Лондонские сочинители - Питер Акройд

— Вы совершили чудо, мистер Айрленд.

— Это и в самом деле чудо, мистер Досон, — ответил Айрленд и почувствовал, что в горле у него пересохло. — Могу я попросить у вас воды, прежде чем мы начнем разговор?

— Содовой?

— С большим удовольствием.

Он залпом осушил стакан, поставил его на стол и вдруг неожиданно для себя громко рыгнул.

— Прошу прощения.

— Ничего; с моими гостями это частенько случается. Содовая раздражает желудок.

— Именно. Полагаю, вы прочли мое письмо?

— Да, и теперь требуется лишь вещественное доказательство, мистер Айрленд. Сам документ.

— По случайному стечению обстоятельств…

Айрленд сунул руку в портфель и вынул конверт с завещанием Уильяма Шекспира, для пущей надежности завернутый в льняной носовой платок.

Досон развернул завещание и принялся внимательно его разглядывать.

— Поразительно…

— В высшей степени.

— Автор явно придерживается принятой у нас веры.

— Какая радость, мистер Досон. Если бы наш Бард оказался пуританином или папистом…

— …его творения предстали бы тогда в ином, довольно странном свете.

— Что было бы весьма неприятно.

— Но сочтут ли этот документ подлинным? Вот в чем вопрос.

Сэмюэл Айрленд несказанно удивился. Ему и в голову не пришло усомниться в подлинности найденных рукописей. Да и с какой стати покровительнице Уильяма заниматься подделкой бумаг?

— Смею вас заверить, сэр, что все они из совершенно безупречного источника. Не сомневайтесь.

— Рад это слышать. Тем не менее палеограф нам понадобится.

— Простите, кто? — переспросил Сэмюэл Айрленд, никогда прежде не слыхавший этого слова.

— Палеограф. Специалист по старинным рукописям и почеркам.

— Так мистер Эдмонд Малоун уже подтвердил подлинность подписи.

— Малоун — человек ученый, но все же не палеограф. Извините, отвлекусь на минутку. — Досон сел за стол, взял открытку, быстро нацарапал несколько слов и крикнул: — Джейн!

В дверях появилась молодая женщина; в руках у нее был деревянный поднос, полный металлических литер.

— Будьте добры, отнесите это мистеру Бейкеру. Адрес вы знаете.

Внешность Джейн заинтересовала Сэмюэла Айрленда. Овальное лицо, обрамленное аккуратно подстриженными темными волосами. Внешность Джейн напомнила Айрленду портрет леди Кеппл, что висит в Сомерсет-Хаусе.

— Мистер Бейкер большой знаток почерков шестнадцатого века. Я попросил его зайти. Еще содовой?

Айрленд взял стакан и вмиг осушил его.

*** — Быстро же вы пришли, мистер Бейкер.

Джонатан Бейкер был невысок ростом, но крепкого телосложения; лицо его выражало крайнюю усталость: уголки рта опущены, веки набрякли. «Похож на Панталоне, героя комических опер», — подумал Айрленд. На голове у Бейкера красовался остроконечный колпак неведомых времен.

— На ваш зов, мистер Досон, я всегда лечу как на крыльях, — весело, почти игриво сказал специалист по почеркам. — Можно взглянуть на бумагу?

Сэмюэла Айрленда он не удостоил и взглядом, будто боялся, что даже слова приветствия могут повлиять на его беспристрастность. Взяв в руки завещание, он поднес его к окну, к свету.

— Бумага безупречная. Водяной знак той эпохи. И чернила прекрасные. Видите, как они выцвели на завитушках?

Спохватившись, что до сих пор не снял колпак, Бейкер извинился и сдернул его с головы.

— Почерк и в самом деле шестнадцатого века. Мне уже случалось изучать подпись Шекспира…

— Какую именно, сэр?

— Ту, что стоит под завещанием, которое хранится в Роллс-Чэпел, мистер Досон. Правда, там оно лежит под стеклом. Но я исследовал его досконально. Определил все наиточнейшим образом. — Он вынул из кармана полоску бумаги. Она была испещрена черточками и цифрами. — Да-да, для этого я даже изобрел собственный микромемнониграф. У меня, как видите, свой метод оценки, основанный на четких принципах.

Бейкер говорил с такой подкупающей живостью, что Сэмюэл Айрленд на мгновение отвлекся от сути его рассуждений. Но когда палеограф стал пристально вглядываться в подпись, Айрленд забеспокоился.

Что, если этот всезнайка заподозрит фальшивку? Почти утыкаясь носом в пергамент, Бейкер сосредоточенно рассматривал его, время от времени восклицая «О!» или «Ага!».

