Сатори в Париже - Джек Керуак

К тому времени, из–за бретонских холодов, я уже надел теплую фланелевую рубашку, замотался под воротником шарфиком, небритый, упаковал дурацкую шляпу назад в чемодан, закрыл его опять с помощью зубов, и теперь, с обратным билетом Эйр Франс до флоридской Тампы, я во всеоружии как какая–нибудь толстушка в старом Уинн Дикси, Боже ты мой милосердный.

37

Посреди ночи, кстати говоря, во время моих восторгов перебивами света и тьмы [94] , какой–то ненормальный похотливец лет 28–ми сел в вагон вместе с 11–летней девочкой, с упованием забрался к ней в купе для раненых, и я слышал как он орал там несколько часов пока она не обломала его заснув на своем сиденье одна – La Muse de la Département и Le Provinçial à Paris с разницей в несколько лет, О Бальзак, О и Набоков тоже…

(«Муза департамента» и «Провинциал в Париже») (А чего еще можно ожидать, если принц бретонский едет в соседнем купе?)

38

Вот мы и в Париже. Все кончилось. И уже никакие события парижской жизни меня не интересуют вообще. Когда я выхожу с чемоданом в руках, на меня наседает таксист. «Мне в Орли!» говорю я.

«Поехали!»

«Но сперва мне надо выпить пива и коньяку в баре напротив!»

«Извините, времени нет!» и он поворачивается к другим клиентам зазывая их, и я понимаю что если хочу сегодня оказаться дома, во Флориде воскресного вечера, мне необходим какой–нибудь скакун, так что я говорю:

«Окей. Bon, allons»

Он хватается за мой чемодан и отволакивает его к машине, ждущей у туманной мостовой. Парижский таксист с тонкими усиками, он заталкивает двух женщин с ребенком на руках на заднее сиденье своего экипажа, пихая одновременно их сумки в багажник. Какой–то привокзальный братан запихивает также и мой чемодан, и просит 3 или 5 франков, не помню точно. Я смотрю на таксиста как бы спрашивая «На переднее?» и он кивает мне «Ага».

Я говорю себе «Еще один носатый паршивец со этим своим Paris est pourri дерьмом, ему безразлично хоть ты собственную бабушку на углях поджаривай, лишь бы удалось заполучить ее сережки и может еще золотые зубы в придачу»

Сев на переднее сиденье этой маленькой спортивной машины, я тщетно пытаюсь найти в дверце пепельницу. Он вытаскивает чудной конструкции пепельницу из своего приборного щитка, с улыбкой. Потом, пробираясь шестисторонними сплетениями перекрестка этого Тулуз–Лотрека–много–шума–много–треска, он оборачивается к дамам: «Милая девчушка! Сколько ей?»

«Ой, всего семь месяцев»

«Много у вас таких еще?»

«Двое»

«И это ваша, э–э, мама?»

«Нет, тетя»

«Я так и подумал, конечно, она на вас и не похожа, ну что за ерунду я говорю – В любом случае, какой очаровательный ребенок, о матери уж и говорить нечего, а тетушка так просто гордость всей Оверни!»

«А как вы догадались что мы овернцы?»

«Шестое чувство, знаете ли, шестое чувство, такой уж я догадливый! А у тебя как дела, приятель, куда едешь–то?»

«Я?» говорю я с остаточной бретонской мрачностью. «Во Флориду еду» (à Floride).

«Эх, должно быть красиво там! И вы, уважаемая тетушка, у вас сколько детей?»

«Ох – семеро»

«Ай–ай, почти можно сказать многовато. А с меньшой–то возни много?»

«Да нет – не особо»

«Ну, значит, повезло вам. Вот как все здорово, честное слово», закладывая на скорости 70 миль в час вираж вокруг церкви Сен–Шапель, где, как я уже говорил, хранится кусочек Креста Животворящего, положенный туда Святым Людовиком Французским, королем Людовиком 9–м, и я говорю: «Так это и есть Сен–Шапель? Хотелось бы мне на нее посмотреть»

«Дамы», обращается он к заднему сиденью, «а вы куда направляетесь? Ах да, вокзал Сен–Лазер, да, вот мы и на месте – Еще минуточку» — Вжжик «Приехали», и он выпрыгивает наружу, оставляя меня, ошарашенного, с моим билетом в руках, сидеть на переднем сиденье, и рывком вытягивает их чемоданы, свистком подзывает носильщика, дав им время половчей приладить ребенка и все такое, и прыгает назад в машину, в которой мы остались одни, говоря: «Орли, так?»

«Ага, mais, но, мсье, мне бы стаканчик пива на дорогу»

«Ну–у – это ж займет у меня десять минут»

«Десять минут это не так уж и долго»

Он серьезно смотрит на меня.

«Ладно, я мог бы остановиться в одном кафе тут по пути, с удобной парковкой, а ты давай поскорей, а то это ж суббота утром, мне работать надо, эх, жизнь»

«Может выпьешь со мной?»

