Сделай мне больно - Сергей Юрьенен

- О ком ты?

- Ты не знаешь?

- Нет. Не знаю.

- Вот потому и производишь впечатление дезориентированной личности. Не обижайся, я скажу иначе... Ищущей.

- А ты нашел?

- Нашел.

- И кто же виноват?

Глядя в зеркало сквозь зеркальные очки, Комиссаров прищелкнул галстуком.

- Диавол виноват! Князь Мира, Андерс. Хвостом биющий в сильной ярости, поскольку чует, что пришел ему абзац... Так что? Примем от папричников еще один удар по желудку? Давай вставай. Покажем им, что русские удар держать умеют...

* * *

Ресторанов в отеле "Тиса" было три. Их принимали в нижнем - интимном. Бархатные портьеры, стены, затканные шелком. Столики накрыли в танцевальной яме. Засидевшиеся за кофе сегедцы косились сверху из-за балюстрады. Начальство (нагло узурпировавшее переводчицу) и творческий состав, ударника включая, - все держали руки под столом, в тягостном молчании дивясь на кольца с салфетками, на серебро и хрупкий хрусталь. По четыре бутылки рислинга на стол им выставили, но никто не решался взять инициативу.

Сели они к дамам.

- Что значит королевство, пусть и бывшее, - сказала восхищенно критик О***.

- Это к вопросу о садизме, - обернулся Комиссаров к Александру. - Нас не питают, а пытают. Роскошью.

- Ну, уж пытка...

- Вполне китайская. "Тысяча кусочков".

- То ли дело было в той столовке, - поддакнула Аглая. - А от этого всего даже аппетит пропадает.

Тем не менее, на белый пышный хлеб, прикрытые салфетками корзиночки с которым разносили официанты в нитяных перчатках, налегла она с энтузиазмом; его хватило, впрочем, только до второго ломтя:

- Несытный он у них какой-то. Прямо как вата. Кукурузный, что ли? Нет: то ли дело наш "орловский"...

Официант открыл бутылку и - каким-то образом определив здесь главного - налил Комиссарову на глоток. Потом отнял бутылку и стал выжидательно смотреть.

- Ну, так и лил бы дальше, - смутился Комиссаров. - Чего он хочет?

- Дегустации, - сказала О***. Комиссаров попробовал, кивнул:

- Кислятина.

С видом удовлетворения - и начиная с дам - официант наполнил им хрусталь.

- Спа-си-бо! - проскандировала ему Аглая. - Да, ребята? Обслуживание-то какое. А эта вилка для чего?

В ответ подъехала тележка, с которой церемонно подали заливную рыбу.

Комиссаров смотрел себе в тарелку.

- Что еще за фиш?

- Фиш это щука, - сказала О***. - А это карп.

- Карп? Еще хуже фиш. Та хоть хищник, а этот в тине обитаем. Всеядный потребитель,

- Ну, ваш-ще! - не выдержала Аглая. - На этом потребительстве наш комсомол поехал. Смотрит прямо, как Ленин на буржуазию.

- Я бы сказала, - улыбнулась О***, - как Сталин на Льва Давидовича в Мексике.

Неохотно вооружившись вилкой, Комиссаров оглянулся:

- Может, у них чего-нибудь другое есть?

- Ты еще манной кашки попроси! Съешь - не умрешь. Давай-давай! Питайся, Комиссаров. Вот так! Ножом не надо, не котлета. А то какие-то вы вялые, ребята. Нет - ну, ей-Богу! Ничто на вас не действует. Ни минеральные купания с костлявыми мадьярками, ни тонкие намеки на толстые обстоятельства, ни даже этот - паприкаш...

Потупясь, О*** улыбнулась.

Комиссаров тоже хохотнул - с набитым ртом. Хотел сказать что-то в ответ, но слова вымолвить не смог. Еще предпринял - безуспешно. Сорвал с себя зеркальные очки и выкатил глаза.

- Что, опровергнуть хочешь? - Подняв глаза на звук натуги, Аглая испугалась. - Чего ты, Комиссаров? Дурака-то не валяй.

О*** уронила вилку.

- О Господи!..

- Кость проглотил?

- Не проглотил! В дыхательное горло! Ой, надо что-то делать, трепетала 0***. - Начало же конца!

Александр сказал:

- Ударь его!

Оглянувшись на метрдотеля, О*** хлопнула беднягу по спине. Аглая возмутилась:

- Да ебани как следует!

Эффекта не произошло: и без того землистое лицо начальника превращалось в маску ужаса. Оттягивая галстук на резинке, он все громче повторял один и тот же хрипящий звук - "г" фрикативное. Звучало как с кремлевской трибуны:

- Хгэ!.. х-гэ!..

Стул отскочил от Александра.

- Держись!..

Под ударами начальник оказался исхудалым и непрочным. С третьего раза Александр выбил у него из глотки рыбью кость - совсем небольшую. Аглая схватила косточку наманикюренными пальцами и, оторвавши зад от мягкого стула, показала ресторану, утоляя всеобщее любопытство.

Спасенный руками оттолкнулся от стола, после чего слегка ополз. И со слезами прошептал:

- Спасибо, друг.