— Кое-какие отклонения от норм того времени имеются, — наконец произнес он, — но в определенных обстоятельствах они вполне объяснимы. В целом я склонен думать, что документ подлинный. Самый что ни на есть настоящий. Поздравляю вас, сэр. — Он впервые взглянул на Айрленда. — Полагаю, именно вы его сюда принесли?

— Да, эта честь принадлежит мне.

— В таком случае ваша заслуга велика.

* * *

Позже, описывая этот эпизод сыну, Сэмюэл Айрленд изобразил в лицах, как Бейкер поклонился ему, как Досон размахивал бутылкой из-под содовой и как стоявшая в дверях Джейн крикнула: «Ура!» Сначала, услышав о появлении в редакции палеографа, Уильям пришел в ужас. Кто дал Досону право приглашать посторонних? Но когда отец сказал, что Бейкер подтвердил подлинность завещания, сын громко расхохотался:

— Неужели ты ожидал чего-то иного, отец? Какие могли быть сомнения?

И Уильям поспешно выскочил из комнаты: его охватил такой восторг, что захотелось скрыться и побыть одному.

Глава шестая

Стоял первый день весны. Чарльз Лэм, Том Коутс и Бенджамин Мильтон сидели в трактире «Биллитер-инн».

— Что значит «бешенство матки»? Я где-то читал, что им страдал Юлий Цезарь. Но что это такое, понятия не имею.

— А у тебя, Бен, бывало бешенство? Апчхи! — Том, пивший крепкий эль, не удержался и, прикрывшись рукавом, громко чихнул.

Бен погладил его по спине:

— Будь здоров, голубчик. Ты меня удивляешь, Чарльз. Это выражение встречается в «Короле Лире», неужто не помнишь? На латинском — hysterica passio. Человек впадает в неистовство, матка поднимается все выше и душит сердце. А матка ведь от слова «мать».

— Но у мужчин нет матки.

— Зато есть другие внутренние органы. Они могут кровоточить.

— Моя мать вечно в истерическом состоянии. — Том допил свой эль и поднял руку, давая знать, что просит еще порцию. — Чуть что — сразу в слезы.

— Под действием сильных чувств организм вырабатывает особые соки. — Пробиваясь сквозь хмельной туман, Бенджамин силился развить свою мысль. — Тяжелая черная желчь поднимается в мозг. Вот вам и истерия.

* * *

Неделей раньше Мэри возилась на кухне, готовила на ужин почки; мать сидела рядом.

— Решительно не понимаю, — говорила миссис Лэм, — зачем надо непременно тушить почки со специями. Отчего их просто-напросто не пожарить?

Мэри вскрикнула от боли: она полоснула ножом по подушечке большого пальца. На разделочную доску закапала кровь. Чарльз без всякого интереса, просто от нечего делать уже некоторое время наблюдал, как сестра управляется с потрохами; он готов был поклясться, что порезалась она намеренно — хладнокровно перевела нож с почки на палец. При виде крови миссис Лэм взвизгнула и вскочила со стула. Она попыталась было взять руку дочери, но Мэри отвернулась, достала из ящика льняную тряпицу, быстро перевязала палец и взглянула на Чарльза. Ему почудилось, что глаза ее победно сверкнули.

После ужина, под тем предлогом, что без его помощи ей не перевести трудный пассаж из Лукреция, Мэри пришла к брату в комнату и села в изножье кровати.

— Знаешь что, Чарльз? Мне необходимо выбраться из этого дома.

— Почему, милая?

— А ты сам не видишь? Я здесь погибаю.

Ее слова немало удивили Чарльза. Заметив его изумление, она разрыдалась. Он потянулся к ней, но не коснулся ни волос, ни руки. Рыдания стихли так же быстро, как начались. Мэри утерла слезы тряпицей, которой был перевязан палец.

— Я говорю совершенно серьезно, Чарльз. Мне нужно уехать, иначе я сойду с ума.

— И что ты станешь делать? Куда направишься?

— Не имеет значения.

Прежде Мэри никогда не делилась с братом подобными переживаниями; ее слова потрясли и испугали его. Он не знал, что сказать в ответ. Конечно, можно было усмотреть в ее речах намек на то, что она хочет оставить — бросить — его, Чарльза, но такое толкование он сразу же отмел как абсурдное. Однако причина ее гнева и отчаяния оставалась для него загадкой. Он всегда считал, что сестра своим бытьем довольна, что ее жизнь с родителями, в привычном уюте, почти безмятежна. У Мэри есть время и почитать, и заняться шитьем. Она сама признавалась, что обожает вечерние беседы с братом, ждет их с неизменной радостью. Нет, невозможно принимать ее угрозу уйти из дому всерьез.

— И что же станется с отцом? — только и сказал он.

Мэри бросила на него безумный взгляд и вышла из комнаты. На лестнице послышались быстрые дробные шаги; затем открылась и стукнула входная дверь. Значит, Мэри выскочила на улицу простоволосая, даже не набросив шали.