Вжжик.

«Это здесь. Выходим»

Мы выскакиваем из машины, бежим в это кафе под зарядившим уже дождиком, ныряем внутрь и заказываем два пива. Я говорю ему:

«Если ты так уж спешишь, я покажу тебе как выдуть стакан за один пробульк!»

«Да нет, не надо», говорит он печально, «минутка у нас найдется».

Внезапно он мне напоминает Фурнье, того игрока в Бресте.

Он говорит мне как его зовут, овернское имя, а я называю ему свое, бретонское.

Когда я чувствую что ему уже не терпится, я открываю рот и даю полбутылке пива разом проскользнуть внутрь, этой штуковине я научился в обществе Фи–Гамма–Бетта [95] , теперь оказывается что не зря (поднимаешь бутылку и опрокидываешь ее в себя, отказавшись от кружки, а еще я был членом их футбольной команды), и будто гангстеры ограбившие банк мы прыгаем в машину и ВЖЖЖИК! мчимся по блестящей от дождя автостраде делая 90 миль в час в Орли, он рассказывает как быстро мы едем, а я смотрю в окно и думаю о том что мчусь на этой крейсерской скорости к следующему бару в Техасе.

Мы говорим о политике, об убийствах, свадьбах, знаменитостях, и когда мы приезжаем в Орли он выдергивает мой чемодан из багажника, я плачу ему, а потом он прыгает назад и говорит (по–французски): «Не хотелось бы повторяться, но сегодня, в субботу, я работаю чтобы помочь своей жене и ребятишкам – И я слышал что ты мне рассказывал о квебекских семьях, в которых по двадцать–двадцать пять детей, это слишком уж много, слишком – У меня их всего двое – Но, работа, да, это уж точно, штука такая, такая вот как ты говоришь, штуковина, ну, по любому, спасибо, доброе у тебя сердце, держись его, а я поехал»

«Adieu, мсье Раймон Байе», говорю я.

Тот самый подаривший мне сатори таксист с первой страницы.

И когда говорит Господь «Я есмь», мы забываем почему же были мы некогда с Ним разлучены.

Короткое послесловие переводчика.

Большое спасибо тем кто помог расшифровывать керуакизмы – Dennis Cardwell, Dave Moore, Sloy, Horst Spandler, Hawker, Diane deRooij и многим другим в сетевом Beat University. А также Леше Белкину, за текст песни Foggy Dew.

[1] Понятно?

[2] Магдалина будет по–французски Madelaine (Мадлен).

[3] Бакминстер (не Бакмастер!) Фюллер, знаменитый американский архитектор, придумавший много новых форм, в том числе и геодезическую вышку, по форме напоминающую Эйфелеву башню. А еще он был большой чудак, известный своими закидонами. Бакмастер же получился, возможно, от Стальной Корпорации Бакмастер в Огайо, тоже более–менее в тему, вот и перемешалось все в керуаковской голове.

[4] Переводческое жульничество. В оригинале:

 «How can I go into such detail about toilet matters. She really made me blush at one point. I shoulda told her to stick her head in the «poizette» (that`s old French for the toilette) but of course she was too delightful for words.»

 Если переводить это дословно:

 « Как могу я передать все подробности наших делишек в туалетной комнате. В какой–то момент она по–настоящему заставила меня покраснеть. Я должен был сказать ей засунуть голову в «poizette» (так на старофранцузском будет «туалет»), но конечно же она была слишком восхитительна для таких слов»

 Такое описание показалось мне уж больно некеруаковским, скорее на Берроуза похоже, любившего посмаковать всякую дрянь, и я горестно завопил американам, помогите найти какой–то подтекст. Вот что написала мне Sloy:

 «в веселом изумлении вспоминая и описывая этот случай (и не находя для этого слов), он думает что должен был бы «сказать ей засунуть голову в «poizette»», что означает: «тормозни–ка немного, остынь»

 К сожалению, заставить эту фразу зазвучать по–русски как «остынь» я не в силах («Эй, подруга, не кипятись, засунь–ка лучше башку в унитаз!», представляете?). Поэтому так как получилось.

 Но также и сам факт что они любили друг друга в туалете не так уж и очевиден. Как написал Билл Гарген, «в пуританской Америке 50–х зайти в туалет или заняться любовью – это два действия, которые совершались втайне и не должны были быть предметом широкого обсуждения, считаясь «грязным занятием» Так что, я думаю, перевод должен отразить эту идею – ему было трудно говорить о чем–то настолько грязном, как его сексуальные эскапады». Но тут он по–моему перемудрил.

[5] Книга снобов (фр.)

[6] Ну да (фр.)

[7] А вот и неправда. Если имеется ввиду название бара. La Gentilhommiére – это по–французски бар Благородного Господина (т.е. дворянина). А если это про прекрасную встреченную там блондинку, то тогда конечно все срастается.