Вспышка. Книга вторая - Джудит Гулд

Тамара целиком посвятила себя мужу. Готовила ему еду, заботилась о нем и выхаживала его. Хотя он никогда не рассказывал ей о тех ужасах, свидетелем которых был и которые ему пришлось пережить самому, ночами его часто мучили кошмары. И тогда он кричал и просыпался, обливаясь холодным потом, а она держала его в объятиях и утешала, как только могла.

Крайне медленно она, солнце, море и мальчики сотворили чудо. Дэни прибавил в весе, а включающий ежедневные физические упражнения режим игр, в которые ему приходилось играть с близнецами, нарастили его мускулы. На смену болезненному желтовато-бледному цвету лица пришел здоровый загар. Но самым главным ее достижением было то, что в течение этих первых решающих месяцев она смогла вселить в него чувство стабильности, вернуть его к обычной жизни – жизни в семье, положить конец кошмарам. Голодное существование сменили пиршества; жестокое обращение – нежная любовь, и Тамаре удалось унять и прогнать мучившие его страхи. Но именно во время его выздоровления она осознала, насколько была не права. Война далеко не кончилась. Ее мрачное наследие будет преследовать их всю оставшуюся жизнь, притаившись за ее счастливым фасадом.

– Довольно мне зализывать раны и жалеть самого себя, – однажды утром во время завтрака неожиданно заявил Дэни. Они с Тамарой были вдвоем: мальчики с друзьями ушли на рыбалку. – Пора возвращаться домой.

Она молча смотрела на него затуманенными от счастливых слез глазами. Он улыбнулся.

– Ну так как, разве ты не хочешь начать укладывать вещи?

– Ты хочешь сказать, что ты… ты готов ехать прямо сейчас? – с трудом выговорила она.

– Мы достаточно долго бездельничали. Пора трогаться в путь и начать-таки сдвигать те самые горы, о которых мы столько говорили.

От радости ей хотелось хлопать в ладоши. Дэни, которого она так страстно любила, вернулся к ней.

Они скрепили свое счастье поцелуем. Но это был не просто нежный поцелуй. Он перерос в настойчивый, долгий поцелуй, свидетельствующий о воскрешении тела и духа, возвращении к жизни со всеми присущими ей радостями, торжестве жизни над смертью. Радость за него – и за них обоих – настолько переполняла Тамару, что ей казалось, в той страсти, с какой они предавались любви, было что-то волшебное, почти мистическое. Прежде чем его язык коснулся ее груди и задолго до того, как он соединился с ней, их души и тела слились в единое целое.

В это утро, когда забытый завтрак остывал на тарелках, был зачат их третий и последний ребенок.

В оазисе Аль-Найяф Йехан, жена Наймуддина Аль-Амира, убрала последние остатки утренней трапезы и подвязала занавеску, разделявшую однокомнатный дом на две отдельные половины. Затем покрыла голову густой черной чадрой, которую всегда носила вне дома, и, на минуту задержавшись, чтобы поправить ее, выглянула наружу. Где-то поблизости кричали и вопили увлеченные игрой Иффат и Наджиб, ее внуки.

«Как они невинны, эти звуки детства! – думала она, скорбно качая головой. – И как скоротечно это невинное время. Иффат уже исполнилось шесть, Наджибу – двенадцать. Как скоро они вырастут и узнают, каков мир на самом деле – грубый, жестокий и бесчувственный!»

Подавив дрожь, Йехан оглянулась на мужа. Он сидел на своем обычном месте, на положенной на ковер подушке в дальнем конце комнаты. Дурное предчувствие охватило ее. Он не прикоснулся к завтраку, а сейчас остывал и его сладкий мятный чай. Она видела, что он чем-то сильно обеспокоен. Он сидел, наклонив вперед голову и озабоченно сдвинув брови; мысли его были далеко.

Она бесшумно подошла к нему и опустилась перед ним на колени.

– Что беспокоит тебя, муж мой? – нежно спросила Йехан. Взяв его за руки, она посмотрела на них. Они были грубыми и узловатыми. – Нам ведь не о чем беспокоиться, не так ли?

Наймуддин поднял голову. В свои шестьдесят четыре года он казался по-прежнему высоким и внушительным, по напряжение, в котором постоянно пребывал, сказывалось на нем. Буйная черная борода и усы были тронуты сединой, а скулы на изможденном лице выступали все сильнее, некогда проницательные и по-житейски мудрые глаза смотрели все печальнее, и все чаще в них мелькало замешательство.

– Боюсь, жена, у нас много поводов для беспокойства, – мягко сказал он. – Вот уже два дня, как люди моего единокровного брата смазывают и чистят оружие. Теперь они собираются вынуть из ножен ножи и заточить их. Неужели ты думаешь, они готовятся к какому-то пиру?

