Та, что правит балом - Татьяна Полякова

— Может, и там ничего хорошего не было? — спросила я.

— Может, — пожал он плечами. — Короче, вернулся. Поначалу в голове роились только светлые мысли. Слетал в Красноярск, все, кто меня там знал, давно окочурились, так что особо я не рисковал, тем более что за прошедшие годы изменился. Забрал денежки, открыл свое дело, начал, так сказать, новую жизнь и сам собой гордился: вот я какой молодец. Только как волка ни корми, он все равно в лес смотрит. Так и я. Волчье нутро дало себя знать. Года через полтора заявился ко мне человечек, предложил выгодное дельце: пришить одного дядю. Я вообще-то знал, что меня найдут, и нисколько не удивился, даже обрадовался — спокойная жизнь с уплаченными налогами нагоняла тоску, я не видел в ней смысла.

— А какой смысл в убийствах? — удивилась я.

— Никакого, — покачал он головой. — Я тебе больше скажу: его, наверное, нет вообще, во всяком случае искать замучаешься. Хотя.., может, и есть. Например, можно в монастырь податься, грехи замаливать. Христос разбойнику, что рядом с ним на кресте висел, пообещал царство небесное. Хрен знает, чем он тридцать три года занимался, может, тоже наемничал, оттого у него такая любовь к разбойникам. Одна заблудшая душа ему много приятней десятка преданных.

— Разбойнику он обещал царство небесное за его веру.

— Помню, как же. Так я тоже поверю. Попозже. Сейчас к монашеству я еще не готов, а потом как знать. На кровавые деньги отстрою монастырь — их сейчас, ободранных и разграбленных, стоит по всей России в большом количестве, — отстрою и удалюсь от мира при первых признаках импотенции, воздержание мне совсем не дается. Надеюсь, до этого еще далеко. Ну, как тебе моя история? — хмыкнул он.

— Не лучше других, — в свою очередь пожала я плечами.

— Твою историю я знаю, — вдруг разозлился он. — Папаша профессор, единственная дочурка от безделья подсела на наркоту, взяли тебя с кило героина и определили в места не столь отдаленные. Вернувшись оттуда, ты сразу же спуталась с Ником. Вот уж мразь, но тебе понравился. Впрочем, о вкусах не спорят. Потом ты перебралась в постель Рахманова, а он усердно подкладывает тебя под врагов и приятелей. Все верно, или у тебя есть другая история?

— Нет, — покачала я головой, беря из его рук апельсин. — Все так.

— Ну, вот, мы с тобой прекрасная пара, — засмеялся он.

— Откуда у тебя такое имя — Гадюка-Ден? — спросила я.

— В Дена из Дениса сократили еще в училище, у нас любили давать прозвища. А Гадюка — с войны, — засмеялся он, пристально глядя на меня. — Получил я такое погоняло не потому, что гад ползучий, как ты, должно быть, решила, а потому что проползти на брюхе мог там, где другим не удавалось проползти, и лежать среди камней долго-долго, чтоб потом вдруг ударить: раз — и нет одного из врагов. Они, кстати, за мной охоту устроили, награду за мою башку объявили, по тем временам неплохие «бабки». Спасибо им большое, уважили…

После этого разговора Ден часто возвращался к воспоминаниям. Думаю, он и не подозревал, что в памяти его так хорошо запечатлелись те годы, о которых он редко думал, которые были прожиты им и брошены. В конце концов, его стали забавлять собственные воспоминания (разве ему нечего вспомнить?). И теперь он рассказывал не только мне, но и себе.

Я лежала рядом на песке, и моя кожа становилась цвета коньяка с золотом, была горячей и пугающе гладкой. Ден гладил мое плечо, по сравнению с его ладонью умилительно хрупкое, и вдруг менял тему.

— Ты похожа на девчонку, — усмехался он. — Когда стоишь спиной, разумеется. Твой выдающийся бюст мешает восприятию. Хрупкая девочка с шикарной грудью и недетским взглядом. Он здорово раздражает. Твой Рахманов тебя, наверное, колотит. Ник-то уж точно.

— Ага. Говорит, я сама напрашиваюсь.

— И он прав. Знаешь, чего ему надо на самом деле? Чтобы твои глаза стали покорными, чтобы смотрели бессмысленно и истомленно. Вот чего ему хочется.

Рука его скользит по моему плечу. И дальше по груди. Ему нравится играть с самим собой в игру, исход которой ему заранее известен. Ему нравится дразнить себя. Он улыбается, и его губы оказываются слишком близко от моего лица. Но он не настаивает, он снимает очки и смотрит мне в глаза, и когда я говорю, наши губы почти соприкасаются.

— Болтают, что двери твоего дома сродни тем, что в банковских сейфах.

— На свете полно людей, желающих увидеть меня в гробу, — усмехается он.

