Великосветский переполох - Эдит Лэйтон

Она кивнула, но даже это небольшое усилие заставило ее лицо исказиться от боли.

— Кашель есть?

Майлс уже было отрицательно качнул головой, но она ответила:

— Да, я начала покашливать в полдень, когда ехала в карете.

Майлс замер. Он не знал. Он ведь не ехал в экипаже вместе с ней.

— Кожа чистая, — пробормотал доктор, когда, отвернув халат, в который горничная одела Аннабеллу, он осмотрел ее белую грудь. — Сыпи нет. Лишь внезапный приступ тошноты, боль в желудке, потом лихорадка, озноб, головная и мышечная боль, так?

— Да. Это хорошо или плохо? — спросила Аннабелла, слишком обеспокоенная, чтобы стесняться своего полуобнаженного вида.

Врач пробормотал что-то нечленораздельное, еще шире раздвинул отвороты халата и приложил ухо к ее груди, чтобы прослушать еще раз.

— Вы ведь только что прибыли из Лондона, не так ли? — спросил он, выпрямившись.

— Верно, — ответил Майлс. — А это имеет какое-либо значение?

Доктор нахмурился. Он встал.

— Я получил несколько писем от коллег из Лондона. Там вовсю свирепствует смертельная инфекция. Очень похоже. Здесь у нас пока не было ни одного случая. Теперь, как мы видим, есть.

— Чем мы можем ей помочь? — спросил Майлс.

— Я оставлю лекарства. Проследите, чтобы она принимала их, как предписано.

Доктор подошел к туалетному столику и достал из своего саквояжа пузырьки и порошки. Смешав две дозы лекарства, он насыпал порцию порошка на листок бумаги и написал указания.

Выходя из комнаты, он повернулся, чтобы попрощаться с Майлсом, и добавил:

— За ней может ухаживать горничная. Если не хотите подхватить инфекцию, держитесь от супруги подальше и, если возможно, изолируйте от нее прислугу, поскольку эта инфекция распространяется со сверхъестественной быстротой, и мне совсем не хотелось бы, чтобы у нас началась эпидемия.

— Когда она поправится?

— Она молода, организм у нее крепкий; возможно, ей удастся справиться с болезнью в течение недели. Но вероятно, что и не сможет. Полагаю, что это разновидность той заразы, которая пришла к нам из Франции. Они всегда поставляют нам самое лучшее, — добавил он кисло. — Это может быть и инфлюэнца. Там была эпидемия. Спаси нас, Господи, от подобного. У нас такое уже было. Болезнь может быть смертельной, но может протекать и в более легкой форме. Будем надеяться, что мы имеем дело с менее серьезной формой. Проследите, чтобы она пила каждый час воду с лимонным соком и принимала лекарство. И молитесь. Я приеду завтра. Пошлите за мной, если появятся высыпания и, конечно же, если ей станет хуже. Спокойной ночи, милорд.

Но эту ночь никак нельзя было назвать спокойной, как и многие последующие тяжелые ночи.

Неделю спустя после приезда в охотничий домик Майлс выглядел совершенно измотанным, впрочем, именно так он себя и чувствовал. Он поднялся со стула, стоявшего подле кровати Аннабеллы, на котором он провел очередную ночь. Взглянув на жену и убедившись, что она еше спит, он подошел к окну и отодвинул уголок шторы.

Вновь шел дождь.

«Какой странный медовый месяц», — подумал он, глядя на мокрый пейзаж. У него не было ни времени, ни желания жалеть себя, тем более сейчас, когда вся его жалость была истрачена на жену. Ведь вполне может случиться так, что он станет вдовцом еще до того, как закончится медовый месяц.

С каждым днем ей становилось все хуже. Ее постоянно мучили жесткий беспрестанный кашель и сильный жар.

Нужно было выдержать настоящий бой, чтобы заставить ее принимать лекарство, а уговорить ее хоть немного поесть было вообще невозможно. Майлс с самого начала не отходил от Аннабеллы ни на шаг, но это служило утешением скорее для него, чем для нее, поскольку болезнь проходила так тяжело, что она почти не замечала происходящего вокруг. Майлс уже подумывал о том, что пора поставить в известность родителей Аннабеллы. Но он не хотел пугать их раньше времени, тем более что все происходящее казалось совершенно нереальным. Или он просто отказывался этому верить? Он женился на красивой, живой и энергичной молодой женщине. А сейчас она, возможно, находится на грани смерти. Все изменилось в течение недели. С той самой ночи, когда он прикоснулся к ней страстно и требовательно.

Майлс прислонился лбом к оконному стеклу. Он понимал, что не его ласки стали причиной болезни, но было мучительно думать о том, что настоящей интимной близости между ними так и не было. Ведь не мог же он утверждать, что любил Аннабеллу, даже не мог сказать, что она нравилась ему больше, чем те женщины, с которыми он раньше делил постель. Быть может, то огромное чувство вины, которое никак не оставляло его, стало расплатой за брак без любви?

Он видел смерть в бою, видел, как здоровые молодые мужчины истекают кровью и погибают. Но совсем другое дело было видеть, как угасает молодая красивая женщина. Она была так уязвима, а он ничего не мог противопоставить ее невидимому врагу.

Видя, как она тает, Майлс испытывал жалость и беспомощность. Но ведь он был ей, по сути, чужим, а рядом с ней, несомненно, должен находиться близкий, любящий человек, тот, кто, переживая из-за ее болезни, будет испытывать чувство более сильное, чем жалость. И все же стоит ли вызывать ее семью? Он был моряком и крепко усвоил некоторые суеверия. Если он пошлет за ее родителями, то это будет равносильно признанию поражения: произнеси его имя, и ты впустишь Ангела смерти.

Но лучше Аннабелле так и не становилось, и предпринимаемые окружающими усилия лишь усугубляли ее состояние. Пластыри и банки, как он мог заметить, не помогли уменьшить жар, они лишь уродовали ее нежную белую кожу. От лихорадки ее мягкие розовые губы иссушились и потрескались, побелели и начали шелушиться. Порошки, прописанные доктором, вызывали у нее рвоту; она больше не могла принимать их, как не могла проглотить и кусочка пищи. С каждым днем она все больше худела и слабела.

На четвертый день ей остригли волосы. Майлс возражал, но доктор настаивал на этом. Они отбирают у нее силу, сказал он. Возможно. Но у Майлса подкосились колени, когда он увидел, как ее прекрасные чернильно-черные локоны состригают под самый корень и бросают в огонь. Она была слишком больна, чтобы протестовать, и, возможно, даже не заметила этого. Но его это чуть не убило.

Кровопускание, сделанное на пятый день, почти доконало и Майлса, и доктора. Когда Майлс, умывшись, вошел тем утром в комнату, он увидел, что доктор держит ее нежное запястье, наблюдая, как течет густая темная кровь и смываются последние краски с ее лица, словно сама жизнь покидает Аннабеллу. Майлс потерял контроль над собой, возможно, просто обезумел, он закричал, приказывая доктору немедленно все прекратить и убираться вон, угрожая изувечить его, если тот не послушается.