Сатори в Париже - Джек Керуак

Я захожу прямо в участок, достаю из нагрудного кармана свой зеленый американский паспорт, показываю его дежурному жандармскому сержанту, и говорю что не могу бродить всю ночь по этим улицам без ночлега и т.д., что у меня есть деньги на гостиницу и т.д., мой чемодан заперт в аэропорту и т.д., я опоздал на самолет и т.д., я турист и т.д., и что мне очень страшно.

Он меня понял.

К нам вышел его начальник, кажется лейтенант, они сделали несколько телефонных звонков, потом вызвали машину, и я сунул дежурному сержанту 50 франков, сказав «Merci beacoup».

Он покачал головой.

Эта была одна из трех оставшихся у меня в кармане монет (50 франков это около 10$), и, сунув руку в карман я думал что это может быть пятифранковик, или десяти, в общем пятьдесят франков выпало как карта вытянутая из колоды наугад, и мне было стыдно что они могут решить что я хочу их подкупить, это были просто чаевые – Но полиция Франции не принимает «чаевых».

Получилось так, что Республиканская Армия защитила выпавшего из гнезда потомка бретонских вандейцев.

И те двадцать сантимов, золотые как истинное caritas, которые я должен был положить в коробку для пожертвований, на самом деле я должен был выходя выронить их из кармана на пол полицейского участка, но разве может такая мысль вовремя придти в голову такого никчемного хитрожопого канука как я?

А если бы такая мысль пришла мне в голову, закричали бы они и тогда о подкупе?

Нет – у французских жандармов свои понятия.

25

Этот трусливый бретонец (я), порченый двумя столетиями в Канаде и Америке, в чем нет ничьей вины кроме моей собственной, этот Керуак которого подняли бы на смех в стране Принца Уэльского, потому что он не умеет ни охотиться, ни рыбачить, ни воевать за кусок мяса для своих отцов, этот хвастун, этот хлюпик, стыдливый паскудник, разнеженный блудник, «кладезь причуд» как сказал Шекспир о Фальстафе, эта дешевка [61] , не пророк даже и ясное дело не рыцарь, этот смерти страшащийся слизняк, истекающий слизью в своей ванной, этот беглый раб футбольных полей [62] , этот небрежный художник и дрянной воришка, горлодер в парижских салонах и мямля среди бретонских туманов, остряк на нью–йоркских выставках и нытик в полицейских участках и по телефону мамочке, этот лицемер, этот малодушный aide–de–camp [63] с портфелем набитым книжками и портвейном [64] , рвущий цветочки смеясь над их колючками, ревущий вихрем чернее нефтяных факелов Манчестера и Бирмингема вместе взятых, этот занудный засранец, любитель испытывать мужскую гордость и женскую стойкость [65] , эта дряхлая развалина с битой в руке и надеждою победы [66] . Этот, короче говоря, зашуганный и униженный тупоголовый пустобрех и хренов потомочек настоящих мужчин.

У жандармов свои понятия, а это значит, они не принимают взяток, им не дают чаевых, они говорят взглядом своим: «Каждому свое, тебе твои пятьдесят франков, а нам наша благородная гордость – наше гражданское достоинство»

Вжжжиик, он отвозит меня в маленькую бретонскую гостиницу, на улицу Виктора Гюго.

26

Диковатого такого ирландского вида малый выходит к нам опоясывая в дверях свой халат, слушает жандармов, окей, отводит меня в комнату возле стойки регистрации, куда мне думается парни водят девчонок для быстрого перепихона, а может я и ошибаюсь и меня опять заносит в сторону дешевого стеба над жизнью человеческой – Постель великолепна, с шестнадцатью слоями одеял настеленными на простыни, и я засыпаю там часа на три и потом все вдруг опять начинают вопить и грохотать своими завтраками, гомон на весь двор, бах, тарарах, лязг кастрюль, громыхание ботинок на втором этаже, петухи кукаречут, это Франция утром Мне надо все это увидеть, и все равно спать уже не удастся, и где же мой коньяк!

Я чищу себе зубы пальцами над маленькой раковиной, приглаживаю волосы, хотелось бы мне иметь под рукой свой чемодан, и такой вот выхожу в гостиничный коридор в поисках ясное дело туалета. Вот он и старина хозяин, на самом деле молодой бретонец лет тридцати пяти, я не спросил или позабыл уже его имя, но ему безразлично что мои волосы торчат во все стороны и что меня привезли сюда жандармы, «Туалет там, первый поворот направо»

«La Poizette [67] , да?» ору я.

Он смотрит на меня будто хочет сказать «Иди в туалет и закрой свою пасть»

Выйдя оттуда, я хочу вернуться к раковине в моей комнате чтобы причесаться, но он уже накрывает для меня завтрак в столовой, где нет никого кроме нас «Подожди, я пойду причешусь, захвачу сигареты и, это… вот еще… может пивка для начала?»