— Не боишься, что кому-то повезет, и ты так и не успеешь покаяться?

— Не боюсь. Я перестал бояться лет двадцать назад. Знаешь, что удивляет? Работы у меня сейчас больше, чем на войне. Граждан хлебом не корми, дай замочить себе подобного. Просто удивительно.

— Это верно, — кивнула я.

— У меня есть золотое правило: я не интересуюсь, чем занимается клиент и тот, от кого он хочет избавиться. Соблюдая его, можно успеть отстроить не один монастырь.

— Гениально, — усмехнулась я, зная, что ему опять захочется меня ударить.

Вечером мы долго сидели в баре, продолжая разговаривать. Говорил в основном Ден, и в его взгляде, обращенном ко мне, все явственнее читалось нетерпение, все труднее ему было сдерживать себя. А я не могла понять, что заставляет его так себя вести. Глядя на меня хмуро и зло и, должно быть, в сотый раз представляя, как он швыряет меня себе под ноги, чтобы надругаться, избить, он продолжает сидеть в кресле, сжимая подлокотники так, что белеют пальцы, доводя себя почти до обморока. Он с презрением относился к женщинам вообще и меня, конечно, презирал, тем более странным мне казалось его поведение. Может, ему нравилось мое равнодушие, которое он принимал за игру?

Я пила вино и улыбалась, наблюдая за ним, потому что теперь все, что он говорил, и все, что делал, не вызывало привычного страха. Он, конечно, заметил мою улыбку и спросил, наверное, для того, чтобы я поспешила убрать ее с физиономии:

— Ты любовница Рахманова, так с какой стати он подкладывает тебя под других? Что, не нашлось другой шлюхи?

— Почему бы тебе не спросить об этом у него?

Он усмехнулся.

— Ты его любишь?

— Нет, — удивилась я.

— Значит, Ник?

Этот вопрос вызвал у меня приступ смеха, с которым я ничего не могла поделать. Ден вроде бы смутился, сообразив, какую чушь сморозил, и с отвращением добавил:

— Ник свинья.

— Почему? — удивилась я. Вовсе не обида за Ника заставила меня задать вопрос, напротив, определение «свинья», с моей точки зрения, было слишком мягким. Мне было интересно, чем Ник заслужил такое определение у человека, с которым он был похож как две капли воды.

— Ник — просто овчарка на длинной цепи, которая с радостью лижет ноги хозяевам. К тому же он садист.

— А ты? — не удержалась я.

— Я — нет. — Ден нахмурился, его длинные пальцы нервно скользили по столу.

— Значит, все, что о тебе рассказывают, просто выдумки?

— Я никогда не был садистом и всегда стрелял в голову, чтоб человек не мучился.

— Похвально. Твои жертвы должны быть благодарны тебе.

— Не многие желали бы помучиться, — усмехнулся он. И вдруг протянул руку, схватив мою ладонь, больно ее сжал. — Останься со мной сегодня.

Я покачала головой, и он сразу понял, что настаивать бесполезно, что я не кокетничаю.

В первое мгновение я была уверена, сейчас он вскочит и, наплевав на все, ударит, желание отчетливо читалось на его лице. Но он удивил: хлебнул из бокала, глядя на меня с улыбкой. Вино на него не действовало, хоть мы и выпили достаточно. Оно и на меня не действовало, но он этого не знал. Утомление тяжелой волной навалилось на плечи, и теперь Дена, сидевшего напротив, я видела точно сквозь стекло, за которым идет дождь. Может быть, поэтому он казался мне бесконечно далеким.

— У тебя было много мужчин? — спросил он из этого далека.

— Достаточно.

— Достаточно для чего?

— Для того, чтобы не забивать себе голову глупостями. Например, надеждой на то, что кто-то придет и будет рядом, и тогда этот мир перестанет казаться таким паршивым. С такими, как я и как ты, подобное не случается.

Он странно вздрогнул, точно я ударила его в грудь, будто что-то ударило, а потом медленно раскатилось по всему телу. Он пытался понять, что, и не мог, но чувствовал боль от этого непонимания. Так бывает, когда в темную беззвездную ночь вдруг увидишь тонкий луч света, неизвестно откуда пробившийся, и не можешь понять, откуда он, хотя знаешь, что это важно, и очень хочешь понять.

Наверное, он даже пытался осмыслить то новое, что, очень может быть, ему открылось, но для этого у него не было ни сил, ни привычки мыслить. Я отвела взгляд в сторону, Ден и его размышления были мне неинтересны, а он вроде бы почувствовал разочарование оттого, что исчезла иллюзорная близость, которая возникла, пока мы говорили.

— Выходит, ты отдавалась мужчинам только по принуждению? Или есть все-таки кто-то…

— Ты это серьезно? — засмеялась я. — Откуда бы ему взяться?