Западня - Мелани Раабе

Софи пошла на кухню, попыталась открыть холодильник, но ручка задрожала в руке, как желе. Перед глазами поплыли круги. Она быстро придвинула к себе стул, села и с огромным усилием удержала себя на поверхности нормального сознания.

Она не может есть. Она не может спать. Она не может писать холсты. Она не может ни с кем разговаривать. И где-то там разгуливает убийца Бритты. Пока это так, есть только одно дело, ради которого стоит вставать с постели, – найти убийцу.

Софи с трудом поднялась со стула. Пошла в кабинет, нашла не начатую записную книжку, включила ноутбук и приступила к расследованию.

12

Там что-то есть, в углу комнаты, в темноте. Призрак.

Я знаю, что это, но не смотрю туда. Не могу спать, боюсь. Лежу в кровати, натянув одеяло до подбородка. Глубокая ночь, а завтра – точнее, уже сегодня – день интервью. Обычно в такие долгие, блеклые бессонные ночи я смотрю телевизор. Но сегодня нельзя окунаться в этот неуправляемый информационный поток. Я должна контролировать свои мысли и впечатления.

Когда проснулась и еще не открыла глаза, надеялась, может, сейчас не это самое скверное, темное, волчье время – между тремя и четырьмя часами. В это время мрачные мысли впиваются, точно пиявки. И так – у всех. Все люди чувствуют себя плохо в эти часы – это нормально. Это – самое холодное время ночи, в это время все процессы в человеческом организме замедлены до предела. Кровоток, обмен веществ, температура тела – все на нижних отметках. Между тремя и четырьмя часами ночи мы ближе всего к смерти. Неудивительно, что говорят, будто бы именно в это время умирает большинство людей.

Обо всем этом думала я, потом открыла глаза, повернула голову – посмотреть на цифры на дисплее моего радио с будильником – и тяжело вздохнула. Ну конечно, начало четвертого.

И вот лежу и перекатываю на языке тающее словосочетание: волчье время. Оно мне знакомо, я к нему привыкла. Но сегодня оно другое. Еще мрачнее, еще безысходнее. Призрак в углу пошевелился. Я вижу его краешком глаза. Он пахнет смятением, страхом и кровью. Через несколько часов все и начнется: интервью.

Пытаюсь успокоиться. Говорю себе, что все у меня получится. Что Виктор Ленцен тоже будет в стрессовой ситуации, может, еще и побольше моего. У него есть много чего терять. Карьера, семья, свобода. В этом мое преимущество. Мне нечего терять. Кроме своего страха.

Думаю, что многие сочли бы меня абсолютно сумасшедшей, узнав, что я собираюсь предпринять завтра. Да и сама я понимаю, как непоследовательно поступаю. Жутко боюсь и зазываю в дом убийцу. Чувствую себя беззащитной и в то же время верю в свою победу. В жизни не было ситуации опасней и хуже. И все равно боюсь, как бы не сорвалось.

Включаю лампу на тумбочке, словно пытаясь разогнать светом эти мрачные мысли. Кутаюсь в одеяло, холодно. Беру с ночного столика старый потрепанный томик стихов, который давным-давно подарил мне один поклонник. Провожу пальцами по корешку, по складкам и надрывам суперобложки. Я всегда была человеком прозы, а не поэзии, но эта книга часто помогает мне. Она даже развалилась надвое, там, где «Песня о себе» Уитмена, которую я читала так часто, что книга не выдержала.

По-твоему, я противоречу себе?Ну что же, значит, я противоречу себе.(Я широк, я вмещаю в себе множество разных людей.)[4]

Хорошо прочитать у другого то, что чувствуешь сам. И снова мои мысли возвращаются к Ленцену. Даже близко не могу себе представить, как пройдет наступающий день. Я его так сильно боялась и при этом как бы не верила, что он наконец настанет. Томительное ожидание и неизвестность пожирают меня. Этот день казался таким далеким. Я тоскую по солнцу, по свету. Сажусь в кровати, поджав под себя ноги. Заворачиваюсь в одеяло, как в мантию. Листаю свой томик, нахожу то, что искала:

Увидеть зарю!Маленький проблеск света заставляет увянуть                    огромные и прозрачные тени,Воздух так приятен на вкус.

В самый мрачный час ночи меня согревает восход солнца, описанный американским поэтом больше ста лет назад, и мне становится немножко лучше, мне становится чуточку теплее.

Снова проверяю, что там, на периферии моего поля зрения. Призрак в темном углу спальни пошевелился.

Неимоверным усилием заставляю себя опустить ноги с кровати. Встаю, неуверенно иду в направлении призрака, протягиваю к нему руку. Ничего, кроме крашеной белой стены. Угол спальни пуст, только едва уловимый запах настороженного зверя витает в воздухе.

