Долгое безумие - Эрик Орсенна

— Мог бы представить ее нам!

— Твое волнение понятно, Габриель, но пойми и наше нетерпение.

— Столько проехать и ничего не увидеть…

С террасы ресторана, куда я силой затащил их, сестры, поочередно качая головой, смотрели на море. Они снова и снова переживали свое разочарование. Они-то надеялись познакомиться с моей любовью с первого взгляда, столько вложили в мою любовную историю.

— Ты устроишь нам встречу в Париже?

— Обещаешь?

Я обещал и даже поклялся головой Элизабет. Нужно было поскорее успокоить их, поскольку конец дня также не предвещал им ничего хорошего.

— Где твой отец? Ужин простынет.

Я заказал для него камбалу, а им сказал, что он задерживается, поскольку встретил знакомого. Но я знал, что он не придет.

Воспользовавшись толкотней на причале, он сжал меня в объятиях.

— Подтверждаю: это самая красивая женщина в мире. Сын мой, да поможет тебе Господь, я ничего больше не могу для тебя сделать… — Его губы дрожали. — Займись моими красотками. Я ухожу. Я слишком стар. Не хочу, чтобы они присутствовали при конце… — В это время Энн и Клара наблюдали, как сходят на берег пассажиры. — Ничто не идет в сравнение с той битвой, которую ты начинаешь. И все же не забывай о себе. И да здравствуют Габриели! Одному тебе предстоит носить этот титул.

Он выпустил меня из своих объятий. Толпа тут же сомкнулась, пропустив его. Успел ли он сесть на пароход и помахать своей тирольской шляпой старушке Европе? Еще один мужчина нашей семьи предпочел исчезнуть, когда пришло время.

Потребность в легенде

XIX

Если однажды дружественная тебе сила, которую из лени окрестили случаем, приведет тебя на маленькую площадь, зажатую между зданием «Мобилье насьональ» и Гобеленовой мануфактурой (XVIII округ Парижа), отыщи фахтверковый фасад и поприветствуй его: этому ресторану (специализация: баскские блюда) ты обязан жизнью.

Неделю спустя после своего возвращения Элизабет по пневматической почте назначила там Габриелю встречу.

Не стоит задерживаться на первых минутах: все эти дрожащие руки, смущенные улыбки, затянувшиеся паузы — словом, абсолютное счастье, — никому не интересны.

Придя в себя благодаря выпавшему из рук официанта и оглушительно разбившемуся об пол бокалу, Элизабет осмотрелась и побледнела. Она выбрала этот ресторан за его удаленность от центра и скромность, вероятно, та же мысль руководила и другими посетителями, и по той же причине. В результате в зале были одни влюбленные парочки и царила невероятно накаленная особая атмосфера, состоявшая из восторга, отчаяния, боязни быть обнаруженными. На глазах доброй половины присутствующих женщин блестели слезы, при появлении новеньких все вздрагивали. Словом, все говорило о том, что это излюбленное место тайных любовников.

Элизабет встала и пошла к выходу. Габриель устремился за ней, на ходу бросив на стойку пачку купюр.

— Что-то не так? — проворчал хозяин. Элизабет успела вскочить в такси.

Два часа спустя Габриель получил все по той же пневматической почте послание, в котором на три десятка лет вперед устанавливался порядок их взаимоотношений: «Не правда ли, мы не станем поступать, как все? Соития украдкой никак не вяжутся с такой любовью, как наша».

Ну как было не восхититься подобным требованием?

В ответном послании Габриель еще и прибавил: «Мы с вами можем прожить лишь легенду».

Назавтра в агентстве раздался телефонный звонок.

— Благодарю. Я позабочусь о легенде. Доверьтесь мне. Доброго вам дня.

Элизабет не любила излияний по телефону. И с тех пор больше не звонила и не давала о себе знать.

Габриель не находил себе места, особенно в обеденные часы, заменившие часы с пяти до семи вечера, бывшие прежде временем любовных свиданий, в связи с тем, что женщины стали работать. Кружил вокруг парижских отелей. Дожидался, когда туда входили парочки, поднимал глаза к окнам и, к изумлению прохожих, ударял кулаком правой руки в ладонь левой, повторяя: «Вот дураки. Не будь мы такими легендарными, мы могли бы сейчас…»

Он безнадежно ждал. Времена не располагали к легендарности. Элизабет не позвонит.

XX

Ресторан Рио Гранде — Улица Бетис — Севилья — 27 июля — 23 часа

Такова была телеграмма, доставленная в агентство: без каких-либо уточнений, без подписи, без обращения — предложение о встрече в приказном порядке, первое в списке подобных ему, списке почти таком же длинном, как и список их разрывов.

