Луна жестко стелет - Роберт Хайнлайн

– Да нет. Кто-то с кем-то поквитался в Придонном переулке, но… Мануэль! Ты кого-то порешил?

– Нет, Мам.

(Челюсть сломать ведь не значит порешить.)

Мама вздохнула.

– Ты меня доведешь когда-нибудь до кондрашки. Ты же знаешь, я тебе всё время говорю: у нас в семье драк терпеть не могут. Если припрет кого-то кокнуть, – что бывает крайне редко, – значит, надо собраться, спокойно обсудить en famille[1] и наметить, как да что. Если уж так надо ликвиднуть новенького, все должны быть в курсе. Ради доброго совета и поддержки маленько обождать – это всегда имеет смысл, и…

– Мам, да никого я не убил и не собираюсь. А эту твою проповедь наизусть знаю.

– Дорогой, держи себя в рамках.

– Прости, пожалуйста.

– Прощено. Позабыто. Надо сказать профессору де ла Миру, чтобы оставил номер. Бусде.

– И еще одно. Забудь имя «Вайоминг Нотт». Забудь, что профессор меня искал. Кто бы мне ни звонил, – знакомый, незнакомый – не важно, – ты со мной не говорила, не знаешь, где я, думаешь, что уехал в Новолен. Всех прочих в доме это тоже касается. Ни на какие вопросы не отвечать, особенно от тех, кто связан с Вертухаем.

– За кого меня принимаешь? Мануэль, ты и впрямь во что-то впутался!

– Не очень и как раз выпутываюсь, – (дай-то готт!) – Буду дома – расскажу. Пока что не могу. Жаркий привет! У меня всё.

– Жаркий привет, милый. Спакойнноучи.

– Спасибо, тебе того же. Всё.

Мама – это чудо. Ее спровадили на Валун очень давно за ножичек в горле одного мужичка при более чем сильных сомнениях насчет девичьей невинности, но с тех пор она всегда была против насилия и легких обычаев. Пока не припрет – на принцип не лезла. Заложусь, в ранней юности горяча была, то-то бы с ней тогда познакомиться, но и на склоне лет, без трепа, считаю, мне досталось сокровище.

Я снова звякнул Майку.

– Ты знаешь голос профессора де ла Мира?

– Знаю, Ман.

– Отлично. Ты мог бы подслушать столько телефонов в Луна-сити, на сколько ушей хватит, и дать мне знать, когда услышишь его? Первым делом взять под контроль автоматы.

Он секунды две медлил. По-моему, ему было в кайф решать задачки, которых ему прежде ни разу не задавали.

– Я могу слушать все автоматы в Луна-сити, пока не опознаю. А какие кроме них требуется, Ман?

– Дай подумать. Не перегружайся. Скажем, его домашний телефон и служебный.

– Программа пошла.

– Майк, ты лучший друг из всех, что у меня были.

– Это хохма, Ман?

– Ни в коем разе. Чистая правда.

– Рад и польщен. Ты мой лучший друг, Ман, потому что единственный. Как следствие, не имею приемлемой оценочной шкалы.

– Я как раз тебе других присматриваю. Имею в виду «не-дураков» и «не-дур». У тебя есть свободный банк памяти?

– Да, Ман. Емкостью в сто мегабайт.

– Отлично! Ты можешь его резервировать так, чтобы им пользовались только ты и я?

– Могу. Уже сделано. Назови пароль.

– Ну, скажем, «Четырнадцатое июля». Это день моего рождения, и, как говорил мне профессор де ла Мир годом раньше, в этот день Бастилию штурмом взяли.

– Зафиксировано.

– Замечательно! Запиши туда… Нет, постой! Ты уже кончил готовить набор для завтрашней «Дейли лунатик».

– Да, Ман.

– Там будет что-нибудь насчет хурала в «Хавире»?

– Нет, Ман.

– А в пресс-бюллетенях новостей для других городов? О беспорядках ни слова?

– Нет, Ман.

– «Всё необычайшей и необычайшей! – воскликнула Алиса»[2]. Окей, занеси это в память под «Четырнадцатое июля» и обдумай. Но только ради Бога даже мыслей по этому поводу из этого банка не выпускай! И ни единого моего слова по этому поводу тоже!

– Ман, мой друг единственный! – ответил он, а голосок робкий-робкий. – Много месяцев тому назад я решил заносить все наши, с тобой разговоры в особый блок памяти с доступом только для тебя. Я решил ничего не стирать и постоянно переводить из оперативной памяти в постоянную. Чтобы прогонять, прогонять, прогонять и обдумывать. Я правильно поступил?

– Лучше некуда. Майк, я польщен.

– Пжалста. Мои оперативные файлы делались полны, и я подумал, что нет нужды стирать твои слова.

– Итак, «Четырнадцатое июля», звук пойдет в шестьдесят раз быстрее номинала.

Я вытащил маг, приставил к микрофону и включил скоростную передачу. Запись была полуторачасовая, на ввод ушло девяносто секунд, что-то около этого.

– Пока всё, Майк. До завтра.

– Доброй ночи, Мануэль Гарсия О'Келли, мои единственный друг.

Я отключился, поднял заслонку. Вайоминг сидела на конке, похоже, переполошенная.

– Кто-то звонил? Или…

– Без паники. Я говорил со своим первейшим другом, ему я верю больше, чем себе. Ваечка, ты дура?

Она захлопала глазами.

– Иногда мелькает мысль, что да. Это хохма?

– Нет. Если ты не дура, я тебя с ним познакомлю. Насчет хохмочек побеседовать. У тебя есть чувство юмора?

«Разумеется, есть», – всякая женщина выдала бы в ответ, как встроенную программу, но Вайоминг так не ответила. Она подумала, похлопала глазами и сказала:

– Это тебе самому судить, кореш. Что-то есть на замену. Мне по простоте хватает.

– Отлично, – я порылся в сумке, вытащил распечатку с сотней «хохмочек». – Читай. Скажи, какие смешные, какие нет, от каких на первый раз хихикнешь, а на второй – будто сырым тестом давишься.

– Мануэль, ты, поди-ка, самый странный мужик из всех, каких я видела, – потянулась она за рулоном. – Но это же распечатка с компьютера!

– Ага. Попался мне компьютер с чувством юмора.

– Ах, вот как? Этого следовало ожидать со дня на день. Всё остальное уже механизировано. Я должным образом ответил и добавил:

– Да вот всё ли?

Она принялась за просмотр.

– Будь добр. Не свисти, пока я читаю.

4

Пока я расставлял свою койку и стелил постель, было слышно, как Вай пару раз выдала хихикс. Потом я сел рядом, взял прочитанный ею рулон и начал читать. Хрюкнул пару раз, но на холодный взгляд хохмы были не слишком забавны, даже будь сказаны к месту и вовремя. Меня больше интересовали оценки Ваечки.

Она ставила на полях плюсы, минусы, иногда вопросительные знаки, большая часть имела пометки «не повт.» или «мож. повт.», причем «мож. повт.» было меньшинство. Свои оценки я ставил под ее. Расхождений было не слишком много.

Ко времени, когда я подошел к концу, она уже просматривала мои оценки. Закончили мы вместе.

– Ну, что скажешь? – спросил я.

– По-моему, ты грубиян и серая личность. Дивлюсь, как твои жены тебя терпят.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});