Письма (1855) - Иван Гончаров

Е. В. ТОЛСТОЙ

28 октября 1855. Петербург

28 октября 1855.

Я бы ни за что не решился надоедать Вам этим, по счету третьим письмом, если б Евг[ения] П[етровна], у которой я вчера провел вечер, и бывшие там Екат[ерина] Пав[ловна] (Старушка), Ю[ния] Д[митриевна] и Анна Ив[ановна] не осыпали меня вопросами, отчего от Вас нет ни письма, ни вести? "Не знаю", - отвечал я. "Не получили ли Вы чего-нибудь?" - "Нет, дескать, не получил". Все заключили, что Вы, вероятно, отдаете письма на обыкновенную почту, отчего они и идут несколько дней, почти неделю, тогда как отдаваемые прямо на станцию железной дороги - до половины одиннадцатого - идут в тот же день, а приходят на другие, много на третьи сутки. Я, на основании своего скептического девиза, подумал, или, лучше сказать, не мог не допустить в голове своей другого предположения, и именно, что, может быть, московские друзья, о которых Вы отзывались с таким добрым чувством, изгладили несколько из памяти здешних, а может быть, и бежавший какой-нибудь отсюда друг отвлекает Ваше внимание от этого, недавно еще Вам милого Петербурга. Но всё равно, что бы там ни было, а это печальное обстоятельство, то есть неполучение от Вас писем, дало мне повод вынуть из бюро Ваш портрет, поставить против себя и вот эдак с Вами беседовать. Доведя до сведения Вашего, нежнейший (по цвету лица, по крайней мере) друг наш Е[лизавета] В[асильевна], об этом участии небольшого кружка Ваших поклонников и поклонниц во всем, что до Вас касается, упомяну между прочим и о том, что последний, заказанный Вами портрет уже готов, но только вчера утром мог быть выдан, за отсутствием солнца, в двух экземплярах, из которых один я, по данному Вами дозволению, взял себе, а другой передал Николаю Ап[оллоновичу], который, по получении от Вас письма, пришлет его к Вам вместе с отданным мною вчера Евгении П[етровне] браслетом и большою булавкою. Сходства много, но Вы на портрете годами пятью старше - и потом где тут Ваш сияющий умом и добротой взгляд, где мягкость линий, так гармонически сливающихся в волшебных красках румянца, белизны лица и блеска глаз? Этого нет, но всё дополняется памятью сердца, многими неизгладимыми следами Вашего присутствия, словом, Вы живете здесь между друзьями и долго будете жить силою красоты наружной и внутренней. Аминь.

Мы оба с Ник[олаем] Ап[оллоновичем] в одно утро, только часом раньше один другого, заходили за портретами, и обоим нам Лев[ицкий] горько жаловался на "друга Вашего детства", что он заезжал к нему вечером и "этот мальчишка, какой-то корнетик, фат, дрянь" (его выражения)... тут он назвал также его фамилию, как и я называю, "нашумел, накричал, чтоб ему отдали портреты, заносчиво требовал, чтоб прислали ночью, что работают дурно, зачем это не готово, он едет и т. п.". Лев[ицкий] отвечал, что если б портреты и были готовы, то он их не отдаст, потому что, без приказания, женских портретов никому не отдает, что он знает только Майк[ова] да Г[ончарова], знакомых с нею, и отдаст им, а не ему. "Я не хочу знать ни Майк[ова], ни Г[ончарова], - возопил друг детства, - я еду, зачем не готово? Да скажите М[айко]ву, чтоб он прислал мне какой-то салоп. Эти бабы!.." - заключил он с досадой. Это - подлинные слова, переданные Л[евицки]м мне и Ник[олаю] Аполл[оновичу].