13

День, которого я так ждала и которого так боялась, настал.

Я приветствую его через окно спальни. Последнее время было довольно тепло, а вот сегодня холодно и ясно. На лугу – плотный слой свежевыпавшего инея, восхитительно сверкающего в лучах солнца. Дети по дороге в школу будут высматривать подмерзшие лужицы, чтобы по ним прокатиться или же потыкать носком ботинка – пока не хрустнет тонкий ледок. Но нет времени любоваться природой. Сегодня утром мне есть о чем позаботиться перед визитом Ленцена. В полдень.

Я буду готова.

Западня – это приспособление для ловли или убийства.

Хорошая западня должна быть простой и надежной.

Стою в столовой и окидываю взглядом все то, что доставили мне из кейтеринговой компании. Тут на целый званый ужин, хотя нас будет всего трое: Ленцен с фотографом и я. Рассчитываю на то, что фотографу хватит часа, чтобы управиться, а потом он оставит нас одних. Небольшой обед, который я предполагаю дать, состоит из симпатично украшенных вазочек с разнообразными салатами и закусками и врапов[5] с курицей и овощами. Плюс маленькие пирожные на изящном фарфоровом блюде и мило декорированная корзина с фруктами. Все это я выбирала не из вкусовых предпочтений, но исключительно из соображений того, чтобы человек, который все это будет есть, оставил максимальное количество биологических следов. Маленькие салатики и пирожные – идеально подходят. Для еды понадобится вилка, а на вилке неизбежно останется слюна. Тарелочка для фруктов – в этом отношении тоже очень перспективна. Если он съест яблоко, можно будет после ухода отдать огрызок на экспертизу. С врапами вряд ли можно управиться, не устроив небольшого свинарника с соусом и кусочками начинки, которые будут вываливаться из них, когда кусаешь. К тому же весьма вероятно, что, отведав врапов, гость захочет вытереть пальцы и рот салфеткой. На следы на салфетке я возлагаю особые надежды.

Выкидываю приборы и салфетки, которые приехали из кейтеринговой компании, надеваю одноразовые перчатки, беру собственные салатные вилки и столовые ложки, которые вчера вечером простерилизовала, и аккуратно раскладываю на сервировочной тележке. Наконец, открываю новую упаковку салфеток и кладу туда же. Отступаю на шаг и оцениваю свое произведение. Еда выглядит красиво и аппетитно. Отлично.

Снимаю перчатки, иду на кухню, выбрасываю их в мусорную корзину, натягиваю новые и достаю из шкафа единственную в доме пепельницу. Ставлю ее на обеденный стол, за которым мы будем сидеть с Ленценом. Несколько экземпляров моей книги, кофе в термосе, сливки, сахар, чашки и ложечки – уже на месте, так же как и бутылочки с минеральной водой и стаканы. По важности пепельница лидирует с большим отрывом от всех предметов на столе. Я выяснила, что Ленцен курит. Если он оставит мне окурок, это будет как угадать шесть номеров в лотерее. А если он увидит на столе пепельницу, ему даже не придется просить разрешения закурить.

Смотрю на смартфон. До прихода Ленцена у меня еще куча времени. Глубоко вдыхаю и выдыхаю, стягиваю перчатки и выкидываю в мусор. Сажусь на диван в комнате, закрываю глаза, мысленно пробегаю список того, что нужно было сделать, и прихожу к заключению, что я выполнила все пункты.

Открываю глаза, осматриваю помещение. Микрофонов и камер, которые несколько дней назад двое молчаливых сотрудников охранного предприятия понатыкали по всему первому этажу, не видно. Отлично. Если даже я, зная, что они есть, их не замечаю, то Ленцен их точно не заметит. Весь первый этаж напичкан подслушивающей аппаратурой. Может показаться наивным – ожидать, что Ленцен сам выдаст себя. Но если верить психологам и другим экспертам, вроде доктора Кристенсена, то многие убийцы втайне желают именно этого: признаться.

…Я готова. Сегодня утром, как встала, полчаса провела на своей беговой дорожке – достаточно, чтобы насытить мозг кислородом, и недостаточно, чтобы сильно устать. Приняла душ. Тщательно продумала одежду. Не голубой, который способствует доверительным отношениям, не красный, что излучает страстность и агрессивность, не белый с его невинностью – черный и только черный. Цвет серьезности. Суровости. Ну и конечно – траура. Я плотно позавтракала. Лосось и листовой шпинат – пища исключительно полезная для мозга, как меня уверяли эксперты по питанию, с которыми я консультировалась. Накормила Буковски, а потом заперла его в одной из спален на втором этаже – с миской воды, сухим кормом и любимыми игрушками. Потом занималась едой из кейтеринговой конторы.