Чудовище - Ги Кар

Рука его, по-прежнему увлекаемая мной, ощупывала теперь края тазика, а я тем временем запечатлевал на его вялой, но готовой к восприятию ладони другой характерный символ, весьма отличный от предыдущего... Внезапно мой ученик побледнел, затем покраснел и, наконец, застыл в безмерном возбуждении. Окутывавший его непроницаемый туман стал разлетаться в клочья: он постиг! В глубине неизвестности вдруг забрезжил огонек, осветивший его дремлющее сознание и прояснивший ему, что каждый из двух знаков, запечатленных на его правой ладони, соответствует одному из предметов, которые он только что осязал: холодной жидкости и металлу тазика. Он разом усвоил пару таких важных понятий, как содержимое и вместилище. Он также начал смутно осознавать, что отныне сможет просить, получать, слушать и понимать посредством обмена характерными символами с Неизвестным, каковым я пока еще являлся для него и который постоянно находился с ним в контакте... Наконец-то он вырвался из ограниченного мирка, созданного заботами Соланж и сводившегося к нескольким любимым кушаньям и тряпичной кукле.

В пароксизме радости Жак принялся ощупывать все, что находилось в комнате: столик, на котором стоял таз, тарелки, частью мокрые, частью сухие, мыло, скользившее в его руках, губку, которую он лихорадочно сжимал, чтобы из нее потекла холодная влага... Инстинктивным движением он подносил каждый предмет к лицу, чтобы почуять, вдохнуть, втянуть в себя свойственный тому запах... Он поочередно попробовал на зуб губку и кусок мыла, от которого скорчил гримасу: мыло оказалось не столь уж приятным на вкус! Я предоставил ему возможность делать все, что заблагорассудится, на протяжении долгих минут, что возмещали ему десять лет, прошедшие в потемках. Я был свидетелем чуда: три чувства, которым предстояло послужить Жаку орудиями для получения законченного образования, начали взаимно дополнять друг друга, помогая мозгу в постижении окружающего. Обоняние и вкус поочередно пришли на помощь осязанию. Все это произошло самым естественным образом: достаточно было понаблюдать за движениями ребенка - то беспорядочными, то осмысленными, - чтобы убедиться: каждый предмет в комнате уже ощупан дрожащими от возбуждения пальцами, обнюхан трепещущими ноздрями и попробован алчущими познания губами.

Даже на лице его, остававшемся до этой минуты неподвижной, непроницаемой маской, казалось, можно было прочесть название того или иного предмета. Жак держал в руках ключ от дверей, ведущих к пониманию мира. Теперь у меня не осталось сомнений в живости его ума: доброе сердечко Соланж не ошиблось. Минул час, другой, третий, наполненные новой жизнью: все это время я побуждал его методично ощупывать, обнюхивать, ощущать все знакомые ему предметы, одновременно с этим воспроизводя их тактильное обозначение на его жадных до восприятия руках, вспотевших от возбуждения... Дыхание его прерывалось... Я понял, что не следует долее затягивать первый урок, иначе его неокрепший мозг может не выдержать нагрузки. Возобновить его я решил назавтра, намереваясь закрепить список предметов повседневного обихода и дополнить его кое-какими новыми объектами.

Пока же я подумал, что Жаку нелишне будет проветриться и размяться на свежем воздухе. Колоссальная умственная работа, проделанная им за последние несколько часов, требовала для восстановления сил физической разрядки. Я отвел его в институтский парк, где прошел с ним заранее намеченным маршрутом. С этой целью я заблаговременно распорядился соединить отдельные деревья между собой веревками. Жаку оставалось лишь идти вдоль натянутых веревок от дерева к дереву - они служили ему ориентирами. Благодаря этому способу он спустя три дня уже мог совершать прогулку самостоятельно. Так он постиг понятие пространство, очень скоро уяснил себе смысл понятия движение и обнаружил, что способен прекрасно управлять собственными ногами.

Разумеется, во время этих прогулок я постоянно находился подле него, чтобы оградить от какого-нибудь случайного происшествия, но избегал направлять: я давал ему возможность действовать по собственному усмотрению. Как только он запомнил первый маршрут по парку, я изменил его, перевязав иначе веревки: Жаку не следовало чересчур привыкать к одному и тому же пути.

После того, как я приучил Жака обозначать каждый предмет домашнего обихода мимическим жестом, я стал обращаться к нему просто как к глухонемому, обучая буквам дактилологического алфавита, запечатлеваемым на коже его рук. Затем я стал общаться с ним, наоборот, как с обыкновенным слепым, и преподал ему азбуку Брайля, что позволило ему читать. Однако пока он мог воспринимать и обозначать лишь конкретные предметы или материальные действия. Чтобы обратиться к его душе, мне необходимо было внушить ему некоторые фундаментальные понятия.