"Напишите, пожалуйста, об этом Лизе, если станете писать прежде нас", - сказала мне вчера Евг[ения] П[етровна]. "Зачем? мне бы не хотелось, лучше Вы сами, если находите нужным". - "Нет, Вы, - настаивала она. - Я сама не скоро соберусь писать". - "Так по крайней мере нельзя ли к этому присовокупить от Вас какой-нибудь совет, чтоб она была осторожнее в выборе поручителей или вообще друзей, что-нибудь такое, а иначе зачем ей знать..." - "Это само собой разумеется". - "Хорошо, я напишу, но прибавлю, что делаю это по Вашему поручению". - "Да". - "Не прибавить ли и того, что в детстве можно шалить вместе, играть, драть друг друга за уши и не иметь ничего общего, выросши?" - "Не мешает". - "Что надо верить не в титул друга, а в личность его, что не надо любви и доверия к друзьям детства обращать в principe, в этом добродетели никакой нет, а удостоивать этих благ достойных, с строгою разборчивостию, что иногда из друга детства, которого лет 10 (минус 10 же) не видишь, мог выйти..." - "Хорошо, хорошо, - говорила она, - что можно быть очень представительным в салоне, на параде, казать себя лицом, как товар, и быть другим в другом месте?" - "Да, да".

Сообщаю Вам об этом единственно по желанию Евгении П[етровны] и еще более потому, что, может быть, по ее предположению, Вы извлечете из этого для себя маленький опыт. Она, как и все здесь друзья Ваши, не только любят Вас, но и уважают: иначе, ни одною любовью, без уважения, ни одним, конечно, и уважением, без любви, такого общего благоприятного впечатления сделать нельзя, какое сделали Вы. Все тронуты Вашей красотой, изяществом, добротой и умом, всем, чем наделил Вас так щедро le hasard,[28] но вместе не менее тронуты и достоинством, с каким это всё Вами поддерживается. От этого, вероятно, Евг[ения] П[етровна] и дает Вам эти, по ее мнению, нелишние советы и предостережения.

Исполняя желание Евг[ении] П[етровны], я излишним считаю присовокуплять, по Вашему уму и такту (Вы однажды за такое предостережение уж рассердились на меня), что обо всем сказанном по поводу "друга детства" не надо рассказывать и писать никому и ничего, потому что Лев[ицкий] передавал это, не подозревая нисколько, что это где-нибудь повторится. Не советую расспрашивать и даже подавать вид и самому "другу", и кузине тоже, а примите это только так, к сведению, а письмо уничтожьте.

Не забудьте же написать Евгении П[етровне], как и куда нужно прислать портрет: если Вы не знаете их адреса, то вот он: На Большой Садовой, против Юсупова сада, в доме бывшем Адама, ныне - не знаю чей (это всё равно, найдут), вход с Садовой; не забудьте слово черкнуть Юнии Дм[итриевне], полслова Старушке, поклон Анне Ив[ановне] (это уже мои советы). Всем им это очень будет приятно. Сделаю даже маленькую сплетню, скажу Вам на ушко, что все немного удивились, что расписка в получении салопа прислана, а письма нет. Я успокоил их, сказав, что кондуктор с салопом, вероятно, торопил Вас, что доказывает и расписка, данная на первом попавшемся клочке.

Сделать еще маленькую сплетню? извольте: для Вас чего не сделаю? Одна очень добрая особа заметила: "Зачем это она едет с ним: мне это не нравится?" Я, в оправдание, должен был сказать, что он, кажется, интересуется видеть другую, а потом прибавил, что ведь она ездила иногда здесь с другим домой или из дома... "По городу, 2 версты, а не 100 верст, и потом не с 20-летним мальчишкой, и наконец..." Тут этому другому сказан был комплимент, который скучно повторять. Надеюсь, Вы не рассердитесь на меня за это эхо, как и за все другие эхи: Вы сами сказали: "пишите всё" - и уверили, что я всё-таки буду "приятен". Посмотрю, так ли это. Надеюсь, что если это письмо и не застанет Вас в Москве, то его перешлют Вам в деревню. Прощайте.

Что если вдруг от Вас завтра письмо придет? Это ничего, что на него опять к Вам скоро придет ответ? Вы скажите откровенно, если это Вам не нравится, я тотчас замолчу и как в воду кану.

Семейство архитект[ора] Штакеншн[ейдера], которое Вы видели, пожелало, чтобы Евг[ения] П[етровна] привезла к ним меня: она дала слово и, Боже мой, как убеждает меня ехать в ту субботу: кажется, я поеду: что сказать от Вас горбунье с умным лицом?

