Письма (1855) - Иван Гончаров

Желание Евгении П[етровны] и m-me Яз[ыковой] женить меня на тульской барышне не увенчалось никаким успехом, и обе отступили от меня, видя que je ne suis pas mariable.[36]

На упрек Ваш, выраженный в прошлом письме, зачем "не прямо пишу", а с примесью он да они, отвечу еще, что Вы и здесь запретили мне о многом говорить. "Cela m'embarasse",[37] - твердили Вы. Стало быть, остается немногое, а об этом не разговоришься. Вы не разрешили, так и уехали, писать о том, ce qui fait votre embarras,[38] - следоват[ельно], сами меня связали.

Потом в письмах этих, что ни говорите, много глупостей. Одно особенно, третье, не заставшее Вас в Москве, так глупо: что если б Вы его разорвали да прислали мне несколько клочков в доказательство, что исполнили мое желание (le doute partout[39]), Вы бы премного меня утешили!

Прощайте. Ах, увижу ли Вас когда-нибудь, где-нибудь! Прощайте или до свидания. Если с Вами никаких перемен нет и Вы не пишете только по гнусной лености и убийственному равнодушию к старым друзьям, - то да простит Бог: если б у Вас был уже заготовлен ответ на первую часть моей главы романа, а когда пришла вторая, Вы, может быть, бросили ответ на первую, - не делайте этого, en grвce,[40] а пришлите всё, если это справедливо. А если просто нельзя писать, не велят или не тянет к этому - и не пишите.

Да будет Вам стыдно - отрекаюсь от дружбы к Вам навсегда, если эти письма будет читать когда-нибудь и где-нибудь другой или другая, кроме Вас.

Н. А. НЕКРАСОВУ

Ноябрь 1855. Петербург

Заглавия статье я еще никакого не придумал, любезнейший Николай Алексеевич: если дело идет об объявлении в газетах, то нельзя ли сказать глухо, а я пока выдумаю. Всё дело заключается в урагане на Китайском море, потом в приезде на о[стро]ва Бонин-Сима, но назвать в заглавии - "Ураган" не хочется, много претензии. За статью я еще не принимался, всё отвлекает служба и другие дела, так что спина трещит. Обедать завтра - приду и благодарю за приглашение. Вот бы завтра вместе выдумали заглавие. Пожалуй, напишите ("Ураган на Китайском море и острова Бонин-Сима")[41] или нет, лучше просто "Острова Бонин-Сима": это скромнее, а ураган уж пусть будет сюрприз для читателей. Именно так, пожалуйста. До завтра, до 4 1/2 часов.

Среда.

Ваш Гончаров.

Спешу ужасно.

Н. А. ГОНЧАРОВУ

1 декабря 1855. Петербург

1 декабря, 1855 г.

Вчера только, любезнейший брат Николай Александрович, узнал я о случившемся с Елиз[аветой] Карловной несчастии и душевно опечален этим. Поклонись ей и изъяви глубокое мое сожаление, да сделай дружбу, уведомь поскорее, лучше ли ей и кончится ли повреждение ноги благополучно, без последствий. Вчера мне сказал об этом Петр Карлович, и он узнал от кого-то от посторонних.

Я получил давно твое письмо, где ты пишешь о редакторской своей должности. И очень хорошо делаешь, что не перепечатываешь моих статей: ведь журналы в Симбирске получаются, зачем же одно и то же повторять дважды?

Мне очень недосуг, оттого и пишу такое микроскопическое письмо. Приехал адмирал Путятин, с которым я плавал, и выпросил у министра откомандировать меня м[еся]ца на два писать отчет Государю об экспедиции.

Сестра Анна Алекс[андровна] вручит тебе экземпляр отдельно вышедшей моей книжки о Японии, составленной из статей, помещенных в "Морском сборнике".

Уведомь, здоровы ли твои дети, и кланяйся семейству Рудольфов. Поздравляю тебя с наступающим днем твоих именин. Будь здоров и не забывай преданного тебе брата.

И. Гончаров.

Е. В. ТОЛСТОЙ

1 декабря 1855. Петербург

1 декабря 1855

Милостивая государыня

Елизавета Васильевна.

