Елена, любовь моя, Елена! - Лючано Де Крешенцо

– Но он ведь герой! – возразил Леонтий.

– А что, по-твоему, значит быть героем?

– Это значит быть отважным.

– Отважным? – с иронией переспросил урод. – Разве можно назвать отважным воина, знающего, что он неуязвим, и вступающего в бой с другим воином, который, в отличие от него, совершенно беззащитен?

– Но у Ахилла, – вмешался в разговор Гемонид, – тоже есть уязвимое место…

– Да, только оно известно ему одному, а значит, если не случится чуда, никто и никогда не сможет его убить. Так давайте же раз и навсегда признаем, что Ахилл – убийца, как и ваш многоуважаемый Одиссей. Единственное их различие в том, что Ахилл убивает, не пряча лица, тогда как Одиссей предпочитает делать это, пуская в ход не меч, а обман. С помощью обмана он и Паламеда убил.

– А за что он его убил?

– За то, что Паламед разоблачил Одиссея на Итаке, когда тот прикинулся сумасшедшим, чтобы не идти на войну.

– Одиссей прикинулся сумасшедшим? – удивился Леонтий.

– Вот именно! Паламед, Агамемнон и Менелай отправились на Итаку – напомнить Одиссею об обязательствах, которые он взял на себя во время свадьбы Елены, тем более что не кто иной, как он сам и предложил заключить договор между бывшими женихами. Трое друзей нашли Одиссея на берегу моря, где он старательно вспахивал… песок. На голове у него была высокая крестьянская шапка, в плуг он впряг вола и осла и, идя за ними, засевал борозду солью.[36] «Несчастный! – воскликнул Менелай. – Должно быть, он сошел с ума!» Но догадливый Паламед выхватил из рук кормилицы малютку Телемаха – единственного сына, рожденного Одиссею Пенелопой, и положил его перед самым плугом. Тут уж обманщик не мог не остановиться.

– А дальше?

– Когда обман раскрылся, сын Лаэрта был вынужден покинуть Итаку, но в душе затаил зло и поклялся, что рано или поздно заставит Паламеда дорого заплатить за эту шутку! И как еще заставил! Нет в мире никого подлее Одиссея. Посмотришь на него – вроде бы мирный человек, в чужие дела не лезет, а он просто умеет выжидать. Живет себе и вроде бы ни на что не обращает внимания, но приходит день, когда ты меньше всего ждешь беды, когда ты утратил бдительность. Тут он тебя и подсекает! Хотя его и зовут Одиссеем,[37] он шагу не ступит, сто раз не подумав, то есть никогда ничего не предпринимает сгоряча. Сегодня, например, он избил меня, но не потому, что на него внезапно накатила ярость, нет, он хотел таким образом преподать урок ахейцам. С таким же успехом он мог бы крикнуть во всеуслышание: «И не помышляйте о возвращении на родину, не то вас ждет участь этого калеки!». Ахилл же – полная противоположность Одиссею: его надо опасаться именно тогда, когда он охвачен бешенством. Правда, злость с него быстро слетает.

– А как он все-таки наказал Паламеда? – продолжал расспрашивать Леонтий.

– Он закопал прямо под его шатром мешок с золотом и приказал одному воину-фригийцу написать подметное письмо Паламеду вроде бы от Приама: мол, настало время изменить ахейцам и заплатить делом за золото, которое тебе было послано. Потом он велел своим людям убить гонца-фригийца в нескольких метрах от ахейского лагеря, словно его там застигли, когда он пытался связаться с Паламедом, и устроил так, чтобы при убитом нашли письмо, якобы адресованное Паламеду царем Трои.

– Согласен, это была западня, – вмешался в разговор Гемонид, – но Паламед ведь мог все объяснить и напомнить, сколько добра он сделал ахейцам. Он славился во всех эгейских краях своей смелостью и… красивым почерком. Особенно его любили воины, которым он позволил коротать ночные дежурства за игрой в кости.

– Конечно, он пытался защищаться, но Одиссей посоветовал ахейцам обыскать его шатер, а когда прямо под лежанкой Паламеда был найден мешок золота, его тут же побили камнями. Говорят, когда в него полетели камни, он вскричал, обращаясь к небесам: «О Истина, я оплакиваю твою смерть, наступившую прежде моей!»

– А тебе откуда известны такие подробности? – спросил Гемонид недоверчиво.

– Фригийский посланец, тот, что писал письмо, перед тем как испустить дух, рассказал все одному беотийцу, а тот – мне. Когда я об этом узнал, сын Навплия, увы, был уже мертв. Да и вряд ли судьи мне поверили бы, ибо Одиссей успел тем временем убить и беотийца.

– О Терсит, я верю тебе, – прошептал потрясенный Леонтий. – А раз уж ты знаешь столько тайн и стольких людей, не скажешь ли, отчего умер благородный Неопул?

– Ты какого Неопула имеешь в виду? – спросил Терсит. – Неопула Честного, царя Гавдоса?

– Да-да, его.

– Говорят, он куда-то сгинул. Но сам-то ты кто, юноша? Уж не сын ли его?

– Да, и зовут меня Леонтием.

– Тогда слушай внимательно, о Леонтий, – сказал горбун, глядя юноше прямо в глаза, – ничего не могу тебе обещать, но, кажется, я знаю человека, которому ведома вся правда о судьбе твоего отца.

– Кто этот человек? – воскликнул Леонтий, вскочив со скамьи и схватив Терсита за руки.

– Успокойся, сынок. Человек этот – один фригийский купец, которого сейчас нет в нашем лагере. Он отбыл вчера в далекий Эфес за овсом и пшеницей, и в Илиум вернется не раньше, чем Селена дважды покажет свой полный лик.[38] Как только он возвратится, я сам приведу его к тебе – пусть расскажет все, что он видел и слышал.

МЕНЕЛАЙ ПРОТИВ ПАРИСА

Глава V,

в которой мы присутствуем при битве между ахейцами и троянцами, при поединке между Менелаем и Парисом и при встрече последнего с Еленой в их опочивальне.

Гемонид беспокоился: в то утро юный Леонтий решил тоже участвовать в битве, которая должна была вскоре начаться на троянской равнине. Встав на рассвете, юноша надел на себя плотную льняную кирасу, полностью покрытую бронзовой чешуей, медные оплечья, пару фессалийских поножей, а на голову водрузил korys – гигантский микенский шлем с подложенными под него кожаными подушечками. С одной стороны, шлем защищал голову, но с другой, был таким тяжелым, что чуть ли не каждые две минуты его приходилось снимать и давать голове отдых. Ко всему этому прилагались еще копье, щит и узкий меч с рукоятью из слоновой кости. В таком облачении Леонтий выглядел довольно внушительно, и тому, кто не знал юношу, он мог показаться настоящим воином.

Пока наш отважный Леонтий прилаживал свои доспехи, Гемонид собрал группу крепких юношей с Гавдоса и приказал им оберегать царевича в бою.

– Ваше дело – образовать вокруг него живую ограду, – сказал учитель. – Что бы ни случилось, трое из вас должны находиться впереди Леонтия, а остальные четверо – прикрывать его с боков и сзади: он наше знамя, а значит, должен вернуться домой живым и невредимым. Что мы скажем матери, если его вдруг убьют?!