Предвечный трибунал: убийство Советского Союза - Алексей Кофанов

Ну да, второй раз (как и с Прагой) Леонида Ильича переиграли. Удалось. Мужик он был неглупый – но все ж далеко не Сталин…

Тут вой поднялся до небес, и Сахаров тоже буйно клял генсека за «необоснованную агрессию», это взахлеб печатали западные газеты. Вдобавок он предложил Западу бойкотировать московскую Олимпиаду.

Это было уж чересчур. Кремлю поневоле пришлось реагировать, и диссидента подвергли страшным репрессиям: выслали в областной центр Горький, где он (вдвоем с Боннэр) абсолютно свободно[69] жил в большой четырехкомнатной квартире[70]. То есть его, барина, приравняли к 1 300 000 жителей этого города (хоть и сомневаюсь почему-то, что каждый горьковчанин имел по две комнаты…) Жуткое унижение.

В 1986-м Горбачев вернул Сахарова в Москву, где тот стал народным депутатом Союза.

Умер он в 1989-м, слегка не дотянув до воплощения своей мечты: убийства СССР. Его лицо от этого навсегда сохранило гримасу презрения и обиды. Давно замечено: ненависть к Родине всегда делает из людей уродов.

На ранних фото, «физического» периода, Сахаров – симпатичный дядька с обаятельной улыбкой. Но чем дальше погрязал в диссиду, тем омерзительнее становился. И сейчас перед нами стояло существо, чье лицо отражало все пороки: злобу, мстительность, гордыню…

Кстати, мне попадалось и детское фото Новодворской – вполне себе миленькая девочка. Любила бы Россию и не стала бы тем, чем стала.

Урок каждому.

– Война в Афганистане была преступной… преступной авантюрой, предпринятой… э… предпринятой неизвестно кем[71], – гнусаво закартавил Сахаров, хотя никто его ни о чем не спросил. – Неизвестно… неизвестно, кто несет ответственность за это огромное преступление нашей родины[72]. Миллион человек погиб[73], и это то, что… э… что на нас лежит страшным гре… грехом, страшным упреком. Мы должны смыть с себя именно этот позор, этот страшный позор, который лежит на… нашем руководстве, вопреки народу, вопреки армии совершившем этот акт агрессии.

Говорил он, постоянно спотыкаясь и проглатывая «р» – но самоуверенно, как бронепоезд. Остановить его было невозможно… Оторопевший Адвокат наконец осмелился вставить слово:

– Андрей Дмитриевич, можно задать вам вопрос?

Сахаров вскинул руку и возгласил:

– Я должен сказать, что мое положение все-таки несколько исключительное[74], так что я сам решаю, что мне говорить, а что нет!

Изъяснялся он дальше столь же косноязычно, но не буду мучить читателя передачей особенностей его речи.

– Позвольте узнать: в чем ваша исключительность? – полюбопытствовал я.

– Я постладал за плавду! – воскликнул Сахаров картаво, но чрезвычайно пафосно.

Я уточнил:

– То есть много лет гадили стране, за что были наказаны наимягчайшим образом: ссылкой в крупный город?

– Я устраивал в Горьком голодовки! – горделиво сообщил бывший физик.

Я согласился:

– Ну, кто ж этого не знает – раструбили на весь мир… Однако какие глобальные проблемы вы решали таким образом? Во имя чего голодали?

Тут Сахаров осекся. Дело в том, что первый раз он голодал за право выезда за рубеж подруги сына Боннэр, два других – чтобы за рубеж выпустили ее саму… Так она проворачивала свои делишки за счет подкаблучника.

От ответа он решил уклониться и заявил так:

– Мы должны пойти на односторонний долгосрочный мораторий в прекращении ядерных испытаний. Необходимо прекратить испытания советского ядерного оружия!

– Простите – советского?! – изумленно переспросил Судья.

– Конечно. Эсэсэр[75] должен показать пример остальному человечеству.

Зрители начали переглядываться и шептаться.

– Второе: наш шаг должен быть дополнен крупным односторонним сокращением обычных вооружений, – не умолкал Сахаров. – Эсэсэр находится сейчас в таком положении, что ему ничто не угрожает.

– Но… СССР нет… – робко намекнул Адвокат.

Свидетель не понял:

– В каком смысле?

Стало ясно, что после смерти Сахаров ничуть не интересовался делами России, плевал он на нее. Как, впрочем, и при жизни.

Адвокат счел за лучшее поберечь хрупкую психику гостя и выкрутился:

– Ну… это была фигура речи. Андрей Дмитриевич, как вы считаете: Советский Союз был… то есть он есть… он империя зла?

Совсем запутался, бедный. Любой бы заметил проговорки и ложь, но Сахаров был настолько рассеян (то есть занят самим собой), что не обратил на эти выкрутасы никакого внимания.

– Только империя зла могла ввести войска в Афганистан! – заявил он.

Тут Секретарь подал голос:

– Вынужден сообщить, что уже тринадцать лет, как в Афганистане находятся войска США.

– Этого не может быть, – отрезал Сахаров абсолютно уверенно.

Я аж заморгал. Вот так: хоть кол на голове теши! Если факты противоречат теории – тем хуже для фактов…

Но Секретарь не сбился и продолжил невозмутимо, будто робот, запрограммированный до конца сообщать правдивые сведения:

– Причем их главная цель – поднять производство наркотиков. Посевы опийного мака там в 2001 году составляли 8 тысяч гектаров, а к 2013 году выросли до 209 тысяч, или в 26 раз. За время американской оккупации от афганского героина в Евразии погибло свыше миллиона человек, из которых половина – граждане России.

А наркодоллары стали базисом современной финансовой системы[76].

Эта информация не умещалась в картину мира Сахарова, потому он ее просто проигнорировал и вернулся к своей теме:

– Только империя зла могла ввести войска в Афганистан! При этом, когда какая-то советская воинская часть оказывалась перед угрозой пленения афганскими борцами за независимость своей родины, эту часть свои же расстреливали с вертолетов[77].

Прокурор не выдержала:

– Простите, но это же ложь! И вы снова ее повторяете… У вас же нет ни единого доказательства!

– Это у вас нет доказательства, что я лгу! Докажите, что такого никогда не случалось! Пока вы этого не доказали, ваши нападки, что я лгу, являются преступлением, клеветой, нарушением моей презумпции невиновности!

От такой «логики» даже Судья оторопел.

– Спасибо, Андрей Дмитриевич, ваша точка зрения нам понятна. Вы свободны, – предельно мягко попытался остановить его Адвокат. Ну ясно уже стало каждому, что ничего путного из этого свидетеля не выжать!

Однако, как и Новодворская, Сахаров упрямо продолжал картавить:

– Необходима срочная реформа в деревне, значительная часть земли должна перейти в частные руки. Это должно быть владение с правом наследования. Такая система единственная, которая способна обеспечить заинтересованность людей в сохранении земли и в получении реального эффекта от земли.

– Это давно сделано, эффект обратный, – устало вставила Прокурор.

Оратор не обратил на нее ни малейшего внимания и продолжал, точно так же спотыкаясь на каждом слове, что страшно всех утомляло:

– Только ча… только частная собственность… собственность на землю способна… э… способна вывести наш… нашу экономику из кризиса. Единственный реальный… единственным реальным ре… реальным регулятором экономической… э… жизни может быть рынок и конкуренция.

– Ваш рынок в нищету страну вогнал! – крикнул зритель.

Зал нетерпеливо и возмущенно шумел, ибо дальше выслушивать это бессмысленное словотолчение становилось невмоготу.

– Только рынок и ко… и конкуренция! – Сахаров повысил голос и вскинул руку в сторону. – Это выработано… выработано опытом… э… человечества… всего человечества, и только так экономика… экономика может развиваться!

– Уберите уже этого клоуна! – в отчаянии взмолилась какая-то зрительница.

Зал поддержал ее аплодисментами.

– Дайте мне го… э… дайте мне говорить!! Я молчал много лет!! – надрывался картавый человечек.

Зрители начали вскакивать и махать руками, некоторые в панике бросились к дверям. Заглушаемый аплодисментами Сахаров надрывно и бессвязно восклицал о частной собственности, жутких преступлениях сталинизма, о необходимости разоружения – все то же и то же, бесконечно повторяя одни и те же обрывки слов. Настал кромешный ужас; казалось, даже мрак сгустился. Судья не раз стучал молотком и вежливо просил оратора заканчивать, но тот слышал только себя.

Скандал разразился похуже, чем с Новодворской, – и длился этот кошмар минут двадцать. Изнемогли все. Я окончательно уверился в том, что умер и попал в ад…

Наконец Судья кивнул Секретарю, тот щелкнул чем-то, и Сахаров испарился. Исчез – и все.

Настала блаженная тишина.

Насладившись ею в течение пары минут, зал устроил Секретарю бурную благодарную овацию.