— Что, дурная весть? — поинтересовался у Габриеля г-н Кале, бухгалтер.

С утра они вместе анализировали положение фирмы: несмотря на переезд в Версаль, сальдо покуда было не в пользу владельца.

В мире еще не началось то, что получило название «глобализация», не пришел конец смиренному, полному ограничений существованию. А французы еще не ощутили неодолимой тяги к своим корням, истокам. К тому же великий генерал, который ими правил, как гениальный иллюзионист напоминал им, что Франция остается Францией, старшей дочерью Церкви, совестью планеты и крестной матерью свободного Квебека. К чему создавать миниатюрный рай, когда перед тобой весь мир?

— Ничего особенного. Мне предлагают подарок, — ответил Габриель.

Г-н Кале, несмотря на непомерное любопытство старого холостяка, удержался от расспросов. И лишь сократил время своего пребывания в конторе, видя, что голова хозяина занята иным.

Оставшись один на один со своими семенами, книгами, набросками, Габриель связался со справочной Лионского вокзала. Ему ответили, что поезда в Испанию уходят с Аустерлицкого вокзала. Ехать в Испанию, когда там самое пекло! Впрочем, какое это имело значение.

Он заметил ее издалека: красная фигурка прогуливалась в робком свете фонарей вдоль Гвадалквивира, то пропадая в толпе, то вновь появляясь, медленно и легко скользя, задерживаясь перед всем, что было достойно внимания. Голова ее была несколько откинута, словно она вдыхала раскаленный, несмотря на ночное время, воздух.

Когда по мурашкам, побежавшим по коже, по приливу к голове жгучей волны он почувствовал, что Элизабет — единственная хранимая им внутри себя женщина — приближается, он поспешно достал блокнот и стал зарисовывать все, что попадало в поле его зрения: пароход, башню, словно хотел перевести дух. Она была рядом: красный цвет уже трепетал в свете фонарей, уже ноздрей его коснулся аромат, мучивший его память, не дававший ему покоя.

— Здравствуйте.

Всякий раз, когда они встречались, она произносила только это приветствие. Что и говорить, королевская манера вести себя: вы перевернули всю вашу жизнь, бросились ко мне по первому моему зову, поломали все рабочие планы ради этих неожиданно свалившихся на вашу голову каникул, пересекли не только Париж, но и полпланеты, плыли, попадали в бури, отражали натиск аборигенов и полярных медведей, и вот вы здесь — задыхающийся, растерзанный. Здравствуйте! На языке королев это означает: «Не — будем — вульгарны — избавьте — меня — от — суеты — вы — здесь — что — в — этом — особенного?»

До сих пор он не замечал, какая у нее тонкая кость, насколько она изящна. Он поднял глаза. Губы, грудь, бедра были как у взрослой женщины, а все остальное как у девочки, которую легко можно поднять и унести. Губы и грудь, бедра — островки женственности. А остальное — детское.

— Здравствуйте. Я могу сесть?

Габриель что-то пробормотал, выпрямился, чуть не опрокинул стул. Элизабет улыбалась, как королева, замечающая производимый ею эффект.

— Закажем что-нибудь, и за аперитивом я вам кое-что расскажу. Вы любите слушать, когда вам рассказывают?

«Больше, чем самого себя», мог бы ответить Габриель и не слукавил бы. Так повелось, что с детства Габриель любил слушать разные истории, уносившие его вдаль. По-видимому, оттого, что он был не слишком привязан к тому, что происходило с ним самим, да и не был уверен, что что-то происходило. Стоило кому-нибудь произнести «Жили-были…», словно поднять парус, как он пускался в море, покидая берег ради выдуманного мира. Это увлекало его и заводило в неведомые края. Оттого-то он и выбрал своим поприщем ботанику. Сады — это тоже рассказы, путешествия в неведомое, позволяющие, однако, уцелеть, сохранить себя. Слова были для Габриеля слишком сильным средством.

Официант бесстрастно дожидался, когда они остановят свой выбор на чем-то. Выбрали местную достопримечательность: хвост быка, в остальном положившись на его вкус. Пригубив розовой риохи, Элизабет пустилась в повествование.

«Стоило мне присесть напротив отеля на закраину фонтана, остудившую слегка мое тело, три часа подряд поджаривавшееся на кожезаменителе в поезде, и воздать хвалу Господу — если я вас шокирую, скажите, но мне кажется, вы любите женщин, милости прошу в женский мир, — так вот, на чем я остановилась? Ах да, только я присела, ко мне подошла девочка, белокурая такая, с волосами цвета светлого красного дерева, и проговорила: „Не желает ли дама, чтоб ей сделали укладку?“