Вице-президент Бэрр - Гор Видал

«Мне очень жаль, ваша честь, что вам нынче нездоровится».

Джордж Вашингтон

Ранней весной 1776 года я окончательно уверился в том, что полковник Арнольд сошел с ума. Дни напролет он гонял наше потрепанное воинство взад и вперед под стенами Квебека. Время от времени он развлекал англичан, требуя капитуляции. Я наотрез отказался доставить одно из таких требований.

Когда я собрался уезжать, Арнольд решительно воспротивился. Я сказал, что он может меня удержать только силой. Этого он делать не стал.

В середине июня я прибыл в штаб генерала Вашингтона в доме Мортиера в Ричмонд-хилл, милях в двух к северу от Нью-Йорка.

Я никогда еще не видывал такого красивого дома. Из окон открывался замечательный вид на реку Гудзон. Сады, павильоны, пруды, ручей (я потом его запрудил и превратил в небольшое озерцо). Истинный рай, думал я, подъезжая к парадному подъезду, где толпилось в ожидании приема несколько офицеров.

На балкончике над парадной дверью сидела мадам Вашингтон с вязаньем на коленях. У нее была кроткая, но какая-то застывшая улыбка и спокойные манеры. Лицо заурядное — во всяком случае, его нижняя часть, верхнюю она всегда прятала под широкими шляпками, как правило старомодными. Она была самой богатой вдовой Виргинии, когда на ней женился бедный, но честолюбивый сквайр Вашингтон.

Входя в высокий главный зал, я и не думал — хотя нет, на мгновение вообразил, — что в один прекрасный день стану хозяином Ричмонд-хилла.

Штабной капитан провел меня в боковую гостиную, где офицеры ожидали приема у генерала, который, как всегда по утрам, держал совет у себя в спальне наверху (я потом превратил ее в библиотеку, изгнав оттуда по возможности унылое привидение).

Среди незнакомых мне офицеров в гостиной находился капитан Александр Гамильтон из нью-йоркской артиллерии. В общем-то, мы так и не познакомились до конца июня. «Но я сразу узнал вас, — сказал он мне позже. — Мы все вас узнали. Как же я вам завидовал! — Когда хотел, Гамильтон умел быть необычайно любезным. — Передо мной был герой Квебека, с виду совсем мальчик, а я самый обычный офицер». В юности Гамильтон отличался необыкновенной привлекательностью: золотисто-рыжие волосы, яркие, хоть и водянистые, голубые глаза, небольшое, но сильное тело. И такая уж горькая — или славная! — наша судьба, что самой природой нам было назначено соперничать. Правда, сначала мы друг другу понравились. Мы были как братья (да, Каин и Авель сразу приходят на память, с той только разницей, что каждый из нас был в равной степени и Каином и Авелем). Я раскусил Гамильтона с первой же встречи. Подозреваю, что и он меня раскусил и не мог примириться с мыслью, что из нас двоих только я один располагал возможностью[42]и талантом получить вожделенное президентство. Он возненавидел меня за мой дар и мои преимущества. И все же мне иной раз любопытно, предвидел ли он мой провал, разглядел ли во мне — как я в нем — слабину. Праздные рассуждения. Мы были как братья, да, но так непохожи. Он был завистлив. Я — нет. Неудовлетворенное честолюбие не озлобило меня. Гамильтон же под конец проникся отвращением к тому американскому миру, созиданию которого я способствовал, а меня — вопреки здравому смыслу — воспринимал как живое воплощение уродливой реальности. Странно подумать, ведь не будь мы оба молодыми героями на заре новой нации, мы бы наверняка подружились. Но каждый сознавал, что наверху есть место только для одного. В итоге ни одному не суждено было занять верхнюю ступеньку. Я столкнул Гамильтона с горы, но и сам покатился вниз.

Когда я вошел, генерал Вашингтон стоял у письменного стола. В ответ на мое приветствие он обратил на меня строжайший взгляд. Он обожал торжественность.

— Майор Бэрр, мы рады принять вас в этом доме, пока вы не подыщете приличное жилье.

— Спасибо, генерал, почту за честь… — Я уж думал, как бы потактичнее попроситься на поле боя, когда Вашингтон начал говорить — официально и не очень уверенно. Любой разговор давался ему нелегко.

— Все о вас прекрасно отзываются, майор Бэрр. За исключением полковника Арнольда.

— Мы лишь в одном разошлись с полковником Арнольдом. Мне казалось бессмысленным слать оскорбительные послания английскому губернатору, не имея возможности нанести ему никакого ущерба.

