является в действительности». Это непосредственное, нерефлекторное восприятие мира позволяет реализовать заложенную в каждом из нас и забытую способность творить, быть «художником жизни». «Каждый его (художника) поступок воплощает в себе его оригинальность, его творчество, его непосредственную индивидуальность. Он не знает условностей, конформизма, запретных побуждений… Он не является рабом мелочного и ограниченного эгоцентрического бытия. Он смог вырваться из этой тюрьмы».

Достигшему «зрелости», сумевшему очиститься от «загрязнения аффектами» и избавиться от влияния интеллекции человеку открывается «свободная и спонтанная жизнь, где его не будут стеснять такие чувства, как страх, тревога, ощущение опасности». Упоминаемое Судзуки освобождение человека, возникающее в подобном состоянии, коррелирует с психоаналитической концепцией подлинного озарения, от которого ожидается тот же эффект.

Теперь нам необходимо вернуться к вопросу терминологии, на котором я не хотел бы задерживаться надолго, ибо значение его не столь велико. Как я уже отмечал, Судзуки ведет речь о воспитании сознания, но в то же время в другом месте он упоминает и о «воспитании бессознательного, воплощающего в себе все сознательные переживания человека с первых лет его жизни, которые и составляют его сущность». Подобное сосуществование выражений «воспитанная сознательность» и «воспитанная бессознательность» может кому‑то показаться неправомерным. Однако мне кажется, что в действительности здесь нет никакого противоречия. Для осуществления трансформации бессознательного в сознательное, достижения полного, неопосредованного переживания требуется воспитание в равной мере как сознательного, так и бессознательного. Если сознательное необходимо освободить от порожденных фильтром условностей, то бессознательным нужно научиться управлять, вызывая его из тьмы и обособленности. Конечно, необходимо признать, что мы говорим о воспитании сознательного и бессознательного в переносном смысле. Сознательное, равно как и бессознательное, не существуют как объекты воспитания. В воспитании нуждается сам человек, который должен четко и осознанно преодолевать вытеснение, прибегая к интеллектуальной рефлексии лишь в случае реальной необходимости, и научиться переживать действительность как можно более полноценно.