Вот был слуЧАЙ. Сборник рассказов - Александр Евгеньевич Никифоров

Главное сейчас, кучно выстрелить, а попадать в мишень совсем необязательно.

– Удивил. У Нинки, сколько раз зашивался? Не сосчитать. Жопа вся в шрамах, от попаданий «торпед». А что толку? Все мимо, пока в «ЛТП» не отправила. А так? Проблюется после очередной «торпеды» и опять за свое. Денег кучу перевела. Я ей сколько раз говорила, – купи ты, водяры пару ящиков, чтоб захлебнулся, и не мучайся с ним. Еще бы на похороны и поминки осталось. Как говориться, с глаз долой из сердца вон.

– Он после «ЛТП» через полгода, «ласты» и «склеил», – напоминаю я, – здоровье там и пошатнулось. Угробила, твоя Нинка, хорошего мужика.

– В ЛТППППП…? – в голове жены начинают дрожать угрожающие звуки. Я тихонько продвигаюсь к дверному проему, чтобы в случае явной агрессии, удара рукой или ногой, успеть выскочить из комнаты.

– Сказки, он мне, будет рассказывать? Бухарик, был еще тот, все здоровье до «ЛТП» до « корня» пропито. «Белочка», лучшей подругой была, через день, а то и каждый день, в «гости» приходила.

Бабка Варя, месяц уколы от столбняка делала, когда он ее за ногу укусил.

– А, на кой, приставать-то надо было? Вот привычка у этих «сексоток». Идет себе человек домой, никого не трогает, Нет, надо пристать, – высунув голову из-за дверного косяка, подаю я голос в защиту безвременно усопшего товарища.

6

– Человек идет, а он на четвереньках передвигался. Уж кого он, из себя представлял, не знаю. Но когда, как собака, на скамейку ногу стал задирать, тут терпенье лопнуло. Ну, кому это понравиться? Вот бабка Варя и посоветовала ему, что раз так приспичило, то хоть за кустики забеги. А он что? Ее за ногу укусил, да еще и на подруг ее бросился. Орал,– всех, в клочки разорву. И разорвал бы, если б не убежали. Вот и тебе, такая участь ждет, если пить не прекратишь.

– Вот, мужик был, – мысленно воздаю я должное усопшему, – жалко до конца угроз не довел. Надо было до смерти закусать, весь личный состав этого «филиала ЦРУ», серпентарий этот бабий. А так сам, раньше их «коня» двинул, «копыта « отбросил.

– В выходные выпью, и уже пьянь, – начинаю снова свою «защиту», находясь в относительной безопасности, высунув пол-лица, – я даже могу не опохмеляться.

– Ётмь…,– от негодования у жены, перехватило дыхание, – а не ты ли сегодня, в моих теплых красных шароварах, гарцевал по городу? Думаешь, капюшон надвинул, тебя никто и не узнал? Бабка Вера, тебя по пяткам, опаленным, в волдырях, сразу вычислила.

– Ну, надо же, твою в ерша, – мысленно ругаюсь я. Носки надо было одеть. Забыл, как на спор, на бутылку йога изображал. Бабка Вера, вот не забыла, Мата Харя, мать ее, скамеечная. По пьяни, чего не придумаешь. Вот и придумали. По углям босиком бегать, Северные йоги, они мол, крепче, чем индийские. Мясом, жаренным, за два квартала воняло.

А не понять дуракам, что у тех то, пятки не проспиртованные, вот и не горят. А с другой стороны, начни их йоги, водяру хлестать, как мы, за неделю передохнут. Так, что они, по выносливости, даже в эти самые пятки, не годятся.

– Сказал, же завязал, – говорю я жене, прервав гордые мысли за себя и друзей в голове.

– Я посмотрю, как ты завязал, – отвечает жена, голосом, уже настраиваемым на миролюбивый лад.

– Знаешь же родная, уж если завязал, так сразу, – уже без опаски появляюсь я весь, протягивая к ней руки.

–Ты ко мне свои грабли, не протягивай. Объявляю тебе испытательный срок. А пока будешь лишен всех благ, и кухни, в том числе. И напоминаю тебе, что это последнее мое отступление. Дальше будет, или добровольно в ЛТП, или принудительно, под забор.

– Так голодным-то и так «хвост» не распушишь,– пытаюсь обратить все в шутку я.

– Ты лишенец, на работу, ходить собираешься? – отметает она, мой шутливый тон.

– А как же? Стремление к «благам» буду в трудовом поту топить, – опять шучу.

– Топиться, в мокром, побежишь?– отвечает, каверзным вопросом.

Дрожащими, от жуткого похмельного состояния руками, шарю по дну ванны, пытаясь нащупать и выдернуть пробку слива. Наконец обнаруживаю, и, приложив немалое, а в моем случае, титаническое усилие, с громким плеском, выдергиваю ее.

Вытираю выступивший обильный пот, и с ужасом смотрю на мокрую одежду – двое брюк, четыре рубашки. Ставший от времени, почти бесцветным спортивный костюм. Отдышавшись пару минут, первыми вынимаю ботинки, их не надо выжимать. Кладу их в раковину подошвой кверху, за ночь, я думаю, стекут. С зимними сапогами, совсем просто: вынимаю и ставлю на край ванны, до зимы, и там высохнут.

Приподнимаю, набухшие от воды брюки. Стекающие с них темные струи воды, вызывают определенные позывы. Бросив их опять в ванну, бегу в туалет. При переходе из одной двери в другую, сталкиваюсь с женой.

– Никак, обделался со страха, лишенец? А как же я? Чуть ли не каждый день, то стираю, то мою,

– говорит она, сочувствуя скорее себе, чем мне.

И странно, от ее слов, пропадают позывы к тошноте, и я возвращаюсь назад.

Пропустив меня в ванну, она озирает поле, моей трудовой деятельности.

– Барахло твое, неплохо бы простирнуть, – советует она мне, – порошок под ванной. Много не сыпь.

Обреченно качнув головой, соглашаюсь с ее предложением. Пока она стоит в дверях, опускаюсь на четвереньки, и, кряхтя, шарю под ванной в поисках стирального порошка.

Потеряв терпение, к моим страданиям, жена уходит, прикрыв дверь.

Не поднимаясь, сыплю щепотку стирального порошка в ванну. Много, ни к чему, только пену поднимать. А потом полоскать замучишься. Включаю снова воду. Пока, набирается, отдыхаю. Опускаю в ванну руки, круговыми движениями, поднимаю волну, разгоняя белые точечки порошка.

7

Оставляя за собой на полу, мокрую дорожку, стекающей с плохо отжатой одежды воды, волоку весь ворох на балкон.

Возвращаюсь оттуда с давно подзабытым чувством исполненного хозяйственного домашнего дела.

Жена смотрит в комнате телевизор. С экрана «бровастый звездун», объясняет очередные направления по улучшению нашей жизни. Помню, в глубоком детстве, когда еще соску сосал, из хлебного мякиша в марлю завернутого, он по радио уже вещал, мол, «Советский человек, заслужил, чтоб жить лучше». Уже водку сосу, частенько бывает из горлышка и вперемежку с пивом и вином, а он, теперь уже с экрана, а все не унимается, – «Советский человек, должен жить лучше».

Тут одно, несомненная, правда, если ты Ильич – ты бессмертен. Меня на погост потащат, а он с сожалением скажет вслед, – жалко, еще один, не дождался.

Половинка моя, слушает внимательно, она,