Вторая жизнь майора - Владимир Сухинин

Он смотрел на меня с детским удивлением, силясь что-то мне сказать. Но только открывал и закрывал рот. Потом засмеялся и сказал:

– Шутишь, да?

– Почему «шутю»? – сделал я вид, что обиделся.

– Так у тебя же ничего нет! – внимательно разглядывая меня, с удивлением констатировал старый пройдоха известный ему факт.

– Есть, – ответил я и отвернулся, всем своим видом выражая обиженность.

– Да, и что? – с интересом спросил он меня.

Я повернулся и увидел, как дядька ощупывает пояс с деньгами, которого он не снимал даже на ночь.

– Деньги, – очень сурово произнес я. А потом, изобразив ярость, злобно зашипел: – Ты долго будешь сидеть, алкоголик старый? Или мне тебя к отцу отправить, чтобы он посмотрел, кому доверил своего сына? Тащи воду!

Дядька вскочил как ужаленный и опрометью выскочил в коридор. Оттуда раздался его могучий вопль:

– Воду его милости в третий номер!

– Молодец. Так держать! – подбодрила меня Шиза.

Чувство долга у дядьки было на первом месте, вот на этом он и попался. У каждого есть слабое место, учил меня он. Было оно и у него.

Коридорная, торопясь, занесла деревянную бадью с водой. А я кинул ей десять медяшек одной монетой.

– За то, что быстро, – сопроводил я бросок словами. А монетка ловко упала ей за пазуху, меж двух аппетитных полушарий.

– Ой, – екнула она, быстро присела и проворковала: – Спасибо, ваша милость.

– Приводи себя в порядок! Жду тебя внизу! – скомандовал я Овору, быстро покидая комнату, вслед за покрасневшей служанкой.

В общем зале слышался слитный хор многих голосов. Половина столов была занята. Посетители ели, вели переговоры, пили, кто-то ругался.

Я прошел вдоль рядов столов, с интересом посматривая на это вавилонское столпосидение. Мне хотелось выбрать место поспокойнее, чтобы и видно было побольше, и людей поменьше. Я вертел головой, ища такое укромное местечко, и увидел снующую между столами утреннюю подавальщицу.

– Эй, красавица! – улыбаясь, окликнул я ее.

Девушка обернулась и испуганно на меня посмотрела.

– Иди сюда, – поманил я ее пальцем.

Девушка, потупив глаза, ловко обогнула несколько столов и подбежала ко мне.

– Что угодно вашей милости? – спросила она, отворачивая голову.

– Вот оно как бывает! – усмехнулся я, разглядывая великолепный синяк под ее левым глазом. – Кто это тебя?

– Жена хозяина, – показав головой в сторону прилавка, со вздохом ответила она.

За прилавком стояла статная женщина, на мой взгляд, лет около тридцати. Она зло смотрела в нашу сторону, натирая тряпкой верх барной стойки, или как он там называется. На ее лице радостно светился, как зрелый баклажан, знакомый синяк.

– А ее кто? – удивился я.

– Хозяин, – еще раз вздохнула деваха расстроенно.

– Весело. Где тут у вас зал для блага́родных? – передразнил я ее.

– Пойдемте, тан, покажу.

Она повернулась, и мне ничего не оставалось, как только пойти следом за ней. Мы прошли мимо остервенело натирающей стол жены хозяина, и я рядом с ней, незаметно для других, положил пару золотых корон. Краем глаза я увидел, как она замерла на мгновение, а потом быстро накрыла деньги тряпкой.

«Вот еще один конфликт разрулил», – с удовлетворением подумал я. Мне все еще было неловко за утреннюю ситуацию, из-за которой пострадали эти женщины.

В зале для дворян стояли небольшие столы, накрытые белоснежными скатертями. Несколько столов были заняты. За ними чинно сидели разнаряженные блага́родные господа и дамы.

Осмотревшись вокруг, я выбрал стол на двоих, который стоял в углу. Очень удобно было оттуда наблюдать, не привлекая к себе внимания.

– Я сяду там, – и показал рукой на стол, который мне понравился. – Скоро подойдет мой дядя, и он голоден, – сказал я. – Что ты можешь нам предложить из еды?

Упоминание голодного дяди на девушку произвело сильное впечатление. Это было понятно по тому, как она начала нахваливать и перечислять блюда:

– Уха из перлеток. Очень удалась сегодня. Суп из бараньих ребрышек с марзеконами. Филе грамуса в кляре. Тает само во рту. Молочный поросенок, запеченный целиком. Такой ароматный, такой вкусный. Перепелки зажаренные, свежайшие, только утром наловили и сразу приготовили. Пироги с рыбой, с мясом, пышные, горячие…

Она бы и дальше перечисляла блюда, но на нас во все глаза стали смотреть обедавшие в зале. Они даже бросили есть и с открытыми от удивления ртами слушали подавальщицу с фингалом.

