Хрустальный лес - Галина Черноголовина

И тут он взлетел вверх. Конечно, не сам, его подбросили, взяв под мышки сзади.

— Вот ещё, кто это балуется! — Он крутнулся в чьих-то руках и увидел широкое смеющееся лицо с чёрными бровями вразлёт. — Дядя Нурлан! — закричал он. — Я вас сразу узнал! — и обнял его за шею.

Виктор Михеевич оглянулся и бросился к ним.

— Вылитый Витька! — смеялся Нурлан, ставя Илюшку на землю. — Вот я тебя точно таким в первый раз увидел, помнишь?

Он крепко обнялся с другом, поздоровался с Раисой Фёдоровной и Тоней.

— Какая взрослая девочка! — сказал он. — Тебя подруга ждёт, Айгуль, старшая дочка моя.

— А мальчик у вас есть? — спросил Илюшка. Ему папа говорил, что у дяди Нурлана нет сыновей, только две дочки — Айгуль и совсем маленькая Маншук, но он всё-таки надеялся — вдруг есть.

— Есть мальчик, — сказал дядя Нурлан. — Только он старше тебя, такой, как Айгуль и Тоня.

— Откуда он у тебя? — удивился Виктор Михеевич.

— Жены братишка. У нас живёт. Ну ладно, поедем. Ксения Сергеевна ждёт не дождётся. Хотела со мной вас встречать, да я отговорил: дорога дальняя, буран обещали.

— Буран? — встревожилась Раиса Фёдоровна, и у неё сделался такой вид, что, подай ей сейчас поезд, она сядет и уедет обратно. С Нурланом Мазаковичем она поздоровалась сухо, считая, что он во всём виноват. Не пиши он таких писем Виктору…

— Думаю, что проскочим, — сказал Нурлан. — Это всё ваши вещи? — указал он на груду чемоданов.

— Всё наши, — смутился Виктор Михеевич.

Раиса Фёдоровна это заметила и ещё больше рассердилась про себя. «Небось вспомнил опять, как они с матерью на целину с одним рюкзаком да чемоданом приехали. Сейчас время другое и дети у нас», — мысленно спорила она с мужем. Но характер у неё был отходчивый, и, когда сели в покрытый брезентом «газик», она первая заговорила с Нурланом Мазаковичем:

— Вы сами водите машину?

— А как же! — засмеялся он. — Мы, казахи, по степи пешком не ходим. Раньше на конях ездили, сейчас на мотороллерах, на машинах.

— А кони? — спросил Илюшка, сидевший на руках у папы рядом с дядей Нурланом.

— Коней сейчас меньше стало, — вздохнул Нурлан, но, увидев разочарованное Илюшкино лицо, успокоил: — Ничего, вот летом поедем на джайляу — там такие табуны гуляют!

— А что такое джайляу?

— Летнее пастбище.

Степь словно вращалась вокруг машины. С грохотом проносились огромные ажурные мачты высоковольтной линии, дальше медленней кружили какие-то строения, а на горизонте, в зыбком морозном мареве, виднелись машины, идущие по другим дорогам. Они словно уже и не двигались, а просто висели в воздухе.

— Живая стала степь, — сказал Виктор Михеевич. — Бывало, едешь — глазу не за что зацепиться, одни сороки из-под колёс взлетают.

Стемнело, и теперь только россыпи огней давали знать, что мимо опять пронёсся посёлок. Потом вдруг огней не стало, но не потому, что больше не было посёлков, — поднялся буран. Свет фар выхватывал впереди лишь небольшую часть дороги, на которой извивались снежные змейки.

Змеек становилось всё больше, наконец они свились в какой-то немыслимый клубок, опутали колёса машины, и «газик» застонал, буксуя.

— Эх, немножко не доехали! — с сожалением сказал Нурлан Мазакович.

Он взял лопату и вышел на дорогу.

— А ещё есть лопата? — спросил Виктор Михеевич и, хотя лопаты не было, тоже полез из машины, а следом за ним Илюшка.

— Ты куда? — успела ухватить его Раиса Фёдоровна за хлястик пальто. — Без тебя уж не обойдётся!

«Газик» буксовал ещё несколько раз, потом дорога как будто стала лучше.

— Скоро наш «Целинный», — объявил Нурлан Мазакович и вдруг резко затормозил. — Это ещё что за фигура?

С первого взгляда могло показаться, что какой-то шутник вылепил посреди степи снежную бабу, а потом облил её водой, чтобы она обледенела. Теперь фары осветили её, и она заискрилась, засверкала среди вьюжных вихрей. И вдруг «баба» подняла руку.

На этот раз Раиса Фёдоровна не смогла удержать Илюшку — он выскочил на дорогу следом за папой и дядей Нурланом. А дядя Нурлан схватил «снежную бабу» за плечи и стал трясти её, и тут Илюшка увидел, что это просто мальчишка в обледенелом пальто и без шапки, а волосы у него тоже покрыты льдом и снегом.

— Терпения моего больше нет! — сердито говорил Нурлан Мазакович, вталкивая мальчугана в машину.