– Абдулла всегда празднует за счет других! – с отвращением выпалила Йехан. – Он отказывается честно трудиться, держать овец и коз, не хочет пачкать руки, возделывая землю. – Затем в голосе ее зазвучали мягкие нотки: – Но он молод. Возможно, со временем и поймет, что…

– Нет! Единственное, чего он хочет, это играть в смерть и разрушение. – Его руки задрожали, и она крепче сжала их. – Но это не игра. Он и другие не успокоятся до тех пор, пока пустыня не станет красной от крови евреев. Вот увидишь, жена. Не успеет солнце три раза зайти за горизонт, как их ружья будут пустыми, а с ножей будет капать кровь.

– Тебе надо только поговорить с ними и заставить их убедиться в том, что они не правы! – настаивала Йехан.

– Ты же знаешь, я много раз делал это. Все бесполезно, – проворчал Наймуддин.

– Тогда снова поговори с ними! Ты их вождь! Они пойдут за тобой, как овцы за своим пастухом.

Он покачал головой.

– Слишком поздно. Их уши отказываются внимать голосу разума.

– Возможно, тебе стоит показать им свою силу, – предложила Йехан и почувствовала, как кровь бросилась ей в голову. Она поразилась собственной дерзости: слова сами собой сорвались с ее губ. Охваченная стыдом, она быстро отвела в сторону взгляд.

Наймуддин печально глядел на нее.

– Я пытался, жена, но они отказываются слушать, считая меня слабым, поскольку я призываю их к миру. А Абдуллу считают сильным, поскольку он жаждет крови. Они не понимают, что кровопролитие повлечет за собой еще большее кровопролитие.

– Но они по-прежнему приходят к тебе за советом, – упрямо проговорила она. – Ты не можешь не видеть этого. Именно за этим они придут сюда через полчаса.

Он снова покачал головой.

– Единственная причина, по которой они сейчас приходят, это вежливость и желание выказать уважение слабому старику. Не обманывай себя, моя добрая жена. Я больше не вождь нашего племени. – Его потрескавшиеся губы задрожали, а в голосе послышались горькие нотки. – Пора моему единокровному брату надеть головной убор вождя. Мне он больше не принадлежит.

– Наймуддин! – На лице Йехан был написан ужас. – Ты же знаешь, что единственное, чего хочет Абдулла, это власть и война! Ты не можешь всерьез говорить о том, чтобы отдать ему головной убор вождя!

– Я сделаю это! Я обязан. – Он мрачно кивнул, и она ужаснулась при виде той муки, что притаилась в глубине его глаз.

– Най…

– Не пытайся разубеждать меня. На что годится вождь, если он не способен управлять своими людьми или вынуждает их делить свою преданность на две части? – Наймуддин помолчал, но, как и думал, Йехан нечего было ответить ему. – Нет, жена, пришло время, когда я должен сложить с себя обязанности вождя. Больше мне ничего не остается делать. Абдулла завоевал всеобщее уважение. Теперь все в руках Аллаха.

Йехан сжала его руки, давая понять, что она разделяет его боль и унижение. В глазах ее блестели слезы.

То, что сказал ее супруг, было правдой, думала она. Абдулла стал подлинным вождем племени. Начав с хитрости, а затем наглея все больше, он подрывал авторитет Наймуддина до тех пор, пока надобность в нем не свелась к нулю. Страстные, зажигательные речи Абдуллы против евреев воспламеняли мужчин, превращали их в его сторонников. И молодежь, и старики одинаково почитали его, и даже дети, к большому сожалению, подражали ему в своих играх. Его умение добывать оружие и боеприпасы, так же как способность совершать налеты на склады оружия, изумляло всех. А то, что он научил мужчин пользоваться этим оружием, разожгло в них жажду кровопролития, уходящую корнями в доисторические времена и заставляющую их ходить с высоко поднятой головой. Да, Абдулле удалось те, что не удалось ее миролюбивому Наймуддину: он сумел вселить в них чувство уверенности и гордости, разбудить их боевой дух. Благодаря одной лишь физической силе и присущей ему решительности Абдулла сплотил мужчин племени в единую воинственную группу, объединенную общей целью; число его сторонников увеличивалось, пока в конце концов Наймуддин не остался, пожалуй, единственным мужчиной, отказывающимся вторить призывам к войне против евреев.

«Как это похоже на мужчин, – мрачно думала она, – стоит оружию попасть им в руки, как они сразу превращаются в свирепых воинов».

А именно к этому и стремился Абдулла. Строя свое положение на страхе и ненависти к евреям, он сеял в душах других арабов эти чувства. Хотя Йехан ни разу не покидала пределы оазиса с тех пор, как почти тридцать лет назад они с Наймуддином возвратились из своего святого паломничества в Мекку, сколько здесь перебывало проезжих, которые рассказывали одну за другой истории о том, как евреи все больше вытесняли арабов с их земель! «Даже на расстоянии, – говорили они, – можно сразу отличить еврейское поселение от арабского. Еврейские поселения всегда зеленые и богатые, в то время как арабские неизменно серовато-коричневые или желтые».