Вишневые воры - Сарей Уокер

такого ужасного должно случиться с Эстер и Мэтью после свадьбы. Все мои сестры, включая Эстер, не придали маминому предупреждению никакого значения, предложив свои версии происходящего: она ищет внимания, она ненавидит брак и хочет лишить Эстер этой возможности; ну а самая убедительная теория была у Розалинды, которая попросту заявила: «Она сумасшедшая!»

Я признавала, что мои старшие сестры знали Белинду лучше, чем я, но боялась, что в этот раз все идет не так: раньше Белинда никогда не пыталась предупреждать нас о чем-то. Мы никогда не думали, что духи, с которыми она общалась, образы, которые ее преследовали, могут навредить и нам тоже. Если бы она сказала мне: «Айрис, не ходи завтра на луг, иначе случится что-то ужасное», я бы испугалась и осталась дома. И мне казалось, что не бояться сейчас – это большая ошибка. Но я знала, как отреагируют сестры, скажи я им об этом, поэтому помалкивала.

И все же предупреждение Белинды не оставляло меня. В понедельник днем у нас с Зили был урок фортепиано. Увидев нашу учительницу, Милли Стивенс, я тут же вспомнила обо всем, что произошло накануне. А Зили, конечно же, тараторила об этом не умолкая.

– А мы вчера за ужином говорили о тебе, – сказала она Милли по пути в музыкальную комнату в задней части дома. – О том, что ты не замужем.

Я схватила Зили за руку и вцепилась ногтями в ее нежную кожу; она ответила мне яростным взглядом. Милли – темные волосы убраны в высокий хвост, клетчатое платье – улыбнулась, чтобы скрыть смущение, и засеменила дальше; она вошла в комнату и поставила нотную тетрадь на фортепиано.

– Отец всего лишь спрашивал нас об уроках, – обратилась я к Милли, присаживаясь на скамейку рядом с ней; от нее пахло гардениями. – Мы сказали ему, что нам очень нравится заниматься с тобой.

Зили плюхнулась в кресло у окна и не осмелилась возразить мне.

– Я польщена, что вы сказали обо мне отцу, – тихо сказала Милли. Я надеялась, что мое вранье поможет как-то исправить ситуацию, но до конца урока чувствовала неловкость перед Милли, вспоминая, с какой жестокостью о ней отзывалась Эстер. Жизнь Милли вовсе не казалась мне плохой – быть учителем, целый день играть музыку. Вполне возможно, что ей это нравилось больше, чем быть домохозяйкой и сидеть с детьми.

Когда мои полчаса вышли, я с готовностью уступила место Зили, более серьезно подходившей к занятиям музыкой. По пути наверх, в пустое девичье крыло, я снова прошла мимо темного маминого коридора. Присев на подоконник в нашей гостиной, я немного поработала над рисунком малиновки, к которому приступила ранее в тот день. Через какое-то время я услышала голос Эстер.

– Айрис, – сказала она. Ее голос звучал приглушенно, как будто она говорила из спальни.

Слегка раздражаясь, что меня отвлекают и никак не оставят в покое, я не поднимала глаз от рисунка.

– Что? – крикнула я в ответ.

– Айрис, ты нужна мне.

На этот раз ее голос вибрировал – я почувствовала его отзвук сквозь паркетную доску под ногами. Я отложила карандаш и пошла к ней в спальню. Но там никого не было.

– Эстер? – Я заглянула в другие комнаты, но везде было пусто. Ошеломленная, я стояла в холле. Я же совершенно точно слышала ее голос.

Через несколько минут с урока вернулась Зили, обнаружив меня растерянно стоящей в холле.

– Где Эстер? – спросила я. Зили, наша мисс любопытство, всегда знала лучше меня, где и кто находится в нашем доме.

– Они с Мэтью уехали покупать мебель.

– Не может быть. Она только что звала меня.

– Прямо из Нью-Йорка? Что ж, у тебя прекрасный слух, прямо как у Чудо-женщины, – сказала она, заливаясь задорным смехом.

– Перестань, – отрезала я, смущенная тем, что меня поймали на выдумках. Я потрясла головой. Наверное, я слишком много думала об Эстер и пророчестве Белинды.

