Сделай мне больно - Сергей Юрьенен

Его мутило от вони керосина. Исступленно двигая правым плечом, она с закрытыми глазами кусала ему руку.

Гид проявил эрудицию: "Наверное, Бондарев. Ананьев, это Танки ромбом. Идут". - "Хаустов, ну не темни!" - Хаустов отозвался иронично: "Александр Исаевич сказал. Литературный власовец". Возникла пауза. Но Шибаев нашелся: "А мы, брат, у врага на вооружение возьмем! А что? Если враг правильно сказал? - И он обхлопал танк еще раз. - Давай, правдоискатель! Не подведи! 115-й калибр говоришь?"

"Так точно, 115-й, - ответил гид, который был майор. - Что здесь у нас не есть предел. Вот я сейчас вам кое-что продемонстрирую... Степан, машину!"

Горло Иби выгнулось. Еще секунд пятнадцать, двадцать... и он отдернул ладонь. Стон показался ему слишком хриплым - не девичьим. Запрокинувшись, она лежала на броне, уронив свои длинные руки. Ей было хорошо, а ему плохо. Он уперся лбом в броню. Однажды в пионерском лагере он, стоя на воротах, получил штрафной по яйцам. А сейчас еще тошнило и от водки.

- Что с тобой?

- Уйди...

- Тебе нехорошо?

- Ну, говорю тебе...

Он слушал, как она приводит себя в порядок. Она коснулась его взмокших волос. Он только замычал на неуверенное сэрэлем... отметив, впрочем - как писатель - что в любви ему еще не объяснялись в момент борьбы с накатом рвотных масс.

Когда он пришел в себя, никакой Иби в помине не было. И все случившееся казалось не более реальным, чем то, чем он с тщанием занимался, а именно: набрав полные пригоршни земли, перемешанной с палой хвоей, драил заблеванную им корму красавца-танка, которому пришлось познать ряд непривычных истин. Потом он отряхнул руки, снял с буксирного крюка свой английский пиджак, вышел на свет прожекторов и направился под деревья - к баяну.

В "Икарусе" было темно и пахло остывшим мускусом творческого возбуждения. На переднем сиденье в обнимку с барабаном спал ударник. Александр прошел в глубь салона и поставил баян рядом с его отключившимся хозяином. На заднем сиденье, собрав вокруг себя "звездочек", Нинель Ивановна давала свою оценку концерта. Он вернулся и сел в правом ряду у окна.

Внизу командование части провожало начальство поезда Дружбы и их "Волгу", одолженную военной комендатурой. На заднем сиденье машины тень переводчицы по имени Ибоа сидела, запрокинув стриженую голову.

В автобус поднялась Мамаева. Коленом продавила соседнее сиденье и обдала перегаром:

- Разделим ложе?

С сожалением он щелкнул языком.

- Комиссаров забил.

- А мы их к стенке, комиссаров... Неслабо я сегодня?

- Атас, - сказал он. - Полный.

- А я во всем такая. Ты зря "динаму" крутишь.

- Я не кручу.

- Наверное, папа был цыган. Поэтому.

- А ты его не знаешь?

- Откуда? Я же из сиротского приюта. Значит, понравилась тебе?

- Еще бы!

- В Будапеште поведу тебя в цыганский ресторан. На доллары. А я такая! Ты меня еще не знаешь. Смотри, гирла в отключке! - показала в окно на озарившуюся в машине Иби. - Делай с ней что хочешь. А со мной нет. Со мной такое не пройдет.

Завернула за спинку и упала на сиденье сзади.

Внизу Хаустов пригнул голову, сел рядом с Иби, отодвинул с сиденья ее руку с браслетами и сдержанно захлопнул дверь, при этом затемнившись. Шибаев махнул, машина уплыла. Пожав командованию руки, начальник направился к автобусу. Комиссаров шел за ним.

- Подъем, подъем, девчата! Время еще детское! - загремел Шибаев, поднявшись в салон. - Твой пионер? - ткнул пальцем в дауна, который спал на барабане.

- Не пионер, - сказал Комиссаров.

- А кто?

- Таким родился.

- Так значит? Ладно. Как говорится, в семье не без урода.

- Он не урод, - обиделся Комиссаров. - Он первоклассный ударник. Ритм чувствует нутром.

- Тогда молодец! - одобрил Шибаев. - Ау, девчата? Местечка не найдется?

Мимо Мамаевой прошел без комментария - как будто не заметил. Втиснулся к Нинель Ивановне и дал команду:

- Запевай! - И дурным голосом подал пример, пропев: "Он сказал, поехали, и махнул рукой!.." Эй, автобус? Не слышал, что ли? Он сказал: "Поехали!"

Автобус закрыл дверь и тронулся.

- Ну вот, - сказал Комиссаров. - Привел я козла в огород... А что с ним будешь делать?

Сзади Мамаева ответила:

- Я ему сделаю, не бойся. Раз и навсегда.

Комиссаров обернулся к проему между спинками:

- Мамаева, спокойно! Выступила ты - просто молодец. Теперь релакс. Расслабься.

