Письмо президенту - Михаил Берг

Для того, чтобы зарегистрировать журнал в СССР, надо было представить его органом какой-нибудь организации, никак не иначе. Мы решили создать общественную организацию под названием Ассоциация «Новая литература» и назначили учредительный съезд на осень 1988 года, чтобы как следует все подготовить. Короче, назначен день, все гости в Москве и Ленинграде оповещены, с некоторыми из своих ленинградских знакомых я договариваюсь ехать вместе; но, уже не помню по какой причине, перед вокзалом решил заскочить к родителям на Охту. До отхода поезда часов пять, у меня все с собой. Тут раздается звонок телефона, я подхожу, и моя жена срывающимся голосом говорит, что только что к ней пытались войти кагэбэшники во главе с начальником отдела милиции нашего района, она их не пустила, разговаривала через цепочку, но они сказали, что ты все равно в Москву не поедешь, этого они не допустят, мол, если хотите Михал Юрьечу добра, то передайте ему, чтобы ехал домой и сидел тихо. У жены голос дрожит, но я знаю, что она сделала все, что можно. Я знаю, что и у тебя хорошая жена, кстати, наши жены одного типа, голубоглазые блондиночки, не субтильные, но и не бабищи в теле. У тебя она бывшая стюардесса, я со своей учился с девятого класса в самой лучшей в Ленинграде физико-математической школе номер 30, и не знаю, кто мог бы, кроме нее, так исполнить труднейшую роль жены писателя, которого до 37 лет не публиковали на родине, а все только в тюрьму хотели посадить. У тебя тоже Люда - преданная, и можно представить, что быть женой разведчика также не самая простая вещь на свете, но моя Танька была просто идеальной женой для непризнанного писателя. Ведь жили мы страшно бедно, я работал в кочегарке, она была программисткой, но после рождения сына работала только дома, в основном печатала на машинке и занималась моими делами. Так вот мне ни разу за всю жизнь не пришлось слышать от нее упрека, что, скажем, мало зарабатываешь, что, мол, одной литературой сыт не будешь, что ей хочется того-то и того-го, а я получаю меньше нашего сантехника Сережи. Нет, вообще обыкновенных бабских упреков было сколько угодно, но там, где надо, она была кремень, а не баба. Представляешь - заявляется начальник отделения милиции с двумя кагэбэшницами, прикидывающимися понятыми, у нее на руках маленький ребенок, который, увы, заикается и которому совершенно нельзя волноваться, а она ни минуты не думая, одевает цепочку и разговор ведет в щель полуоткрытой двери, не сказав врагам ни слова нужной им информации. Только потому, что у нас такие бабы, мы что-то в этой жизни и достигаем.

Короче, звонки стали следовать каждые пятнадцать минут практически всем, кто собирался ехать на учредительный съезд из Ленинграда; ко многим заявились менты с твоими кагэбэшниками и кого угрозами, кого просьбами заставили или уговорили никуда не ехать и вообще из дома сегодня не выходить. Жене я больше не звонил, но ей названивал Митя Волчек, что сейчас работает на Свободе, а тогда выпускал Митин журнал и успокаивал несчастную женщину, которой легко было быть высокомерной с милицией, но сидеть и не знать, что там с мужем, тоже не песня. Я же разозлился страшно. Какое им дело до моего журнала - ведь Горбачев каждый день поет на разные лады колыбельную о перестройке и гласности, что за мутотень? Не знаю, понимаешь ли ты, но если меня останавливать, я становлюсь особенно упрямым.

Я позвонил своему приятеля Захару Коловскому, теперь он директор Государственного музея фотографии, и мы вместе с ним стали обходным путем пробираться к Московскому вокзалу. Ведь у твоих ребят были, конечно, данные про мой билет и, значит, они ждали меня и у платформы, и у вагона. Короче, мы пошли так, чтобы выйти на платформу с обратной стороны, а Коловский мне был нужен как свидетель, если меня арестуют или отнимут все рукописи и документы, которые я вез на съезд. Короче, шли какими-то путями, дождались, когда подадут состав, как только появилась толпа на платформе, зашли на перрон с другой стороны, я заскочил в первый попавшийся вагон, дабы найти свое место, когда поезд тронется. Понятно, это ничего не гарантировало, пару лет назад Витю Кривулина сняли с поезда в Бологом, и тоже, кстати говоря, из-за его журнала, тогда еще самиздатского, знаменитого 37. К счастью, обошлось, хотя Захар мне потом рассказывал, что милиция и солдаты с автоматами стояли через каждые пять метров и проверяли документы почти у всех мужчин, входящих на платформу.