Тепл[яков] никак не может добиться, чтоб кто-нибудь пошел к нему: Майк[овы] нейдут, звал меня с Языковым - нейдем, звал Дуд[ышкина], Кр[аевского] и меня - нейдут. - У Е[вгении] П[етровны] воскресенья будут через воскресенье: надоедает каждый раз. - Извините, что так пишу, да просто извините, что пишу: вполне надеюсь на Вашу снисходительную "просвиру" ко мне. Сегодня взял перо единственно затем, чтоб предупредить Вас насчет ожидаемых Майковыми писем. А то, право, реже буду писать, может быть, и совсем не стану, чтоб не наскучить.

Господин с птичьим лицом (по Вашему злому замечанию) - был в воскресенье у М[айковых], конечно, в надежде видеть кого-то, но увы! Что это, все сокрушаются о Вас: только я один - ничего. Я сказал Евгении П[етровне], что я так и к Вам напишу, то есть что мне одному только не скучно. "Да, поверит она Вам!" - были ее слова.

Ю. Д. ЕФРЕМОВОЙ

28 октября 1855. Петербург

Увы! Обедаю я сегодня у Тургенева, а вечером должен быть у фан дер Флита: две пятницы манкировал. А хотелось бы быть у них, то есть у Майк[овых], и с Вами в особенности. Теперь не знаю, когда это случится: в воскресенье, кажется, их нет дома. Завтра вечером, только не наверное, постараюсь быть у Вас, если не утащат меня к Языковым. Евг[ения] П[етровна], кажется, не совсем здорова, то есть так себе. Прощайте, душенька.

И. Г.

Е. В. ТОЛСТОЙ

3 ноября 1855. Петербург

3 ноября 1855

Вы обещали писать к Майк[овым] в субботу, 22-го окт[ября], а написали ровно через неделю. Письмо получено в воскресенье вечером 30-го окт[ября]. Первую мою записку получили Вы в пятницу 21-го и отвечали на нее через десять дней. "Всё мешали писать", - но поневоле спросишь: кто? А Вы не подумали, сколько мучительных вопросов раздалось здесь о Вас: "Здорова ли, жива ли она? Доходят ли до Вас письма etc. etc.?" В субботу Майк[овы] и я были у Яз[ыковых]. Я, как только мог небрежнее, спросил у Евг[ении] П[етровны], есть ли письма от Вас. "Нет", - сказала она. - "Что это значит?" - "Loin des yeux, loin du coeur",[29] - отвечала она, глядя на меня насмешливо, а я еще насмешливее поглядел на бывшего тут же "лучшего моего друга" (того, о котором Вы догадывались так пытливо, который присвоил портрет, словом, героя романа) и перевел ему ту же поговорку на немецкий язык: "Aus den Augen, aus dem Sinn". Но поговорка с переводом не утешили его: он был так же мрачен до воскресенья вечера. Он накануне не вытерпел и написал Вам еще третье письмо, в пятницу 28-го окт[ября] (по прежнему адресу, в Москву: вытребуйте его оттуда). В воскресенье мы были у Старушки (это было не Евг[ении] П[етровны] день): я, с другом своим, пришел туда же. Леонид выглянул в переднюю: "Е[лизавета] В[асильевна] здесь?" - спросил я его на ухо, как, бывало, при Вас. "Нет,-отвечал он на ухо же, - а письмо от нее есть". У друга отлегло от сердца. Он мгновенно сделался весел. Ему дали прочесть письмо, он читал его вслух, шутил, везде, где сказано было: "целую Ек[атерину] П[авловну]", он вставлял свое имя и, когда прочел, что и по ночам Вам было у М[айковых] хорошо, спросил Евг[ению] П[етровну]ну, что Вы с ней делали по ночам. "Да разве Вы не получили ничего от нее?" - спросила Е[вгения] П[етровна]. "Нет". - "Верно, получите". - "Может быть: она сказала, что ответит, если я напишу ей, а я писал только вчера (разумея то письмо, которое теперь в Москве, а может быть, уже и у Вас), то ответа еще и нет". Я предчувствовал письмо, но оно было еще в департаменте.