Александр хлопнул его по плечу. Вернувшись, подобрал салфетку и пригубил бокал - исподлобья.

Комиссаров надел очки. Пригладил волосы. Поправил галстук и откашлялся в кулак.

- Того поэта звали как? - спросил он слабым голосом. - Который в ресторане писательском... В Дубовом зале - это самое...

- Дрофенко звали, - таким же голосом сказала О***. - О Сереже сразу я и вспомнила.

- Только его не рыба погубила. Солянка порционная, - уточнила Аглая. От маслины косточку вдохнул и умер. На глазах у всех. Все смотрели, спасти никто не смог.

Комиссаров поднял хрусталь.

- За упокой души!

Они выпили.

Аглая налила по второй.

- А эту за возвращение твоей. Ведь ты, Комиссаров, смерти, считай, в глаза заглянул. Ну, будь здоров! Живи до ста!

Они выпили.

- Закусывать-то будешь?

Комиссаров покосился на рыбу-фиш.

- Да... Знать не можешь доли своей. Я, пожалуй, воздержусь.

И захохотал со всеми - но очки на нем сверкнули молниеносным ужасом.

* * *

- Эх, дороги...

Пыль да туман.

Холода, тревоги

Да степной бурьян.

Знать не можешь

Доли своей:

Может, крылья сложишь

Посреди степей...

Они сидели в номере у дам, усугубив рислинг литром водки на пятерых, и спасенный, но печальный начальник творческой группы, обнаружив внезапно новое качество, пел модерато и проникновенно:

Выстрел грянет,

Ворон кружит.

Твой дружок в бурьяне

Неживой лежит...

- Вокал хороший, - дал оценку Хаустов, - но, по-моему, Комиссаров, ты впадаешь в фатализм.

- Не думаю. Хотя, возможно, ты где-то прав...

- Все еще будет, Комиссаров. Все еще предстоит. Как по другому поводу говорено: фюреры приходят и уходят, а держава остается.

- Сгорим мы до восхода - вот, чего боюсь...

- Товарищ, верь...

- Какая все же нам досталась поэтика надежд! - сказала О***. - Своего слова, кажется, и не добавить.

- Ну, почему? - возразил Комиссаров. - Вот литератор с нами, он добавит. Добавишь, Александр?

- Надежды пусть питают детей до шестнадцати, - сказала Аглая. - А вы бы водки нам добавили.

- А разве не осталось? - удивился Комиссаров.

Аглая показала бутылку:

- С гулькин хуй.

- Эх, девушки-девушки. Как скажете, так уши вянут и весь энтузиазм. Молодые, умные, красивые... Не идет вам, понимаете? Распредели, Аглая, "на посошок" - и все. И спатаньки.

Кулаком тяжелым от колец Аглая ударила по тумбочке, и лампа под абажуром мигнула.

- Какие на хер "спатаньки"? Когда Рублев мой козлует в данный момент по Новому Арбату! а не то, подлюга, уже везет в мой дом на наших "Жигулях"...

- А у меня, - сказала О***, - на заднем плане никого.

- А хоть и на переднем! Равнозначно! Как я себе представлю, - взяла Аглая себя за горло, - так прямо душит кто!

- Все время мне казалось, что вы замужем, - заметил Хаустов, и О*** подняла голову:

- А у вас тоже несвободный вид.

- Всех душит, - говорил Комиссаров, разливая мимо. - Но делать глупостей не станем. Останемся людьми.

И бескрайними путями - степями, полями

Все глядят вослед за нами

Родные глаза...

Последний тост - за верность!

- А хорошо поет, садист... Ритуля, не находишь? Меня так лично достает.

- Что есть "свобода"? - сказал Хаустов. - Есть радио такое - глушат его. А кроме, Маргарита, один лишь Долг...

Комиссаров выпил и поднялся. Ополоснул стакан и поставил на стекло под зеркалом - вверх дном.

- Девчата, всё!

- Уже? Еще б попел, раз голос прорезался.

- Пора! День предстоит насыщенный.

- Если бы ночь...

- А ночью надо спать. Приятных сновидений!

- О толстом и горячем можно?

- Ну, эта сфера вне партийного контроля. Вы как, ребята?

- Беспартийных-то хоть не тревожь...

Александр вознесся, оставляя стаканом на коврике между кроватями. Морщась, Хаустов допил. Избегая невыразимых женских глаз, они сказали "спокойной ночи" и вышли в коридор, освещенный с подобающей отелю расточительностью.

Хаустов свернул на лестницу, бросив через плечо:

- Идем на воздухе провентилируем.

Комиссаров обернулся:

- Оргдела...

За лестницей на левой стене был занавес. Он свисал из-под самого потолка до ковровой дорожки - тяжелыми складками. Александр дошел до края, взялся за плюш, отвел и заглянул. Не увидев ничего, кроме провала в черноту, он ощутил себя заброшенным - как за кулисы жизни. Что подтверждали из глубоких ниш немые двери. Вместе с коридором он свернул и задержался у одной - с изящно выписанной цифрой "23".

Ни звука. Щель слева была узкой. Щеки небрито скользнули по сходящимся лакированным граням. Из номера ничем не пахло. Жаль, что не пес. К тому же, сигареты притупили.