Ты мне можешь объяснить, что это было? Я до сих пор не понимаю. Кто-то предположил, что органы боялись, как бы мы не помешали встрече Горбачева, кажется, с Вилли Брандтом, назначенной в эти дни. Но при чем здесь это? Писатели, пусть и с нонконформистским прошлым, собираются встретиться, обсудить проблемы и учредить общественную организацию, которая будет защищать и представлять их интересы. При чем, здесь, скажи, Горбачев и Вилли Брандт, почему нужно являться вооруженным людям домой к писателю и пугать женщину с ребенком, в чем, поясни мне, конструктив? Я не понимаю.

В конце концов все получилось, и нам удалось зарегистрировать первый в нашей стране независимый литературный журнал после конца 1920-х годов, когда все более-менее свободные издания были закрыты. Журнал под названием Вестник новой литературы получил официальный статус в 1989, через несколько лет был награжден первой Малой Букеровской премией, как лучший независимый журнал года; но это была уже совсем другая жизнь, в других и непохожих на прошлое обстоятельствах.

6

Как я понимаю, именно в 1989 ты прекращаешь в Дрездене свою работу по вербовке агентов для ФРГ и курированию советских студентов в ГДР и возвращаешься в Ленинград. Знаю и то, что тебе пришлось сложнее, чем тому же Коршунову, открывшему свою настоящую фамилию Кошелев и влившемуся в число яростных сторонников перестройки; он легко очаровал Собчака, у которого имелась странноватая склонность к бывшим кагэбэшникам, и поступил к нему на должность главы администрации Петроградского района. Тебе же пришлось труднее, ты даже извозом, насколько я понимаю, занимался какое-то время, а это значит, что денег после ГДР не хватало на обыкновенную жизнь. Тогда действительно уже нельзя было жить на одну зарплату, и то, что ты пошел смотрящим от КГБ в Университет, став проректором по международным вопросам, говорит, что жизненные обстоятельства меняют всех, и, очевидно, юношеская мечта о разведке больше не беспокоила тебя по ночам.

То было романическое время всеобщих ожиданий и всеобщей растерянности, одни в который раз на этом веку мечтали о будущем, а другие - более практичные - ловили в мутной воде рыбку и искали краеугольный камень для будущего состояния. Но нам с тобой последняя стезя не светила, а точнее - не очень привлекала. Не знаю как ты, но я, за исключением короткого периода в начале 90-х годов, когда действительно перестало хватать на еду, никогда на деньгах не заморачивался. Хотя и полагал, что мог бы, если б захотел, и заработать (все-таки сильный и не лишенный разнообразных способностей мужик), но жить, ради того, чтобы зарабатывать, - такого стереотипа в комплексе моих культурных представлений не было. Может быть, и зря. Однако так или иначе, мы свои проблемы решили, ты покантовавшись в Универе, пошел в заместители к тому же Собчаку, я продолжал редактировать журнал, а семейный бюджет пополнял за счет газетных публикаций.

На множестве сайтов в Интернете рассказывают ужасные истории о том, как в это время тебе все, в том числе бандиты, отстегивали огромные бабки за открытие всего перспективного, что создавалось тогда в Ленинграде-Петербурге, а именно тогда-то все и создавалось; но мне ничего не остается, как не верить. Не верить и по чисто сюжетным обстоятельствам, в соответствии с которыми писать злодею доверительные письма глупо и неосмотрительно; кроме того, у всех этих разоблачительных сайтов есть отличительная черта - откровенная истеричность тона, свидетельствующая не в их пользу. Так что остановимся на предположении, что мы всегда были люди, скажем, со сверхидеей, то есть понимающие, что смысл жизни рукотворен: и если ты делатель, то должен делать то, к чему ты предназначен, и сделать максимум возможного. Я здесь не обсуждаю вопрос о наличии или отсутствии Бога, Промысла или Судьбы (и слово - предназначение допускает, конечно, расширенное толкование), но все равно говорю о том, что может быть исследовано, понято, в то время как загробный смысл жизни всем хорош, кроме того, что исследованию не поддается, так как пока еще оттуда никто не возвращался.

Но это не означает, что мы имели или имеем интерес только к своей жизни, и жизнь посторонних, или народа, среди которого выпало жить, нам по барабану. Она никогда не была по барабану мне; возможно, и тебе тоже. Именно в начале перестройки представлялось, что ценность мысли возрастает, ибо политика выбирала развилки разных дорог, и от выбора зависело многое. Не сомневаюсь, что ты тоже думал об этом, как и я, написавший тогда ряд статей для Московских новостей и Литературной газеты с размышлениями по этому поводу. Хотя, если быть более точным, то писать в газеты я начал уж после путча 1991, когда стали проявляться первые разочарования.