– Э-э-э! Постой, – остановил я ее. – Это слишком много. Давай уху, перепелок, пироги и… что там у тебя в кляре, тоже давай. Потом что-нибудь попить мне, а дяде – вина хорошего.

В этот момент открылась дверь и появился Овор. Водные процедуры его сильно не изменили. Мрачный, помятый и очень сосредоточенный, он решительно вошел в зал.

– А вот и дядя, – радостно сказал я, указав на Овора. – Ты поторопись, он сильно голоден, – подмигнул я девушке.

Та взвизгнула, обежала дядьку по большой дуге и выскочила из зала.

В зале наступила гробовая тишина. Не обращая ни на что внимания, Овор подошел ко мне и молча сел рядом.

Он молчал. Я молчал. Зато не молчали соседи.

– Мам, а что такое грамус? Я тоже хочу, – спросил парнишка чуть помладше меня, но шире раза в три в поясе. И почему его, – он ткнул в меня пальцем, – так обслуживают? Он что, герцог?

Эта семья – отец, мать, сын и дочь лет шестнадцати – сидела ближе всех.

Мама посмотрела на меня с неприязнью и ответила:

– Нет, он не герцог, – и отвернулась. – А если бы твой отец был более… – Она замялась. – …И тоже дал бы в глаз этой наглой простолюдинке, то нас обслужили бы еще лучше.

Теперь все в зале, открыв рты, уставились на меня. Овор с интересом что-то искал на моем лице.

Я сидел с окаменевшим выражением, думая, как выйти из этой ситуации, и выхода не находил. Мне что, надо встать и сказать: «Господа, вы заблуждаетесь, я ее не бил»? Чушь какая-то.

Девушка с презрением на меня глянула и уткнулась в тарелку. В ее глазах я был последним подонком.

В это время опять отворилась дверь, и с подносом в руках зашла жена хозяина. Ее фингал задорно синел, она довольно улыбалась и, качая широкими бедрами, поплыла к нам.

– Как вы и заказывали, господин, – проворковала она, расставляя тарелки по столу и обращаясь только ко мне.

– Спасибо, красавица, – выдавил я из себя.

– Для вас – Уммара, мой господин, – сказала она и, так же покачивая бедрами, плавно, как каравелла, выплыла из зала.

– Мама! – тихо, но возмущенно сказала девушка. – Он и эту женщину избил?

Спросила-то она тихо, но услышали все присутствующие в зале.

– Если бы твой отец был так же решителен, как этот юноша, – раздраженно ответила ей мамаша, – то место префекта занял бы он.

На меня смотрели ВСЕ. Женская половина с высокомерным презрением, мужская – с ненавистью, потому что я отобрал у них возможность врезать в глаз местным официанткам и тем стяжать себе славу самых крутых парней…

Овор смотрел на бутылку вина.

– Лигирийское белое, – невпопад сказал он.

Ничего не говоря, я налил ему вина в бокал. Он выпил. Придвинул тарелку ухи и стал есть. Уха действительно удалась, а перлетки – такие маленькие рыбки – были тоже обалденными на вкус.

– Откуда у тебя деньги? – переходя ко второму, разрезая ножом что-то выглядевшее очень аппетитным в кляре, спросил Овор.

Я налил ему еще вина, придвинул к себе неизвестного грамуса, откусил, почувствовал – боже, как вкусно! Это тоже была рыба, но с чем ее было сравнить, я не знал. Посмотрел, как Овор сделал глоток вина, поставил бокал на стол. Ответил с поддевкой:

– Пока ты спал, я работал.

Он закусил грамусом и спросил:

– Ты что-то знаешь о работе?

– Много, – уже начиная злиться, ответил я. Оглядевшись, увидел: обедали только мы, остальные превратились в зрителей и слушателей.

– От всякой работы есть прибыль, – сказал я вдохновенно, глядя на притихший зал. – Все вещи – в труде. И ничто не начало быть, что начало быть без труда. – Зал, офигевая, завис. – Без труда не вынешь рыбку из пруда, – продолжал перечислять я то, что помнил. – Есть умственный труд, есть физический, есть ратный…

Дядька скривился, как будто съел кислющий лимон, и сказал:

– Хорошо, хорошо, хватит. Вижу, мать тоже тебя чему-то научила. Сколько заработал-то? – спросил он небрежно, поднося бокал с вином ко рту.

– Двадцать четыре золотых короны, – скромно потупившись, ответил я. И это была чистейшая правда. – Остальные богатства – это трофеи и отступные Хряка.

– Надо же, – удивился он. – И на чем заработал?

Посмотрев, как он жадно пьет вино, заливая сушняк, я сказал:

– Коней наших продал, – и принялся вплотную за филе.

Дядька поперхнулся и выплюнул вино себе на штаны.

– Зачем? – вытаращился он на меня.

Я вытер рот салфеткой, подал ему другую, чтобы он мог вытереть себе штаны, потом ответил: