Волшебство по наследству - Светлана Лубенец

Настя, кашляя, пыталась его остановить, но он бросил ей: «Поправишься, приду» – и выскочил на лестницу.

– Ну? Все в порядке? – спросила его Яна.

– В том-то и дело, что нет! – стукнул кулаком по перилам Коля.

– Почему?

– Не знаю! Почему-то код не сработал. Сейф не открылся.

– Перепутал, наверное!

– А ты могла бы перепутать фамилию – Шереметьев?

– У них что, код такой – собственная фамилия?

– Вот именно! Говорю же, что трудно ошибиться. Я еще Настьке тогда сказал, что дураками надо быть, чтобы такой простой код для своих драгоценностей придумать. А вышло, что не такой уж он и простой.

– Может быть, надо было во множественном числе набирать – Шереметьевы?

– Не дурак... Пробовал...

– Ну тогда, может быть, латинскими буквами надо было?

– Нет там латинских букв. Я все возможные варианты перепробовал: и с маленькой буквы набирал, и все буквы заглавными делал, и даже задом наперед попробовал фамилию набрать. Смешно так получилось: веьтемереш... Мягкий знак глупо стоит – даже не прочитать.

– Так, может, они код сменили?

– Вчера еще был тот же самый.

– Откуда знаешь?

– Я же тебе рассказывал, что Настька о пропаже серег уже знает. Меня вчера пытала. Я между делом и спросил о коде. Они его не меняли.

– Знаешь, Колька, Настя может и не знать. Родители поменяли, а ей не сказали. Родители имеют такие дурные привычки – детям не все говорить.

– Ну... могли, конечно...

– И что думаешь делать?

– Не знаю. Наверное, придется просто так у них в квартире подбросить. Я, пожалуй, сейчас и вернусь. Скажу, тебя, мол, проводил и пришел, поскольку без нее очень скучаю... А, Ян, как думаешь?

– Делай что хочешь. Мне-то что...

– А ты не будешь считать, что я тебя предал?

– Почему предал?

– Ну... говорю, что тебя люблю, а сам... к Насте...

– Коля, я тебе тысячу раз предлагала от меня отстать, поэтому в обиде не буду. Тем более, что Насте ты и правда здорово нравишься.

– Да? – Губы Брыкуна разъехались в довольной улыбке. – С чего взяла?

– Пока ты с сейфом возился, она меня все о тебе расспрашивала.

– Про серьги? – испугался Колька.

– Нет. Ей очень хотелось знать, нравится ли она тебе.

– Ну? И ты, конечно, сказала, что я в тебя влюблен... – На Колькином лице было написано такое неподдельное огорчение, что Яна не могла не рассмеяться, несмотря на свое дурное настроение.

– Не бойся, я ее обнадежила. Сказала, что ты от нее без ума. Я правильно сделала?

– Ну... вообще-то... на данном жизненном этапе это был верный ход... – виновато промямлил Колька.

– Я тогда пошла? – продолжала улыбаться Яна.

– Погоди, – Брыкун задержал ее за длинный шарф. – Дай мне слово, что не будешь... того...

– Чего «того»?

– Ну... что травиться не будешь!

– Даю, Коля. Это я так... Пошутила, в общем...

Она уже спустилась на пару ступенек, потом обернулась и обеспокоенно спросила:

– Коль, а кольцо ты не трогал?

Брыкун отрицательно помотал головой.

– Честно?

– Клянусь!

– А альбом?

– В порядке альбом. Похоже, его даже не хватились, поскольку за золото свое сильно переживали. Я его туда же поставил, откуда взял – в книжный шкаф, – сказал Колька и нажал кнопку звонка квартиры Шереметьевых.

Глава 6

Влюбленная собака на сене

Яна сидела на подоконнике своего окна и любовалась падающим снегом. Несмотря на вступившую уже в свои права весну, снежинки, летящие на землю вопреки календарю, были огромными и пушистыми.

Яна любила рисовать такой снег в детском саду. Зимой воспитатели всегда выдавали им голубую бумагу и белую гуашь. Первым делом Яна обычно проводила белую полосу по самому низу бумаги. Это была земля, сплошь укрытая снегом. Потом обязательно рисовалась зеленая елка, потому что зимой бывает Новый год. Но поскольку рисунок изображал улицу, а не квартиру, Яне приходилось украшать зеленые еловые лапы вместо разноцветных игрушек белым гуашевым снегом. Соседом елки у нее всегда был снеговик. Его рисовать было особенно упоительно, потому что три белых круга надо было густо и от души замазывать белым. Потом Яна быстренько рисовала черные точечные глазки снеговика, рыжий морковный нос, коричневую шляпу-ведро и обязательную растопыренную метлу на желтом кривоватом древке. После этого наступало самое главное: Яна брала кисточку потоньше и, высунув от усердия язык, выводила по голубому полю листа множество кружевных снежинок. Другие дети поступали проще. Они макали кончик толстой кисточки в гуашь и лепили на голубом листе толстые кляксообразные белые пятна. Но Яна-то знала, что таких снежинок не бывает, и без устали рисовала снежные кружева. Воспитатели ее всегда хвалили за усердие и способности к рисованию, а ее зимние рисунки всегда висели на особом стенде до весны.

На подоконник уселся пестрый голубь. Яна вынырнула из своих воспоминаний, улыбнулась голубю и погрузилась в размышления над собственным состоянием.

Что же такое с ней случилось? Почему она так расстроилась, когда увидела Юльку с Шереметьевым? Неужели от злости на Широкову? Неужели она, Яна, до такой степени ненавидит свою бывшую подругу, что ей противно даже видеть ее радостной, неприятно, что парни обращают на нее внимание? Неужели она опустилась до такого? Нет, если бы Юлька болтала даже со всеобщим любимчиком Серегой Николаевым, ей не было бы до нее никакого дела.

А если бы Юлька чирикала с Юрой Князевым? Задав себе этот вопрос, Яна даже спрыгнула с подоконника, потому что в душе ее при этом не шевельнулось ничего. Ни-че-го. Она даже испугалась. Почему же ничего? Кажется, еще вчера перед сном она мечтала о том, как Князев с Самохиной все-таки рассорятся и Юра придет к ней с повинной головой. Она его, конечно, не сразу, но простит, и тут же немедленно наступит Сказка! Рай! Именно так: с большой буквы! А сегодня... Почему сегодня ей уже абсолютно не хочется, чтобы Танька с Юрой ссорились? Да что же это такое? Что с ней происходит?

Вообще-то, Яна уже понимала, что с ней произошло, но оттягивала момент признания самой себе. Нет, этого не может быть... С чего бы это вдруг? Ей этого совершенно не надо! Не может быть, чтобы дело было в Витьке. Витька... Витя... И имя-то какое-то дурацкое, никогда оно ей не нравилось. Из какой-то прошлой жизни, из жизни родителей. Сейчас парни все больше Антоны, Кириллы, Романы. А тут Витя... Ви-тя... Виктор... Ви-тень-ка... Это уже как-то лучше, но тоже не очень...

Нет, все-таки этого не может быть. Надо быть честной хотя бы с собой! Просто в ней взыграло чувство знаменитой собаки на сене. Той самой, которая – ни себе, ни людям. Конечно! Она просто привыкла, что Витька всегда под рукой, что, как говорит Брыкун, стоит только свистнуть, и Шереметьев примчится. И будет делать то, что хочется Яне Кузнецовой. А тут вдруг откуда-то вылезла Юлька Широкова, и Витька вместо Яны теперь услаждает ее светлые очи. Как же «собаке» не огорчиться? Видимо, все дело в этом.

Стыдно-то как... Хорошо, что она вовремя все обдумала и все про себя поняла. Теперь можно бороться со своим дурацким характером, и она начнет это делать прямо сейчас. И как же бороться? Не-е-ет... Почему-то никак не борется... Что же тут не так? Вообще-то она никогда не слышала, чтобы «собаки на сене» мечтали отравиться цианистым калием. А она, Яна, когда увидела Шереметьева с Юлькой, действительно готова была умереть, немедленно и бесповоротно. Отчего так?

И что-то совсем не верится, чтобы Шереметьев ненавидел девчонок, как считает его сестра. Вон он как весело болтает с Юлькой! И если Настя ничего не слышала от него о Широковой, то это еще ровным счетом ничего не значит. Станет он с Настькой обсуждать свои дела, еще чего не хватало! А Ирка Анисимова – настоящая дура. Джинсы ей Витины, видите ли, не нравятся... Какая глупость! Да у него такие глаза... При чем тут джинсы?! И деньги. Разве дело в деньгах? Она, Яна, отдала бы все, что имеет, лишь бы только... Но ему не нужно... Ну почему в жизни все так непонятно? Почему ей так грустно и одиноко? Сходить, что ли, к Самохиной? Зря она ее, что ли, причислила к рангу настоящей подруги? Пока они пытались решить Колькины дела, она должна была успеть вернуться из школы. Но уже поднимаясь к Татьяне на второй этаж, Яна подумала, что вряд ли застанет ее дома. Счастливая Княгиня наверняка гуляет со своим Князем. Но, на удивление, Таня оказалась дома.

– Что случилось? – сразу спросила она, как только увидела Яну.

– А разве заметно, что что-то случилось? – удивилась Кузнецова.

– Ну конечно! Ты прямо на себя непохожа: растрепанная, бледная, глаза сумасшедшие... И с уроков ушла! – Таня втащила подругу в свою комнату, плотно прикрыла дверь и потребовала: – Садись на диван и немедленно рассказывай!

– Знаешь, Таня, – начала Яна, – я... кажется... влюбилась...

– Странно... – проговорила удивленно Самохина.

– И что же тут странного? – почти до слез огорчилась Яна. – По-твоему, я и влюбиться не могу?

– Нет... Я думала, что ты давно уже... А как же он?