Ностальгия по крови - Дарио Корренти

зал опустел, Безана попросил счет и обычные дижестивы.

– Нет, нет, мне не надо. Я потом всю ночь плохо себя чувствую.

– Ничего, я выпью и ваш тоже.

Безана положил на блюдце кредитную карту и двадцать евро чаевых. Официантка поблагодарила и быстро оглянулась кругом, не слышит ли их кто.

– Я хорошо знала Анету. Боже мой! Только не спрашивайте меня ни о чем, пожалуйста! Я могу лишиться места. Давайте поговорим в другой раз.

В знак благодарности Безана кивнул, потом взглянул на бейджик на груди у девушки. Ее звали Мелисса.

– Спасибо, Мелисса, я оставлю вам свою визитку. Позвоните мне, пожалуйста.

16 декабря

Илария читала и перечитывала ответ, полученный от тетки. Был уже почти полдень, но она еще не вставала с постели. Девушка потратила столько сил, чтобы выкроить себе местечко в этом мире, поэтому слова письма ее обескуражили. Илария лежала, прижав к животу планшет, и его тепло помогало ей воспринять леденящие душу фразы письма.

Илария, сокровище мое, я не могу притворяться. Прости мою настойчивость, но ты сделала выбор, достойный порицания. Чего ты добиваешься? Я не хочу грузить тебя всеми нашими лишениями, просто хочу, чтобы ты поняла, почему я так расстроилась. Мы с таким трудом тебя вытащили, а теперь, повзрослев, ты снова хочешь вернуться туда же? Этого я никак не ожидала. Чужие кошмары не могут стать лекарством. Лучше сходи к психиатру.

Дядя и Мег тебя обнимают. Мы все за тебя очень волнуемся.

Илария встала и побрела в ванную. Ей вдруг почему-то захотелось расчесать волосы, словно этим она распутает давящие узлы. Она посмотрелась в зеркало. Заглянула себе в глаза. Они были те же, что и в детстве. Интересно, почему глаза – это единственное, что не меняется в облике человека? Они с тобой с самого детства и до глубокой старости, а пока ты пытаешься себя переделать, перечеркнуть и возродить, глаза останутся прежними. Они – и твое прошлое, и твое будущее; они – единственная константа, на которую ты можешь рассчитывать, остальное либо теряется, либо находится.

Илария вернулась в постель с блестящими наэлектризованными волосами и всмотрелась в голубой экран ноутбука, лежащего на белой простыне. Она взяла его на руки, словно ребенка, и слегка почистила экран краешком ночной рубашки, как чистят музыкальные инструменты. Это самый обычный MAC, не Страдивари, но голос исходил именно оттуда. Выключишь его – и перестанешь играть. Илария медленно перетащила курсор вверх и навела его на надкушенное яблоко. Потом грациозным движением пианистки приподняла четыре пальца и, действуя большим пальцем как рычагом, открыла то самое окно. Окно, через которое можно убежать. Она ласково погладила мышку, словно это была последняя ласка влюбленных. Стоп. Перезагрузить. Выключить. Выключено.

17 декабря

Безана был сильно озадачен: жена вдруг попросила о встрече. Пока брился, он несколько раз перечитал короткое сообщение, которое могло означать как все, так и ничего. Она просила его на минутку заглянуть домой, чтобы с ним поговорить. Может, решила дать ему шанс? Или поняла наконец, что не может жить без него? Нанося на лицо пену для бритья, он улыбнулся.

Безана попрощался с грязной ванной, где выключатель был соединен с вентилятором, ревевшим, как ядерный реактор, а бра больше годилось, чтобы освещать кладбище, чем зеркало в ванной и канареечного цвета плитку. Даже стук капель протекающего душа его настораживал. Ну и ладно.

Безана порылся в шкафу и нашел приличную рубашку, но она немного не сходилась на шее. Черт, он растолстел. Ни один воротник не застегивается. Он нашел почти новую рубашку и померил. Конечно, расходится чуть-чуть на животе, но это можно прикрыть свитером. Можно, пожалуй, надеть зеленый кардиган. Его как раз Марина подарила. Безана вытащил кардиган из ящика и заметил на нем пятно. Черт возьми, почему сразу было не зайти в химчистку? Голубой свитер сильно свалялся, а синий – облез. Спокойно!

Проклиная все на свете, Безана старательно почистил грязные ботинки и внимательно осмотрел пальто. Да чтоб тебя, не хватает пуговицы. Ну ладно, чтобы было незаметно, он не станет его застегивать, даже если от этого потом заболит живот. Он готов. Выходя, Безана взглянул в зеркало у двери и увидел в нем очень одинокого человека. Может, так оно и было. Пора. Да иди же ты, наконец!

Марина оставила дверь открытой. Безана вошел и увидел ее на кухне. Она даже не обернулась: дожидалась его, сидя в профиль. Ее красивый греческий нос смотрел в сторону мойки, а не на него. Белокурые волосы были заколоты «крабиком», чтобы ни одна прядь не выскочила, а рукой она опиралась на какой-то конверт. Марко посмотрел на пальцы. Марина больше не носила колец, которые он ей когда-то подарил.

– Привет, – начал Безана.

– О, я не отниму у тебя много времени, – ответила она. – Я только хотела вернуть тебе фотографии, которые кто-то любезно мне прислал.

Черт! Безана хотел было выскочить за дверь, но Марина ему такой возможности не дала. Она встала, подошла и принялась бросать в него одну за другой фотографии на глянцевой бумаге, 10х15, к сожалению имеющие прямое отношение к его личной жизни.

– Знаешь, какая из них причинила мне самую большую боль? Не та, где она совсем голая, нет. Та, что ты сделал в Монтероссо. Там на ней пиджак, подаренный мной. Так ты возил ее на море? У тебя вечно не было ни одного свободного дня… Даже в медовый месяц. Сколько раз я уговаривала тебя поехать в Чинкве-Терре? [21] Но ты никогда не мог.

Безана наклонился и поднял фотографию, которая, ударившись о грудь, упала ему на ногу.

– Ты позволил сфотографировать себя в нижнем белье, с таким-то отросшим животом… У тебя нет ни капли достоинства! – крикнула Марина, запустив в него и этим безжалостным портретом. – Но самый пикантный снимок – тот, где она в сиреневом кружевном комплектике. Это ты ей подарил? Значит, теперь ты находишь время дарить подарки? А я все еще жду от тебя подарок ко дню рождения, который был два года назад.

17 декабря

Марко вышел из дома бывшей жены и, проходя мимо мусорного контейнера, выбросил туда фотографии. Потом зашел в бар и заказал кружку пива. Неважно, что сейчас одиннадцать утра. Может, он себе еще кружек десять закажет.

Ему на ум пришел один из сотрудников редакции, мужественный и талантливый военный корреспондент, с которым он подружился больше, чем с остальными. Когда он возвращался в Милан