Они с Виктором Михеевичем с трудом стянули с него жёсткое, как панцирь, пальто и бросили его за сиденье — туда, где лежало запасное колесо. Мальчишка, сопя, плюхнулся рядом с Тоней — она опасливо посторонилась.

— Вот тебе тулуп. Закутайся! — приказал Нурлан Мазакович.

Мальчишка нырнул в тулуп и затих.

Некоторое время ехали молча, потом дядя Нурлан позвал:

— Эй, Болат! Ты живой ещё там?

Из тулупа раздалось бурчание.

— Значит, живой? Так откуда ты взялся?

Болат глухо заговорил по-казахски.

— Стесняется, — пояснил Нурлан Мазакович. — Не хочет по-русски говорить. Это же братишка моей жены, про которого я вам говорил.

И он объяснил, что родители Болата, чабаны, живут на ферме, где зимуют овцы. Ферма километрах в десяти от совхоза, в стороне от шоссе. Туда ехала машина-водовозка, и Болат решил прокатиться до зимовки, прицепился сзади.

— Уж если так захотел, попросился бы в кабину, — сказал Виктор Михеевич.

— А он бы не взял! — выпалил Болат уже по-русски.

— Почему это не взял бы?

— Так.

— Да, ты всем шофёрам успел насолить, это верно, — согласился дядя Нурлан. — Так что же было дальше?

— Крышку с цистерны отскочила, — объяснил Болат.

— И тебя окатило водой?

— Ага…

Болат осмелел, высунул голову из тулупа, косил чёрными глазами на Тоню, на Илюшку.

— Вода шур-рух! Шур-рух! — весело говорил он. Ему нравилось, что Тоня и Раиса Фёдоровна ахают, слушая его. — В рукавах — вода, в валенках — вода. Я тяжёлый сделался, уже руки не держат… Шапка слетела, голова обмерзает. А она как плеснёт опять. И я оборвался.

— А машина уехала? — испугалась Тоня.

— Уехала. Ну, думаю, замерзать буду. Вечер, машин нет, буран поднялся, водовозка, наверно, на зимовке ночует. Пошёл пешком, пальто тяжёлое, бежать нельзя.

Илюшка с восхищением смотрел на Болата: сразу видно — целинник!

— Так ведь простыл насмерть, — взволновалась Раиса Фёдоровна. — На таком ветру, мокрый…

Она стала шарить в сумочке, искать какое-нибудь лекарство, но тут впереди засверкали огни, и Нурлан Мазакович сказал:

— Не ищите, уже в совхоз въезжаем, сейчас его в больницу сдадим.

Он остановил машину у двухэтажного здания.

— Выходи, Болат, только тулупом голову прикрой, ветер сильный.

— А чего я в больницу пойду? — захныкал Болат. — Я здоровый.

— Ничего, Раушан укол тебе сделает, горчичники поставит, — говорил ему Нурлан Мазакович. — Раушан — это моя жена, а его сестра. Она врач и сегодня дежурит в больнице, — пояснил он остальным.

— Конечно, конечно, — поддержала Раиса Фёдоровна, — а то может быть воспаление лёгких.

Но Болат, как услышал про укол и горчичники, так рванулся, что и тулуп остался в руках у дяди Нурлана.

— Болат, постой!

Но мальчуган улепётывал со всех ног.

— Дома поговорим! — крикнул ему вслед дядя Нурлан, а взволнованную Раису Фёдоровну успокоил: — Ничего, добежит, через огороды близко. Ну сорвиголова растёт!

— Сам-то какой был, — напомнил Виктор Михеевич, и оба расхохотались.

«Софронычи»

Ксения Сергеевна с утра переселялась. Верней, не она сама, а её лаборатория, которая раньше была при доме, а теперь для лаборатории отвели место в совхозной конторе. Так распорядился директор совхоза, чтобы освободить помещение для семьи приезжающего ветеринарного врача.

Айгуль и Болат собрали других ребят — благо были каникулы, и они, как муравьи, потащили по улице пшеничные снопы, пучки трав, папки с бумагами, весы с гирьками.

Все, кто встречал их, спрашивали, в чём дело, и, узнав, что переселяется лаборатория, сначала сожалели: старому человеку по пурге, по слякоти не очень-то весело ходить, но когда говорили, что приезжающий ветврач — сын Ксении Сергеевны, радовались за неё.

Девочки вымыли пол в обеих комнатах и на кухне, мальчишки скололи лёд с крыльца, принесли к плите угля и дров, а потом как-то вмиг все разбежались, и Ксения Сергеевна осталась одна.

Когда разгорелись дрова в плите, она засыпала ещё угля и стала готовить ужин, то и дело поглядывая на часы. Если поезд не опоздал, Нурлан уже должен встретить их, и сейчас они едут в машине. А вдруг не приехали? Вдруг, уже после того как отправили телеграмму, взяли и передумали? Каково им здесь покажется?

Темнело. Она включила свет и окинула комнаты взглядом стороннего человека. Будто впервые бросилась ей в глаза копоть над плитой — осенью ведь белила, и вот опять… Она взяла веник и сняла прежде не замеченную в углу паутину. Маленькие кособокие окошки с вечно мокрыми подоконниками, скрипучие половицы, кривые балки потолка, напруженные, словно вены на усталой руке…