Я начал с понятия величины, дав ему возможность внимательно ощупать двух своих соучеников, рослого и маленького. Затем мне оставалось лишь продолжать свои усилия в том же направлении. Однажды вечером, когда какой-то бродяга пришел в институт попросить корку хлеба и пристанища, я привел его к Жаку, чтобы мой ученик ощупал изорванную одежду и стоптанные башмаки несчастного. Опыт мой был жесток, но необходим. Жак выказал явное отвращение при первом прямом столкновении с нищетой. Пару минут спустя я подвел к Жаку доктора Дерво, врача нашего института, чтобы мальчик потрогал его дорогой костюм, тонкую сорочку, наручные часы и новенькие ботинки Жак тут же заявил на мимическом языке: "Я не хочу быть бедным! Я не люблю нищих!" "Ты не имеешь права так говорить, - ответил я ему. - Ты любишь меня хоть немного?"

Выражение несказанной нежности осветило его лицо "Ты любишь меня, - продолжал я, - а ведь я тоже беден!"

Так Жак понял, что любить бедных вовсе не зазорно, и в то же время усвоил два новых понятия богатства и бедности. Я воспользовался удобным моментом, взял его за руки и приложил их к своему лицу. После того, как он долгое время ощупывал мои морщины, он сделал сравнение со своим собственным, по-детски свежим лицом. Я объяснил ему, что настанет день, когда и его, Жака, лицо покроется морщинами так в его мозгу утвердилось понятие старости. Реакция была бурной он заявил, что с ним этого не произойдет, он намерен всегда оставаться молодым и на его коже никогда не будет морщин! Немало сил пришлось потратить, чтобы втолковать ему, что каждый человек стареет и старость не так уж безутешна, если сумеет окружить себя юностью.

Несколько дней спустя Жак гулял по парку, шагая вдоль веревок под моим наблюдением, как вдруг меня осенила идея дать ему еще одно важное понятие: будущего. Неизвестно, как долго длились бы мои объяснения, чересчур путаные, несмотря на все усилия, если бы ребенок не опередил мою мысль, продемонстрировав простой жест, доказывающий, что он прекрасно все понял: с протянутыми вперед руками, нарочно оставив в стороне обозначенный деревьями обычный маршрут, он быстро пошел впереди меня, самостоятельно найдя извечное сравнение жизни с дорогой. Как раз по возвращении с этой волнующей прогулки, на которой ему открылись безбрежные дали, Жаку пришлось впервые столкнуться со смертью. Теперь, уже зная, что такое будущее, он, на мой взгляд, был достаточно подготовлен, чтобы осмыслить это великое и трагическое понятие.

Брат Ансельм, наш институтский эконом, только что почил в бозе. Жак был очень привязан к брату Ансельму, который никогда не упускал случая сунуть ему в кармашек плитку шоколада. Я, как только мог мягко, сказал своему ученику о смерти, объясняя, что брат Ансельм уснул навеки, что он больше никогда не встанет на ноги, не сможет ходить и приносить Жаку шоколадки. Дотронувшись до распростертого тела, ребенок неприятно поразился тому, что оно холодное, и разрыдался. Однако не следовало оставлять в его сознании такую сугубо материальную и неполную картину смерти, поэтому я должен был открыть ему существование души...

Только благодаря незримому, но всегда живому присутствию Соланж в сердце Жака, мне удалось привести в действие те душевные силы, с помощью которых юный разум мог воспарить в сферы самых высоких отвлеченных понятий. Я спросил у него: "Ты очень любишь Соланж? Но чем же ты ее любишь? Руками? Ногами? Головой?" На каждый из трех последних вопросов Жак кивком головы отвечал отрицательно. "Ты прав, мой мальчик. Это нечто в тебе любит Соланж. Нечто, способное любить, заключено в твоем теле, но не является его частью: без этого "нечто" тело твое было бы неподвижным. Это называется душой, и в смертный миг душа расстается с телом. Ты трогал мертвое тело брата Ансельма: оно окоченело потому, что душа покинула его... Она отлетела в мир иной... Тебя любила его душа, а вовсе не тело: душа живет вечно и продолжает тебя любить..." Так в сознании Жака пустила ростки непростая идея нематериального существования и бессмертия души. Мне оставалось лишь довести ее до кульминационной точки, до вершины, которой должна достичь любая система воспитания: до постижения Бога. Чтобы добиться этого, я обратился за помощью к самому могущественному и самому щедрому союзнику человека: солнцу. К солнцу, которое мой ученик за приносимое им тепло любил так же неистово, как ненавидел смерть, несущую с собой могильный холод...