— Почему мы не взяли Квебек?

— Могу я говорить откровенно?

Он ответил необычайно гладкой, очевидно заученной, фразой:

— Я всегда почитаю за правило излагать факты свободно и непредвзято.

— Мы потерпели поражение, генерал, потому что не последовали моему плану. — Я решил сражаться до конца.

— Вашему плану, сэр? — Унылые глазки в громадных глазницах смотрели на меня с удивлением.

Я подробно рассказал о своем замысле штурма мыса Даймонд при помощи лестниц. Это не произвело впечатления.

— Без сомнения, возобладали более мудрые головы.

— Одну из этих мудрых голов, сэр, раздробило ядром. Я был рядом с генералом Монтгомери, когда его убили. Другая мудрая голова командует сейчас разбитым, потрепанным отрядом.

— Как вы, однако, уверены, майор, в своих военных талантах.

— Нет, сэр. Но ведь другая стратегия привела к катастрофе. Я надеялся лишь повторить прием короля Фридриха при осаде Дрездена. — Молодой, самоуверенный, я пытался произвести впечатление на командующего не только своими военными способностями, но и обширными познаниями в современном военном искусстве. Как и многие молодые офицеры, я внимательно изучал кампании Фридриха Великого.

Генерал Вашингтон, однако, книг не читал; он знал о Фридрихе не больше, чем я о выращивании табака занятии, в котором он недавно провалился. Несмотря на богатство жены, Вашингтон испытывал некоторые финансовые затруднения в те дни, когда приступал к командованию армией. Фермерское дело ему не давалось; не помогла ни теория о том, что речная глина якобы лучшее удобрение (это не так!), ни изобретение особого плута (на манер Джефферсона!), который оказался таким тяжелым, что двум лошадям было не под силу его тащить даже по влажной земле.

Хотя Вашингтону вечно не хватало денег, он жил на широкую ногу. Некоторое время спустя мы все удивились (но и позабавились), когда его мать заявила, что сын Джордж начисто ее ограбил и, оставшись, мол, без средств к существованию; она вынуждена просить ассамблею Виргинии назначить ей пенсию. Я совершенно убежден в том, что Вашингтон тут не виноват. Он был заботливый сын, а мать доставила ему много хлопот. Когда разнеслась весть о «победе» ее сына у Трентона, — старая карга будто бы сказала: «Ему просто льстят». Ясно, она всегда недолюбливала сына, ну, и он в конце концов возненавидел ее. Странно — не любить собственную мать! Я бы обожал свою мать, если б она не сочла за благо умереть до того, как мы смогли с ней познакомиться.

Генерал Вашингтон позвонил в колокольчик. Вошел штабной полковник.

— Пожалуйста, введите майора Бэрра в круг его обязанностей. Он остановится здесь, пока не подыщет пристанище в городе. — Генерал повернулся ко мне. — Мне потребуется подробный рапорт о том, что произошло под Квебеком.

Прием окончился, генерал подошел к длинному, заваленному бумагами столу и начал что-то читать, видимо первое, что попалось на глаза. Со спины его геройская фигура была несколько обезображена горбом. Мы оба не знали, что, пока мы говорили, Монреаль был снова взят англичанами и, таким образом, наш канадский поход закончился провалом.

Устремленный к ратным подвигам, я по десять часов в день просиживал за письменным столом, переписывая письма Вашингтона конгрессу. Грамматические и орфографические ошибки (следствие плохого образования) не мешали генералу искусно льстить конгрессменам. Все же в политике он кое-чему выучился, недаром пятнадцать лет он был делегатом виргинской ассамблеи. В конечном счете его, наверное, следует признать великолепным политическим деятелем, лишенным способностей к военному делу. История, как водится, представила все как раз наоборот.

Через десять дней, в течение коих я главным образом обследовал тюки с одеялами-недомерками, доставляемыми из Франции, Джон Хэнкок наконец назначил меня адъютантом генерала Израэля Путнема… да, через голову генерала Вашингтона я обратился к президенту конгресса. Я хотел воевать, и у меня не было выбора. Я действительно написал Хэнкоку, что предпочту исчезнуть из армии, чем служить клерком у виргинского землемера.

О моих отношениях с Вашингтоном за те две недели в Ричмонд-хилле ходят легенды. Принято считать, что он был возмущен моим распутством. Думаю, он и правда возмутился бы, если б узнал, как вел себя я и многие офицеры в тех редких случаях, когда нам выпадала возможность побывать в Нью-Йорке. Но он ничего не знал. Верно одно — он был редкостный пуританин.