- Дай закурить.

- Держи. И чтобы все обиды - ладно? До Москвы? Дай ей огня, Александр.

Бензиновое пламя озарило рот, челку и недобрый прищур. На ней еще были длинные концертные ресницы. Она подмигнула Александру и с сигаретным огоньком отпала в темноту.

Через полчаса поющий по-русски "Икарус" врезался в ночную тишину заграничного города. С популярной в те времена среди взрослых советских людей песенкой из детского мультика про Крокодила дядю Гену. По настоянию Шибаева ее пели уже в который раз.

Прилетит вдруг волшебник

В голубом вертолете...

И внезапно покажет стриптиз,

с неожиданным остервенением подхватил Комиссаров, меняя официальный невинный текст на "черный":

Крокодил дядя Гена

вынет член до колена

это будет

наш главный сюрприз!..

В общем хоре никто не расслышал. Только Мамаева сзади хохотнула зло.

* * *

За завтраком место Нинель Ивановны зияло отсутствием.

Затем их повезли на воды.

* * *

Плавки он предусмотрительно надел еще в номере; если в московской своей одежде (в бархатных французских джинсах, в черном вельветовом пиджаке made in England) он имел вид среднеевропейский, то, раздевшись, вообще стал гражданином мира - благо плавки были японские, а приобретенный в Дебрецене купальный халат в свободолюбивую сине-бело-красную полоску. Первым он выскользнул из раздевалки, сбросил халат на шезлонг и растворился в минеральных водах.

Бальнеотерапевтический центр Hajduszobaszto изнутри был не проще своего названия.

Лабиринт!

Накрытый стеклянным сводом.

Из подогретых вод системой каналов Александр выплыл под открытое небо, где и стушевался в уютном тупичке. Здесь пребывавшие венгры безмятежно приняли его за своего. Их было всего двое - инвалид и особа без лифчика. Старый лысый тюлень с жутковатой звездой крупнокалиберного ранения на правом плече и стриженая девушка с зауральскими скулами.

Возложив руки на кафельный бортик, он поднял глаза. Светло-серое небо над ним. Средневысокое. Бегущее над низменностью. Над Большой Средне-Дунайской.

Послышался гул вторжения.

Мадьярка выпрыгнула и поднялась, средневысокая, во весь рост. Ее нагота - за минимальным вычетом - естественно вписалась в светлое пространство. Она была сложена с экономной упрощенностью - ничего лишнего. Углы бедер, впадина живота. Он смотрел на нее снизу, а она смотрела в сторону вторжения. Проявил беспокойство и ветеран. Отовсюду над бортиками поднимались головы венгров: целебный источник вдруг загоготал. Иерихонской трубой возвращалось эхо: ПЕЦА-ЦА-ЦА ТЫ НЕ УТОНУЛ ТАМ-АМ-АМ ТАНЮХА-ХА-ХА ДАВАЙ СПИНКУ ПОТРУ-ТРУ-ТРУ СЕБЕ ПОТРИ-ТРИ-ТРИ ЧТО-ТО-ТО СКАЗАЛА Б ДА НАРОДУ МНОГО-ГО-ГО

Со вздохом оседая, ветеран послал Александру стоический взгляд:

- Orosz...*

Мадьярка повернулась и, легко ступая, унесла свою аскетическую наготу в сторону пониженных температур.

Александр снялся с места и, отталкивая дно, пошел вспять. Навстречу, подтягивая купальные трусы в сплошных фестонах, с визгами и брызгами неслись две "нетворческие" спутницы по поезду Дружбы - работницы сферы обслуживания. По пятам за ними ломили московские сатиры с завода "Серп и Молот", хваткие пальцы которых оставляли следы на плоти белой - сдобной ускользавшей.

В бассейне на глубоком синем месте под общий хохот рыдал, выныривая, и нырял обратно ударник: удалой прыжок вниз головой смыл трусы с бедняги. Не вижу ничего смешного.

Прочие "ребята" еще томились в волнующем тумане общих душевых. Некоторые заодно стирали свои носки, надев, как варежки; при этом выстиранные - при отсутствии на кафеле каких-либо крюков - находчиво вешались на члены. Загнанные в открытые кабинки видом моющихся венгерок, совершенно голых через одну, выйти "ребята" не могли просто физически.

А у него - ни отзвука. Несмотря на ягодицы - в кабинке как раз напротив. Впрочем, одетые в монокини. Полные и круглые, и с влипшим треугольничком белых трусов, завязки которых струились по бедрам. Не распаренно-тупые, а смышленые - такое выражение имели. Заложив руки за голову в клеенчатом чепце с оборочками, их обладательница выгибалась в облаке тумана. К нему спиной. Нет, никакого импульса. Этакая русалка: снизу женщина, а сверху, как тинэйджер, хрупкая. Углы локтей, мыски слегка отросших после бритья подмышек, едва намеченные груди, но каждая с припухлостью, увенчанной соском. Она закрыла воду, стянула чепчик и оказалась стриженной "под мальчика".

- Сэрвус! - поднял он руку.

Иби проморгалась и большерото улыбнулась: