Черные шляпы - Патрик Калхэйн

Двое старых друзей медленно пошли по проходу от шумной, окутанной табачным дымом арены и ринга.

— Эл просто бросился сюда, когда узнал, что сможет встретиться с тобой, — сказал Бэт.

— Ага. И струхнул от переполнявших его чувств.

Бэт усмехнулся.

— Нет, в самом деле, Уайатт. Он просто слушатель по природе своей. Но он родом с Запада, его отец был вместе с Кастером.

— Значит, с его отца сняли скальп.

Бэт пожал плечами.

— Я никогда не спрашивал об этом… Но Раньон — хороший парень, настоящий человек Запада в душе, боготворящий таких, как я и ты.

Уайатт искоса посмотрел на Бэта.

— Клянусь! Я знаю его еще со времен Колорадо, он работал в газетах в Тринидаде и Денвере. А сейчас он — большая персона, только что подписал контракт с Херстом.

— Ну да. И любит послушать.

Бэт ухмыльнулся.

— Ага, так, что ты выглядишь болтливым. Неплохо поглядеть на тебя в такой роли. В любом случае, если нам нужна хоть какая-то помощь, у него есть связи, в том числе в теневом мире.

— А что за Дойл?

— Просто место, — ответил Бэт, пожав плечами. Ухмылка исчезла с его лица.

— Что за место?

— …Бильярд.

Вот оно что. Уайатт ни ногой не ступал в бильярды с той ночи, когда Моргану выстрелили в спину и он отправился под зеленое покрывало.

— Не надо, чтобы я был тебе помехой, — сказал он.

— Не. Просто нет настроения. Пойдем перекусим.

— Это после Ректора? — спросил Уайатт, моргнув.

— Это было целую вечность назад! В любом случае, зрелище того, как эти парни танцевали тут свой медленный танец, пробудило во мне голод! Пошли!

Следующим пунктом маршрута стал ресторан Джека Дунстана на Шестой авеню, напротив ипподрома. Его отделка была столь же строга, сколь роскошна отделка у Ректора. Официанты в передниках больше походили на боксеров, чем те тяжеловесы, на которых Бэт и Уайатт только что смотрели.

Бэт заказал столик в угловом кабинете, сельтерскую и бутерброды с языком на ржаном хлебе. Уайатт заказал две кока-колы и один сэндвич с солониной на ржаном хлебе. Мимо проходили люди, здоровались и шли дальше. Бэт представил Уайатта десяткам звезд Бродвея: менеджерам боксеров, сотрудникам прессы, актерам и писателям. Уайатту так часто приходилось пожимать руки, что он едва притронулся к своему сэндвичу. Ни одно из имен не было ему знакомо и ни одно не отложилось в памяти.

Официанты разыграли импровизированную клоунаду, построившись в боевой порядок, чтобы выпроводить шумную компанию непослушных студентов на Шестую авеню.

Наконец, «приемный час» закончился, и Уайатт с Бэтом оказались предоставлены самим себе. Это значило, что им подали дымящиеся чашки кофе, более крепкого и горячего и, без сомнения, куда более хорошего, чем у Ректора.

— Так что этот Капоне? — спросил Уайатт. — И кто этот Йель?

— Фрэнки Йель, — ответил Бэт, закуривая «Лаки», — бруклинский гангстер, собирающийся расширить свои владения. Новые времена, Уайатт, беспокойные. Как в Додже или Тумстоуне, только автоматы «томми» — это тебе не шестизарядники.

— Что за автоматы «томми»? — спросил Уайатт, не отрывая ото рта чашку с кофе.

— Пистолет-пулемет Томпсона. Плюется пулями.

— И как быстро?

— Тысяча пятьсот выстрелов в минуту. Немало.

Уайатт тихо присвистнул.

— Это окопное оружие, изобрели во время мировой войны, — весело продолжил Бэт. — Появилось слишком поздно, чтобы его опробовали в бою, но аккурат вовремя к «сухому закону».

Уайатт нахмурился.

— И чего понадобилось этим гангстерам от сына Дока? Наехать и подмять под себя? Или вывести из дела? Или просто урвать свой кусок?

Рэкет, вымогательство денег за защиту, не был делом новым. Уайатта и его братьев обвиняли в этом в Тумстоуне, хотя это был чистый вздор. Они были нормальными слугами закона.

— Йель не вошел в дело с нелегальными кабаками, — сказал Бэт. — Хотя у него есть танцзал на Кони-Айленд, где он не боится подавать посетителям пиво.

— Тогда чего они хотят от Джонни?

— Продавать выпивку ему. Только вот Джонни не нужна их выпивка, у него своей хватает.

Уайатт глянул на круглые часы на матово-белой оштукатуренной стене, перечеркнутой черным электрическим проводом.

— Дело к полуночи. Так мы оставим разговор о Джонни на завтра?

Бэт сузил глаза и ухмыльнулся.

— Ты действительно старый, Уайатт. Черт подери, мы только начали. «Сороковые» начинают реветь только после полуночи.

Глаза Уайатта напряглись.

— Ты имеешь в виду «двадцатые»?

— Уайатт, Уайатт… — засмеялся Бэт. — В душе ты все тот же деревенский паренек.

Уайатт слегка улыбнулся, направившись к выходу.

— Ну, тогда, Бартоломью, если ты городской парень, я снова позволю тебе самому взять чек.

Глава 5

«Ревущие Сороковые», как объяснил Бэт Уайатту во время их следующей поездки на такси, было прозвищем района Таймс-сквер и Бродвея, Сорок второй и других «сороковых» улиц. Однако это было не слишком точное определение, поскольку оно затрагивало район от Сороковой до Шестидесятой, на которых располагались роскошные особняки.

— Растут, как грибы, — сказал Бэт. — Иногда — ядовитые.

Нелегальные кабаки более высокого ранга располагались в особняках и официально являлись частными клубами с громкими названиями, такими, как «Город и Страна», «Бомбейский велосипедный клуб», «У Луиса», «У Энтони» или, в данном случае, «У Холидэя».

— Но сейчас, когда прошла пара месяцев с начала великого эксперимента под названием «Сухой закон», гангстеры действительно начали входить в дело, — продолжал Бэт. — Иногда берут кабак под контроль, иногда просто доставляют свою выпивку.

Двое мужчин беседовали на заднем сиденье фордовского такси.

— А почему они не открывают свои собственные точки? — спросил Уайатт.

— Ох, они начинают — веселенькие меблированные помойки: «Хотси Тотси», «Сильвер Слиппер», «Фифти Фифти». Можешь получить стопку, а можешь и пулю. Или и то и другое в одном стакане.

Уайатт пару секунд обдумывал услышанное.

— И сколько здесь банд? — спросил он.

— Сколько у тебя пальцев на руках? А может, еще и на ногах.

— Значит, вскоре у нас будет манхэттенская версия войны за пастбища.

Бэт мрачно усмехнулся.

— И не говори. Хотя до сих пор вторжения на чужую территорию происходили только в отношении независимых торговцев, таких, как Джонни. А сейчас за рекой ирландцы и итальяшки дерутся за то, кто будет играть первую роль… Поэтому Фрэнки Йель послал своего молодого помощника, Капоне, искать новые территории по эту сторону Бруклинского моста.

Движение на западе Пятьдесят второй, между Пятой и Шестой авеню, было плотным, как и на Таймс-сквер. Они не слишком приблизились к месту назначения, когда Бэт расплатился с таксистом, и они пошли пешком, окутанные свежим апрельским воздухом.

— Практически без исключения, — сказал Бэт, махнув рукой, — почти в каждом из этих «жилых» переулков есть кабак.

Дома были объяты темнотой, с занавешенными окнами, а то и с закрашенными черной краской стеклами. Можно было подумать, что у каждой двери висит похоронный венок, но тротуары были забиты припаркованными бампер к бамперу автомобилями и прогуливающимися парочками, которые смеялись явно не в похоронном настроении.

— Конечно, Джонни никогда не называет свою точку кабаком — только ночным клубом.

— А в чем разница?

Бэт кашлянул и пожал плечами. Залихватски сбив котелок набок, он шел небрежно, но не слишком быстро. Старая рана в ноге все так же давала знать о себе.

— С точки зрения Джонни, огромная. В кабаке клиенты пьют, в театре — смотрят спектакль, в танцзале — танцуют. В ночном клубе они делают все это одновременно и даже больше.

Трехэтажный особняк, около которого остановился Бэт, тоже выглядел спящим, с темными окнами. Черт подери, уже далеко за полночь, почему бы и нет?

Тем не менее Уайатт начал было подниматься по лестнице из семи-восьми ступенек, ведущей к входу, и Бэт схватил друга за рукав пальто и покачал головой, словно останавливая несмышленого ребенка.

— Сюда никто не входит, — сказал он и повел Уайатта вниз по лестнице из полудюжины ступеней, ведущей в подвал.

Мрачная, неосвещенная подвальная дверь преграждала им путь крашеным черным металлом. Бэт позвонил в еле заметный звонок, и в двери открылось маленькое окошко, сквозь которое был виден лишь один глаз человека, глядевшего жестко и оценивающе.

Здесь не требовались пароль или карточка члена клуба. Окошко закрылось, и тяжелая дверь распахнулась наружу.