Дневник Васи Пупкина - Алекс Экслер

Пришел, хожу, гуляю. Вдруг смотрю — неподалеку нарисовалась до боли знакомая физиономия.

— Ба! — говорю. — Это же сам Анатолий Непокоренных, знаменитый руководитель известнейшей группы «Птеродактили»!

— Здорово, Пупкиндзе, — отвечает маститый руководитель. — Ты чего приперся в такую рань?

— А ты чего?

— Что у вас, барабанщиков, за манера — отвечать вопросом на вопрос? — недовольно морщится Толян.

— А что у вас, руководителей, за манера — вопрошать вопросом в ответ на мой вопрос, обращенный к твоему вопросу? — парирую я.

— Шустрый ты стал, Васек, — говорит Толян с какой-то завистью. — Небось, скоро меня с поста руководителя свергнешь.

— Да не бойся ты, — успокаиваю его я. — Никто на твои пожухшие по осени лавры руководителя не претендует.

— Это правильно, — удовлетворенно говорит Толян. — Потому что я жесток и страшен в подавлении народных бунтов. Прям, как Иван Грозный и Петр Первый в одном лице. Расстреляю из рогатки сначала всех через одного, потом каждого оставшегося второго, после чего наберу команду профессионалов. Короче, ты чего так рано заявился?

— Дома конфликт у олдов небольшой случился, — нехотя говорю я. — А под звуки разбиваемых тарелок спится как-то не очень. Плохие сны снятся. А ты чего в такую рань?

— Дело у меня, — отвечает Толян и сморщивает невероятно таинственную физиономию. — Хочется геройской славы.

— Это в каком смысле?

— В прямом. Ты что, не знаешь про все эти взрывы в Москве?

— Ну, знаю. А что?

— Думаешь, что нашей школе ничего не грозит?

— Может и грозит, — соглашаюсь я. — Хорошо бы, конечно, чтобы она нафик взорвалась, но чтобы людей там никого не было. Еще хорошо бы туда дневник успеть подложить. Вот тогда лафа будет.

— Странный ты парень, Пупкидзе, — говорит Толян и смотрит на меня как-то нехорошо. — Тебе толкуют о том, что можно реально прославиться, а ты все несешь какую-то чушь, как малолеток: школа взорвется, дневник сгорит… Тьфу!

— Ну а ты что предлагаешь? — не выдерживаю я. — Объясни толком.

— У нас наверняка в подвале заложена бомба, — шепотом говорит Толян. — Я вчера видел две подозрительные личности, которые крутились вокруг подвала. Они еще внутрь заходили…

— Да брось ты, — говорю. — У нас же подвал опечатан.

— Ага, опечатан… Они эту бумажку сняли, зашли внутрь с каким-то ящиком, а потом бумажку обратно тем же клеящим карандашом и приклеили. Ты же знаешь эти карандаши западные. Ими что клей, что не клей — результат один.

— Помню, — отвечаю. — «Glue pen» называется. Чистый глюпень, это ты прав. Я им один раз дневник разорванный склеивал. Дня два. Четыре карандаша извел, а как папик его в руки взял, он сразу и развалился, как игра у Спартака во втором тайме.

— Что ты опять про свои дневники? — сердится Толян. — Тебе о деле говорят. Короче, надо отправляться в подвал, обнаружить бомбу и сдать ее правоохранительным органам. Понял?

— Можно и не сдавать, — говорю я. — Мы ее лучше спрячем. Мало ли что… Перед новым годом будут полугодовые контрольные, так что может и пригодиться.

— В общем, это мысль, — задумчиво говорит Толян. — Хотя и неправильная. Потому что когда мы обнаружим бомбу, придется сдать ее органам. Чтобы после этого о нас во всех газетах написали, мол, героические школьники спасли родной город. Типа, любимый город может спать спокойно и все такое прочее. А мы в многочисленных интервью дадим рекламу своему ансамблю. Теперь въехал?

— Со всей дури, — отвечаю я.

— Барабанщик Пупкин к подвигу готов? — командирским голосом спрашивает Толян.

— Ясный пень! — бодро отвечаю я, и мы отправляемся в подвал.

На двери, как я и говорил, висела табличка, опечатывающая вход в подвал. Впрочем, хорошо было видно, что ее уже отлепляли и приклеивали обратно.

— Отрывай, — скомандовал Толян.

— Почему я?

— Потому что ты подчиненный. А я — командир операции, — объяснил Толян.

Что и говорить, у Толяна начальнико-увиливательная жилка была просто в крови. Правильно мы его руководителем выбрали. Хотя нет, путаю. Это он сам себя руководителем назначил. Ну, тем более…

— Пупкин, — нетерпеливо сказал Толян. — Вот сейчас как раз самое время мировые проблемы решать. Ты чего задумался, как карась перед пробой червячка?

— А если на бумажке останутся мои отпечатки пальцев? — спросил я сурово.