Упорное молчание, конечно, есть верное средство к прекращению бесполезной переписки с бесполезными друзьями, но Вы, вероятно, предполагали, что, после Вашего дружеского расположения и двух-трех ласковых писем к Вашим старым знакомым, молчание это породит тьму вопросов, внушаемых участием: здорова ли она? не уехала ли оттуда? ленится? рассердилась? и т. п. Майковы спрашивают у меня, я у них, у Ю[нии] Д[митриевны]. В доказательство прилагаю при этом записку Евг[ении] П[етровны] ко мне, при которой она прислала мне мои заграничные письма (для извлечения кое-чего в путевые впечатления), и спрашивает о Вас. Что я мог сказать ей? Я всё говорю, "что не получил от Вас ни одного письма, что жду ответа на посланное в Москву и, вероятно, не дошедшее до Вас письмо". Я в самом деле ждал, что Вы напишете мне и приложите строки три к ним или поклон. Всё бы это ничего: поговорили, поговорили да и заплатили бы Вам тем же, то есть молчанием (но отнюдь не забвением): если маменька, по словам Вашим, сердится на Вас за молчание и если полученное здесь, через карантин, письмо упрекает в том же, то нам, простым смертным и знакомым, и подавно сердиться нельзя, а можно только жалеть, что мы и исполняем до степени огорчения, ей-богу! Но у Майковых остались Ваши вещи, браслет, портреты, еще что-то: они не знают, отправлять или ждать известий от Вас, а чего ждать? Писать Вы, по-видимому, не расположены, даже в ответ на письмо Е[вгении] П[етровны], посланное к Вам недели три назад. Я, однако ж, советовал подождать, полагая, что молчание Ваше происходит от какой-нибудь важной причины и что как скоро эта причина минует, нездоровье, например, то Вы и напишете. Неважные я все перебрал и не знаю, на какой остановиться: если б Вы уехали, то, конечно, дали бы знать, чтоб Вам не писали туда: этого требует самый обыкновенный и принятый порядок. Забыли, то есть охладели к приятелям: это не помешало бы написать холодную страничку, для приличия, хоть затем, чтоб прикрыть забвение. Самая болезнь позволила бы написать два слова, чтоб не оставлять в друзьях сомнений и беспокойств насчет молчания. Лень: не верю: можно лениться день, два, десять, но лениться пять недель, не отвечать на все теплые дружеские призывы - это лень, простирающаяся до степени варварства, преступления. Вы, верно, не захотели бы возбудить в приятелях весьма основательных и серьезных беспокойств насчет аккуратного получения их писем. Рассердились или оскорбились: да и тогда лучше же - отвечать с достоинством, чем с достоинством молчать, что показывает не совсем доброе сердце. Но кем и чем? Не больным ли моим приятелем, который доверчиво и болтливо поверял свою душу, все свои сомнения и противоречия, в которые беспрестанно впадал (признак страстей: немало я издевался над ним!)? Или, может быть, за друга детства? Е[вгения] П[етровна] сказала просто: "напишите ей, как он нашумел и чего наговорил у Лев[ицкого]". - "Зачем?" - спросил он. "Затем, чтоб она знала, какой он". И только, а мой приятель развел это собственными рассуждениями, которых никому и в голову не приходило. Наконец, если б Вы нашли почему-нибудь неудобным для Вас переписываться, то и об этом бы дали, конечно, знать, чтоб не писали больше к Вам. Мне кажется, что приятель мой чуть ли не напугал Вас созданным его беспорядочным воображением фантомом, которого испугался и сам. А Вы так и приняли это за чистую монету и лишили его большого наслаждения. Да притом, он только полагался на Ваше мнение, а Вы и замолчали. Не снимете ли этот обет молчания: Вам больше gr(ce, то есть грация, к лицу, нежели гордость, гнусный порок. Но что бы ни было, это не изменяет дела, факт остается тот же: Вы молчите. Письмо Ваше к Майк[овым] сделало на всех их преприятное впечатление: ожидают еще вести. Не затрудняет ли Вас мысль, что если напишете к ним, то надо уж написать и к нему, а к нему, то есть к моему приятелю, писать же не хочется? Не затрудняйтесь, напишите к ним: он похандрит, похандрит да и впадет в свою обычную апатию. Или напишите ко мне, как к давнишнему приятелю, тем более что я сегодня послал на Ваше имя, по деревенскому адресу, обещанные две книги - Вам и кузине (тетушке не смел, потому что не был ей представлен). Я надеюсь, что Вы из свойственного Вам чувства приличия удостоите уведомить как о получении книг, так и писем от 4-го (кажется) и 14-го ноября. Если Вам тяжело, лень писать много или рассердились и т. п., то дайте знать коротко и сухо о получении - и Бог с Вами. Но это необходимо. Я посылаю книги по обещанию, а обещания я привык исполнять. Других не исполняю, потому что Вы молчанием даете понять, что не желаете этого. И мне не всегда нужно mettre les points sur les ii.[42]

Перемен с Вашими знакомыми никаких, кажется, не случилось. Если Вы знали в Екатерин[инском] институте классную даму, какую-то Семенову, то с ней только произошла перемена, и довольно важная: она умерла. Да со мной готовятся кое-какие перемены: не хожу на службу, освобожден месяца на два писать... вот это письмо пока, а отчет об экспедиции, для которого уволен, еще не начат, между тем письмо, как видите, идет к концу. А уж прошло недели две моей свободы. Да едва ли я пойду опять туда на службу. На днях один министр, на вечере у себя, сделал мне предложение занять место у него, где жалованья много, больше даже, нежели сколько мне нужно, а дела еще больше, нежели жалованья. Однако ж, я принял, и в январе это должно состояться. Ужас берет меня, когда подумаю, что надо искать другую квартиру, больше, покупать мебель и переезжать, потому что должность эта требует немного другого образа жизни и побольше презентабельности. Евг[ения] П[етровна] и Ю[ния] Д[митриевна] взялись, по доброте своей, всё это мне устроить. А жаль мне своей дрянной квартиры - по многим причинам. Жаль и лени своей: я было мечтал перейти на старинную свою должность и оканчивать роман, мечтал даже, что Вы хоть на неделю приедете, по обещанию, выслушать его. Третьего дня вечером я читал некоторые главы из этого романа у того ж министра и увидал, что поправить бы немного да прибавить главы две, так первая часть и готова. Новая должность едва ли позволит это, хотя на службу ходить и не понадобится, даже вовсе можно не ходить, а служить лежа. Угадайте, что это за служба, если есть охота, если Вы не уехали, не больны, не сердитесь, если... если... и т. д. Не знаю, как подписаться после Вашего молчания.