«Что? Вы с ума сошли? Возьмите сначала кофе, и булочек с маслом»

«Ну, хоть маленький стаканчик»

«Ладно, ладно, одно пиво – Как вернетесь, сидите здесь, у меня еще дела на кухне»

Но все это было сказано так быстро и ясно, и на бретонском французском, который мне так легко повторить, не то что по–парижски, а просто: «Ey, weyodonc, pourquoi t`a peur que j`m`dégrise avec une `tite biere?» (Эй, да ладно, жалко тебе что ли если я опохмелюсь кружечкой пива?)

«On s` dégrise pas avec la bierre, Monsieur, mais avec le bon petit dégeneur» (У нас принято опохмеляться не пивом, мсье, а хорошим завтраком»

«Wey, mais on est pas toutes des soulons» (Ну да, но не все же у вас пьяницы).

«Не говорите так, мсье. Смотрите, вот этим, хорошим бретонским маслом сбитым из сливок, и хлебом из пекарни, и крепким горячим кофе, вот как мы опохмеляемся – Вот ваше пиво, voila, я подогрею кофе на плите, чтобы он не остыл»

«Отлично! Вот это дело»

«Вы хорошо говорите по–французски, но у вас акцент - ?»

«Oua, du Canada»

«А, ну да, у вас же американский паспорт»

«Но я учил французский не по книжкам, а дома, в Америке я не умел говорить по–английски до, эээ, пяти лет, мои родители родились в канадском Квебеке, а у матери девичья фамилия Левеск»

«А, это тоже бретонское имя»

«Да ну, а я думал нормандское»

«Ну нормандское, бретонское - »

«И то и это – это ведь по любому север Франции, а?»

«Ah oui»

Я вливаю себя бокал пива с горкой пены, эльзасского, лучшего на французском Западе [68] », и он смотрит на меня не скрывая отвращения, в своем фартуке, ему же еще убираться в комнатах наверху, ну чего к нему прицепился этот канук, пьянь американская, надо же так попасть?

Я называю ему свое полное имя, он зевает и говорит, «Way, тут в Бресте полно всяких Лебри, несколько десятков наверное. Сегодня утром пока вы еще спали тут за вашим столиком сидела целая немецкая группа, они были очень довольны завтраком»

«Классно они повеселились в Бресте?»

«Конечно же! Вам стоит тут задержаться! Вы приехали только вчера - »

«Я иду в контору «Эйр–Интер» за своим чемоданом и уезжаю в Англию, сегодня же»

«Но – и смотрит на меня беспомощно – «вы же не видели Бреста!» 

Я сказал «Ну, если я мог бы вернуться сюда вечером переночевать, тогда я могу остаться в Бресте, в конце концов мне нужно где–то остановиться» («Может я и не бывалый немецкий турист», добавляю я про себя, «и не совершал увеселительных поездок по Бретани в 1940–м, но зато я лично знаю нескольких ребят в Массачусетсе которые проделали это для вас в 1944–м, после прорыва в Сен–Ло») («и франко–канадцев в том числе») – И не зря, потому что он говорит: «Ну, может так получиться что вечером у меня не окажется для вас свободного номера, а может и будет, зависит от того приедет ли швейцарская группа»

(«С Артом Бухвальдом [69] вместе», думаю я.)

Он сказал: «А теперь попробуйте нашего прекрасного бретонского масла». Масло было в маленькой керамической масленке в два дюйма высоты, широкой и такой изящной, что я спросил:

«Можно съев масло я возьму эту масленку, моей матери она понравится, это будет для нее сувенир из Бретани»

«Я принесу вам чистую из кухни. А пока ешьте ваш завтрак, а я поднимусь наверх и застелю кровати», так что я выхлебываю остатки пива, он приносит кофе и спешит наверх, а я размазываю по ломтю свежего хлеба свежайшее (такими масляными шариками, как у Ван Гога) сливочное масло из этой маленькой масленки, почти все за один присест, и хрум хрум прямо как жареную картошку из пакетика, и масло кончается не успели Крупп с Ремингтоном воткнуть свои малюсенькие ложечки в нарезанный дворецким грейпфрут.

Сатори в гостинице на улице Виктора Гюго?

Когда он спускается вниз, не осталось уже ничего кроме меня с одной из этих крепчайших сигарет Gitane (что значит цыганские) и облака дыма.

«Вам уже лучше?»

«Масло у вас отличное – хлеб супер изумительный, кофе крепкий и превосходнейший – Но я сейчас хочу коньяку»

«Ладно, заплатите по счету за ваш номер и идите по улице Виктора Гюго, там на углу вы получите коньяк, потом поезжайте за своим чемоданом, разбирайтесь с вашими делами и возвращайтесь назад узнать найдется ли для вас номер на сегодняшний вечер, и больше от него даже мой старый дружище Нил Кэссиди не смог бы ничего добиться. Каждому свое, и у меня там наверху жена с детишками все такие занятые возней с цветочными горшками, и если, да–да, если даже тысяче сирийцев, будь они хоть в коричневых цветах Номино [70] , придет в голову начать тут бесчинствовать, они не должны мешать мне делать мою работу, потому как здесь у нас, знаете ли, море кельтское!» (Я размотал клубок этих его рассуждений просто чтобы вас позабавить, и если вам не понравилось, назовите это головобойкой, другими словами своей головою я засаживаю этот штрафной в ваши).