В тот вечер Эстер снова должна была готовить ужин, но она осталась в городе с Мэтью – судя по всему, чтобы не встречаться с Белиндой. Миссис О’Коннор приготовила то, что собиралась готовить Эстер – макароны и томатную запеканку. Но Эстер зря волновалась о том, что ей придется общаться с матерью, – место Белинды за столом пустовало. Я подумала, что теперь настроение за ужином будет повеселее, но этого не произошло. Мы по-прежнему ощущали тяжесть предыдущего вечера, и мамино предсказание о таинственных ужасных вещах продолжало довлеть над нами.

В понедельник Белинду мы так и не увидели, но зато услышали ее ночью, когда ее резкий крик внезапно прорвал окутывавший нас защитный покров тишины. Я открыла глаза, повернулась на другой бок и сразу же уснула снова. Мы давно привыкли к маминым крикам; она кричала не каждую ночь, но достаточно часто, чтобы это перестало меня беспокоить. Ее кошмары были нашей колыбельной. Сестры с детства научили меня игнорировать их.

Во вторник на кухне появились признаки жизни Белинды: на столе стоял поднос с остатками обеда, который Доуви принесла из ее комнаты: белая фарфоровая тарелка с недоеденным куриным крылышком и пустая пиала со следами чего-то сладкого – должно быть рисового пудинга.

Я взяла крылышко и стала легонько его посасывать. Потом в кухню примчалась Зили – она провела пальцем по стенкам пиалы и слизала остатки сладкой массы. Как самые младшие в семье, мы постоянно что-то доедали за мамой.

– Пойдем к ней в комнату, – предложила я, положив крылышко обратно на тарелку. Мы пошли наверх, в ту часть дома, где жили родители. У мамы было две комнаты – спальня и гостиная. Дверь в спальню была открыта, и я осторожно заглянула внутрь. Никогда не могла отказать себе в этом. Обстановка в комнате была аскетичной: стены выкрашены в белое, на них ни одной картины, ни одного украшения. На кровати – простое одеяло из бельгийского льна соломенного цвета, у стен – мебель из каштана, строгие линии, почти без орнамента. На одной тумбочке возвышалась коллекция свечей в баночках – мама говорила, что свет ламп ночью для нее слишком ярок. На другой стояло крошечное чучело крапивника – его лапки были приклеены к лакированному деревянному бруску. Эта гостиная совсем не была похожа на красочные, утопающие в цветах комнаты девочек, стены которых она сама же и расписала. Белинда – старинное имя, означающее «змея». Однажды мы с Зили играли в маминой спальне, когда ее самой не было дома – она уехала по тем редким делам, которые иногда вынуждали ее покидать дом и Беллфла-уэр-виллидж. Тогда я и заметила змею, нарисованную на стене за шкафом, прямо над плинтусом. Она была петлистой, цвета патины, с круглыми бурыми глазками и небольшими пятнышками. Тайная змея Белинды, отражение ее имени: в отличие от дочерей цветком она не была.

В комнате никого не было – и неудивительно: здесь Белинда только спала. Я постучала в дверь, ведущую в гостиную.

– Войдите, – сказала Белинда, и мы с Зили вошли. Она сидела на диване и держала в руках чашку чая.

– А, это вы, – сказала она. – Я думала, это Доуви. Она поставила блюдце с чашкой на столик для закусок, рядом с пупырчатой вазой с желтыми каллами. Занавески были задернуты – между ними оставалась лишь тонкая полоска света. Убранство гостиной было более броским, чем спальни, и даже в полумраке я могла разглядеть кремовые японские хризантемы на обоях, на письменном столе и на стеллаже, где хранились разные диковины, которые она собирала, – в основном привезенные из поездок с отцом много лет назад. Несмотря на задернутые шторы, в комнате стояла удушливая жара.

– Закрой дверь, Айрис, – сказала она.

– Но как же… – Я показала на вазу с каллами.

– Утром Доуви купила их для меня в городе – они прекрасны, правда?

– Но ты не разрешаешь ставить каллы в закрытом помещении. Ты всегда говорила, что они отравляют воздух, а сама…

– А сама что? – В ее голосе слышались нотки досады и раздражения.

– Сидишь с ними взаперти целый день.

– Закрой дверь.

Я осторожно закрыла дверь. Зили села на диван рядом с мамой – аккуратно, на краешек подушки, а не развалясь на нем, как обычно, руки-ноги в стороны.

– Где ваши сестры? – спросила Белинда, прижав ко рту платок.

– Внизу, – сказала Зили, наклоняясь к Белинде, чтобы рассмотреть ее лицо. –