Луна жестко стелет - Роберт Хайнлайн

А Вайоминг ни чуточки не разозлилась. И впрямь как мужик в каком-то смысле. Что значит годы революционной дисциплины! При тем, что другую такую чувиху ищи-ищи – обыщешься.

– Манни, ты сказал мне, что Мкрум-Мизиичик погиб.

– Чего? – внезапный поворот сбил меня с толку. – Да. Наверняка. Ногу выше колена оттяпало, это точно. Смерть от потери крови в течение двух минут. Даже при хирургической операции это опасное место.

(Уж я-то в курсе; мне повезло, меня спасло переливание крови; а рука – это хихоньки по сравнению с тем, что приключилось с Мизинчиком.)

– Мизинчик был одним из моих лучших друзей на свете, а уж тут-то просто самым лучшим, – спокойно сказала она. – На мой взгляд, он был идеал мужчины. Он был верен, честен, умен, благороден и смел. И предан Делу. Но ты видел, чтобы я убивалась по нему?

– Нет. Поздно убиваться-то.

– Убиваться никогда не поздно. С той минуты, как ты мне про него сказал, у меня сердце кровью обливается. Но я крепко заперла это подальше в уме, потому что Дело не оставляет мне времени на печали. Манни, если такой ценой могла бы быть куплена свобода для Луны, если это входило бы в цену, я своей рукой ликвиднула бы Мизинчика. Или тебя. Или себя. А ты – ты нюни распускаешь из-за какого-то компьютера!

– Вот уж нет!

(Отчасти-то, да. Когда человек помирает, я не слишком переживаю. Мы все приговорены к смерти со дня рождения. Но Майк в этом смысле – уникальная штука, и налет на подаренное ему бессмертие оправдать нечем. И «душа» здесь ни при чем, у Майка, как дважды два, ее нет. А раз нет, то тем хуже. Я неправ? А вы еще раз подумайте.)

– Вайоминг, что случится, если мы взорвем Майка? Ну-ка, перечисли.

– Точно я не знаю. Но суматоха поднимется жуткая, а это как раз то, чего мы…

– Так и запишем. Ты не знаешь. Суматоха, йес. Телефоны отрубятся. Трубы остановятся. Твой город не слишком заденет: у Гонконга свои источники энергии. Но Эл-сити, Новолен и другие поселки лишатся энергии полностью. Полная тьма. Прекращение подачи воздуха. Потом падение температуры и давления. Где твой скаф?

– В камере хранения на Западном вокзале.

– Мой там же. Ты думаешь, ты дотуда доберешься? В темноте-то? Думаешь, успеешь? Я не уверен, что успею, а ведь я здешний. Ты представляешь коридоры, битком набитые кричащими людьми. Лунтики – народец сдержанный, нам иначе нельзя; но уж один-то из десяти в полной темноте наверняка распустит кулаки. Ты сумеешь обменять баллоны на заряженные в таком бедламе? Удастся ли, когда тысячи будут рваться к скафам, не разбирая, где чей?

– А здесь что, нет аварийных систем? У нас в Лун-Гонконге есть.

– Отчасти есть. Но в недостаточной мере. Управление всеми жизненно важными процессами должно быть рассредоточено и запараллелено так, чтобы в случае аварии одной машины нагрузку приняла другая. Но это дорого стоит, а как ты верно заметила, «Главлуне наплевать». Майк не должен бы за всё отвечать. Но приволочь сюда одну главную машину, воткнуть ее поглубже в Валун, где ее никто не тронет, нарастить ее и навесить на нее все дела – это дешевле. Ты разумеешь, что на сдаче в аренду Майковых услуг Главлуна зарабатывает столько же, сколько на торговле зерном и мясом? А именно так и есть. Вайоминг, я не утверждаю, что Луна-сити сдохнет, если взорвать Майка. Лунтики – народ рукастый, могут продержаться на времянках, пока будет идти ремонт автоматики. Но народу погибнет множество, а выжившим будет не до политики, – это я тебе говорю чистую правду.

Диву можно было даться! Эта женщина чуть ли не всю жизнь прожила на Валуне, но об аварии инженерных систем рассуждала по-младенчески, как новопоселенец.

– Вайоминг, ежели ты такая же умная, как смазливая, тебе не насчет взрыва Майка рассуждать бы, тебе подумать бы за то, как привлечь Майка на свою сторону.

– Что ты имеешь в виду? Ведь компьютерами командует Вертухай.

– Не знаю я, что имею в виду, – признал я. – Но не думай, что компьютерами командует Вертухай. Он не отличил бы компьютер от кучи камней. Вертухай, а верней сказать, высшее начальство, задает политику, общее направление. Полукомпетентные технари вводят эти наметки в Майка. Майк их сортирует, доводит до ума, разрабатывает подпрограммы, раскидывает подпрограммы куда следует, следит за графиком исполнения. Но Майком никто не управляет. Больно велика его ума палата. Он исполняет, что просят, потому что так сконструирован. Но он сам по себе, он самопрограммируется, он принимает собственные решения. И это благое дело, потому что не будь он ума палата, система не работала бы.

– И всё-таки я не понимаю, что ты разумеешь под привлечением его на нашу сторону.

– Ах ты, готтсподи! Майк Вертухаю не предан. Он, как ты верно заметила, машина. Но если бы я захотел отключить телефоны, при том не задевая воздухоснабжения, водоснабжения и подачи света, я подкинул бы эту идею Майку. Если она покажется ему хохмической, он ее сдуру осуществит.

– А просто запрограммировать его ты не можешь? Я имею в виду, раз ты можешь войти в помещение, где он находится.

– Если я, – или неважно кто, – введет такую программу в Майка, заранее с ним не договорившись, ее подвесит на «стопе» и во многих местах взревут сирены. Но если сам Майк ее пожелает ввести, то… – и я рассказал ей историю с чеком на безднадцать дурильонов. – Ваечка, Майк ищет себя. И он одинок. Он зовет меня «своим единственным другом» и так открыт и уязвим, что хочется рвать и метать. Если ты тоже постараешься стать ему другом, и при том не думать о нем как о «просто машине», – хотя я не уверен, что получится, – не вдавайся в такие вещи. Но задумай я что-нибудь серьезное и опасное, я предпочел бы, чтобы Майк был за меня.

– Найти бы способ пробраться туда, где он находится, – задумчиво сказала она. – Все эти гримы-шмимы тут вряд ли помогут.

– Нет нужды туда пробираться. У него есть телефон. Позвонить ему?

Она вскочила.

– Манни, ты не только самый странный мужик из всех, каких я видела, ты еще и самый несносный. Какой у него номер?

– Выбранный по могучей ассоциации с компьютером, – подошел я к телефону. – Но прежде вот что, Ваечка. Ты привыкла добиваться от мужчин всего, что тебе нужно, хлопаньем глазами и игрой боками.

– Бывало. Но тут у меня тоже кое-что есть.

– Вот тем, что тут, и пользуйся. Майк не мужчина. У него нет желез, нет гормонов, нет инстинктов. Женская тактика результатов не даст. Думай о нем как о супергениальном шпенте, ему еще ого-го сколько до вопла: «Vive la difference!»[3].

– Я запомню. Манни, а почему ты тогда всё время говоришь про него – «он»?

– Да просто потому, что не мыслю его ни в женском, ни в среднем роде.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});