— Не останутся, — авторитетно ответил Толян. — Мы их сразу сотрем. Я это в каком-то фильме видел.

— Ну ладно, — сказал я и аккуратно отклеил бумажку.

— Вот и все, а ты боялась, — прокомментировал Толян. — Только вешалка сломалась.

— Давай, уж, командир, — недовольно сказал я. — Вступай на вражескую территорию. Командиры не только приказы отдавать должны. Они обязаны первыми грудью встречать опасность.

— Если командир будет первым грудью встречать опасность, — терпеливо объяснил Толян, — то на каждого солдата придется по пять-десять командиров заводить. Эдак никаких народных денег не хватит.

— Ты что, хочешь сказать, что я за тебя все закоулки в подвале должен обшарить? — возмутился я.

— Ну почему это все? Семь-восемь, не больше. Больше там просто нет.

— Да ну тебя, — сказал я и вошел в подвал.

Из-за двери послышался голос Толяна:

— Ну что, Пупкис, бомбу там не видать?

Я сначала решил не откликаться, потому что Толян уже обнаглел — дальше некуда. Но потом подумал, что хорошо бы его немножко разыграть. Поэтому внимательно обозрел подвал, нашел какую-то старую доску, взял ее, дико заорал и с размаха грохнул доской по пустой железной бочке, которая стояла недалеко от двери. В помещении подвала звук получился такой громкий, что казалось — взорвалась небольшая бомба. Толян за дверью затих. Я ждал.

— Пупкин, — раздался из-за двери голос Толяна (он так, зараза, и не вошел). — Вася! Василий! Ты живой?

Я молчу и только посмеиваюсь про себя.

— Васек, ну не молчи! Тебя ранило? — продолжал завывать Толян.

Я стою и жду. Интересно, что Толян собирается делать?

— Может за помощью побежать? — раздумывает Толян вслух. — Нет, не пойдет. Если Васек подорвался, тогда надо сматываться и рот на замок, а то мне люлей надают и точно из школы выгонят.

После этого минуты на две воцарилось молчание, затем дверь чуть-чуть приоткрылась и в ней показался нос Толяна. Тут я не выдержал и ка-а-а-ак отвешу ему по носу здоровенную плюху, чтобы друга не предавал.

— Ай, — взвизгнул Толян, добавил две-три ненормативные, как говорит училка русского, лексики, упал на спину и затих.

Я выглянул за дверь. Лежит, красавец. Раскинул руки и лежит. Типа умирает.

— Как умирается? — интересуюсь я.

Толян открыл глаза, посмотрел мутным взором и говорит: — Васек! Так ты — живой!

— Ага, — отвечаю. — Только немного ранен осколком вражеской бомбы.

— А почему не откликался, когда я тебе звал? — тем же слабым голосом спрашивает Толян.

— Занят был, — объясняю я. — Ремонтировал поломанный в процессе взрыва часовой механизм.

Тут до Толяна начинает что-то доходить.

— Так это ты нарочно? — рычит он, и в глазах начинают появляются признаки коровьего бешенства.

— Разумеется, — спокойно говорю я. — Ты же меня подставил в чистом виде. Решил моими руками героем стать.

— И по носу, — не слушая меня спрашивает Толян, — тоже ты меня треснул?

— Ну типа того, — признаюсь я.

Толян взмывает вверх, как пантера и летит по направлению ко мне. Но я успеваю захлопнуть дверь подвала, поэтому Толян врезается в дверь и опять произносит всякую ненормативную лексику. Тоже мне граф Толстой нашелся.

Стою за дверью. С другой стороны сопит Толян и явно обдумывает планы мести.

— Слышь, командир, — говорю я бодро. — Мы бомбу собираемся искать, а то скоро школа откроется?

— Боец Пупкин, — командует Толян. — Приказываю открыть дверь! Быстро!

— Мне нужны гарантии безопасности, — твердо говорю я, вспоминая какую-то передачу по телевизору.

— Гарантии будут, — железным голосом отвечает Толян. — Ты главное открой.

— Мне нужны гарантии до, а не после, — по-прежнему твердо говорю я, потому что Толяну мне по шее надавать — как нефиг делать. Уж больно он мясистый.

— Ладно, Пупкин, открывай дверь, — говорит Толян уже спокойным голосом. — Больно бить не буду. Обещаю.

Я открываю дверь. Входит Толян. Молча смотрит на меня, затем вынимает из кармана мою кепочку и резко натягивает на голову так, что она, по-моему, аж до талии натянулась.

— Зачем же кепочку портить? — обижаюсь я, еле-еле стягивая убор с головы. — Мне ее папик из Флоренции привез.

— Да пусть хоть из Фигенции он тебе ее притаранил, — Толян орет так, что я аж моргаю с удвоенной частотой. — Ты знаешь, что я чуть не описался, когда у тебя тут бомба взорвалась?