Фальшивый Фауст - Маргер Оттович Заринь

пускай себе напивается!

Триумфальная сцена убедила Трампедаха окончательно. Он торжественно встал и произнес:

— Господин Марлов, уже поздно, в моем доме принято ложиться спать в одиннадцать часов двадцать минут. Сделку заключим завтра. Разрешите проводить вас в гостиную, она помещается на чердаке. Керолайна называет ее top floor bedroom. Может, вам надобно пройтись по нужде? Это здесь, во дворе… Мы это называем Waldcapelle, сокращенно WC, кстати двухместный… В городке нет водопровода, мы обходимся сухим, просто «С», местные названия — сортир, дерьмоброс, нужник. Спокойной ночи!

В вечернем воздухе слегка пованивало чем-то человечьим и ужасно знакомым…

IV. НОВЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ В ГОРОДКЕ НА ВЕНТЕ

Магистру ночью приснился дурной сои: нечистый увез его вовсе не в Ригу, а заманил на гумно за ригой, где происходил диковинный бал, — какие-то хвостатые судари в сивого цвета сюртуках с развевающимися фалдами вертелись в танце с непотребного вида охальницами. Одна греховодница и шалава по имени Holy Red заставила престарелого мужа три раза отбивать чарльстон, притом так изощрялась в лукавых ласках, так обольщала и щекотала его, что после третьего захода он упал, в беспамятстве хватал руками воздух, но больше пойти плясом не мог… В это мгновение несчастный очнулся ото сна, тотчас оделся и вышел прогуляться в тихий и безлюдный парк, который находился неподалеку от дома.

Солнце только что встало, на лужайках звездились белые тенета мизгирей, чирикали горобцы, и от муравы поднимался пар, обещая пригожий и теплый день. На береговой крути высились развалины старого замка, построенного герцогом Яковом, оттуда хорошо просматривался быстрый перекат, порядком оголившийся, галечный, вода здесь казалась чистой-пречистой, потому как лилась с порога, поднимавшегося над рекой в двух десятках саженей выше по течению и оглашавшего окрестности преуютнейшим урчанием. Трампедах жадно вдыхал волглые запахи и чувствовал, что он понемногу успокаивается. В конце концов, разве у него не такая же судьба, как у этого столетнего дуба, который вымахал на здешнем суглинке и раскинул ветви над поросшим маренами утесом? Какой еще силе сдвинуть нас с места, коли не громам и молниям?.. Да, есть вещи, не поддающиеся объяснению и жуткие в своем могуществе, как мне устоять перед ними, о владыка всевышний? Все правила и законы разбиваются, яко мыльные дутыши, об скалу, за которой бормочет и воркует «сладкая жизнь»… Чу!

В Парвенте поют…

Девица… Не Спидала ли это, которая кличет его — Кокнесиса? Трампедах «сегодня ударит первый, а завтра будь что будет»[6]. Так или иначе лежать ему через пару лет во влумине, не все ли равно в какой: уложенной цветами или жидким илом. После смерти тебя забудут, за твое доброе имя не дадут и ломаного гроша, посему торопись, хватай, что можно схватить!

Славно отдохнув, магистр вернулся домой. Керолайна с красными распухшими глазами вручила ему письмо, которое принес Уве, сын мукомола Бредериха. Шкет, говорит, ждал добрых полчаса, после чего попросил, дабы она собственноручно передала его магистру.

Гость еще почивал, однако же старый настаивал, чтобы ударили в гонг — стрелки показывали восемь. Ровно в восемь часов у них первая трапеза — перехват. Завтрак подадут лишь в десять.

Покамест Керолайна побежала исполнять его повеление, Трампедах распечатал грамотку, в этот раз она была начертана завитыми готическими литерами на немецком языке:

«Lieber Genosse Johann Friedrich!

Правление Гимнастического общества балтийских немцев почтил своим визитом наш шеф и доброжелатель архитектор Розенберг, бывший учитель рисования ревельской домской школы, оказавшийся проездом в нашем городе. Потому как гость уже нынешним вечером отправляется далее в Клайпеду (Мемель), а затем и в Берлин, то мы рассудили за благо соорудить в его честь небольшой обед в «Эйфонии».

Господин Розенберг непременно хочет с Тобой поговорить. По поручению мейстерзингеров

твой

Вольфганг Бредерих».

Керолайна колотила в гонг, грохотала дверьми, но гость наверху спал, как убоенец. Янис Вридрикис вчера вечером распорядился приготовить ему ванну с сосновой солью, чтобы сполоснуть дорожную пыль, но долгие переговоры, затянувшиеся до полуночи, нарушили все. Сегодня утром Керолайна постаралась угодить хозяину. В углу приспешной под лестницей, каковое пространство шотландка именовала bath room, над ванной снова клубился пар. Никаких труб или там водопроводов в доме не имелось, поэтому Керолайне приходилось таскать воду из колодца, греть ее в большом кухонном чугуне, а затем наливать кипень в помянутую ванну, то бишь оцинкованную дежу, которая покоилась на четырех ножках под лестничным скатом. Она не жалела сосновой соли, приготовленной по особому рецепту, но бесстыжий детина не слезал с чердака и, кажется, не думал вставать. Видать, не мог по своему скудоумию оценить подобное благо. Поэтому магистр заперся на кухне и наслаждался прелестями омовения сам: полчаса фыркал, хрюкал и шмыгал носом на радость и в утешение Керолайне, которая только о том и помышляла, как бы ублажить Яниса Вридрикиса.

Тем временем первые пациенты уже скреблись в дверь. Керолайна впустила в прихожую дородную хозяйку из Турлавы со свертышем под мышкой, а за ней молчаливого косогляда, который вел за руку маленькую девочку, усадила их всех на скамью, всучила каждому по обтрепанному журналу с потешными картинками, чтобы скоротать время, и велела ждать.

Вкусив первый завтрак-перехват, магистр, розовый и свежий точно огурец, приступил к приему недужных — таков был распорядок. Правда, сегодня он хотел отослать всех назад, потому что держал в уме одни лишь мысли о «сладкой жизни», но Керолайна его образумила: явилась миссис с увесистым свертышем, помилуйте, как можно!

Вошел косогляд с девочкой. Магистров лик омрачился. Хеценекер! Когда же он избавится от этого голодранца?

Хеценекер был печник, ремесло свое знал как нельзя лучше: искусным манером сложенная печь, которая украшала кабинет магистра, была его творением. После первой мировой войны по приглашению барона ремесленник с женою и шестью детьми приехал из Гольштейна. Жена вскоре опочила, и Хеценекер начал биться как рыба об лед. Столько заработать, чтобы прокормить и одеть детей, он не умел или не мог, хотя трудился не покладая рук с утра до вечера. А тут еще повалили напасти: то одно чадо занедужит, то другое. Хеценекер в отчаянии все чаще и чаще прибегал к лекарю, умолял скорее идти за ним — опять на кого-нибудь из детей лихоманка прикинулась. Трампедах с превеликой неохотой тащился за Хеценекером. Дом печника на окраине был самой что ни есть нищенской дырой. Аптекарю, завзятому