Волшебная палочка - Владимир Солоухин

Полистаем и взглянем.

* * *

Дрожи, тиран! И ты, предатель,Переползавший рубежи,Ты, подлых замыслов создатель,Перед расплатою дрожи!К оружью, граждане, вас батальон зовет!Вперед! Пускай земля кровищу гадов пьет.Руже де Лиль

* * *

К оружью! На Бастилию! Отмщенье!В бой, буржуа! Ремесленники, в бой!

* * *

Марш-марш вперед! Все будет нашим.Нам — набережные, Лувр, Отель де Виль.Войдем мы к вам, подразним вас, попляшемТам, где сияла в позолотах гниль.Жан-Пьер Беранже

* * *

Лишь молодость несли они тебе в подарок,Крича: «Свобода! Смерть тиранам! Победим…»

* * *

Дворцовой оргии беспечные обжоры,Рты распорол вам смех, вино туманит взоры.

* * *

Мерзавцы! Их покой во Франции не вечен!Защелкает мой бич по спинам человечьим…

* * *

Ну что же, мошенники, кретины и громилы!Не мешкая, к столу! Вас подлость истомила.

* * *

Пора вставать! Настало завтра!Бушует полая вода.Плевать на их картечь и ядра!Довольно, граждане, стыда!Встать на хозяина и челядь! Побороть их!

* * *

И эти кулаки, свой правый суд творя,Сшибали королей, сшибут прислугу быстро.

* * *

Что стоит расшатать ступени их чертог,Колонны сдвинутся, и разом рухнет он.Виктор Гюго

* * *

Вновь зорю протрубил год девяносто третий.Воззвал к республике, к любимице столетийПариж, — и выблевал на свалку, разъярясь,Бонапартийский блеск и вековую мразь.Эжен Потье

* * *

Нет! С мерзкой стариной произведен расчет!Народ — не стая шлюх. Не прихоть нас влечетСрыть и развеять в прах Бастилию в мгновенье.

* * *

Меж тем как рыжая харкотина орудийВновь низвергается с бездонной вышины…

* * *

Укройте мертвые дворцы в цветочных купах,Бывалая заря вам вымоет зрачки.Как отупели вы, копаясь в наших трупах,Вы, стадо рыжее, солдаты и шпики!Принюхайтесь к вину,           к весенней течке сучьей!

* * *

И мщенье? — Ничто!.. Ну, а если хотимМы этого? Гибните, принцы, купцы,История, кодексы права, дворцы!Кровь! Кровь! Ибо голод наш не насытим.Все силы на мщенье! Террор начался…Артюр Рембо

* * *

О бойня скотов, королевская гибель!О мертвая свора седых королей,Своей родовою болезнью болей…Гийом Аполлинер

* * *

Его величество директор ищет самГолов и мертвых тел. Он хочет разобратьсяВ кровавых действиях…Жан Кокто

Делая все эти выписки, я вовсе не хочу тем самым сказать, что вполне сочувствую приведенным цитатам, в том числе и их лексической стороне. Как переводчик я едва ли взялся бы за стихи, где то и дело мелькают словечки «свора», «гады», «харкать», «блевать», «мерзавцы», «сучья течка», «шлюхи», «сволочь», «гниль», «кретины», «шпики», а как поэт едва ли стал бы жаждать в своих стихах крови, кровищи, смертей, террора. Меня всегда смущали, например, строчки Маяковского «Пули, погуще по оробелым, в гущу бегущих грянь, парабеллум!»

Если люди уже оробели и уже бегут… то есть, по сути дела, стрелять в бегущую толпу, в бегущую массу. Во всяком случае, не поэту призывать к таким действиям.

Но французские революции — как бы к ним ни относиться — были, и французские поэты о них писали, и поэзия Франции столь обширна, богата и разнообразна, что каждый переводчик найдет в ней что-нибудь соответствующее своим пристрастиям, темпераменту, убеждениям, короче и проще говоря — по душе.

Вот почему книга Павла Антокольского «Два века поэзии Франции» воспринимается не как разношерстный сборник «с миру по нитке», а как монолитное целое, спаянное личностью переводчика, который сам есть наш славный поэт Павел Григорьевич Антокольский.

Что касается художественного уровня переводов, то о нем распространяться не приходится. Он (перефразируя строку из предисловия автора к этому тому) полностью соответствует тому, что Антокольский делал в собственной поэтической работе.

Вечера Вячеслава Сомова

Артист выходит на сцену, и в зале, как всегда в таких случаях становится совершенно тихо. Тишина ожидания. На сцене заслуженный артист РСФСР Вячеслав Сомов из Театра Советской Армии. Но теперь он вышел к зрителям не как драматический актер, а как чтец, как мастер художественного слова.

Что он сейчас будет читать? Есенина, Блока, Маяковского, «Маленькие трагедии» Пушкина, отрывок из «Тихого Дона», лирику Щипачева, поэму Твардовского?

— Современный бельгийский поэт Жан Дипрео. «Спичка».

Слушателям уже интересно. Много ли они знают о том, что пишут и как пишут бельгийские поэты, и в частности Жан Дипрео. А ведь в программе вечера значатся и французы Жак Превер и Артур Рембо, Луи Арагон и Гийом Аполлинер, Гийевик и Марсенак; и испанские поэты Федерико Гарсиа Лорка и Антонио Мачадо; и кубинец Николас Гильен; и чилиец Пабло Неруда; и Фрост из Соединенных Штатов Америки; и молодой соотечественник Фроста — Формингетти.

Оговорюсь с самого начала. Перечислив ряд русских замечательных имен, а потом ряд имен поэтов Запада, я, разумеется, не хотел никакого сопоставления. Просто я хотел подчеркнуть своеобразие программы и творческого лица артиста. Мало ли людей читают у нас со сцены и Есенина, и Блока, и Твардовского, и Симонова, но много ли читают Превера и Лорку?

Итак, Жан Дипрео. «Спичка»:

Она была маленькой спичкой,Юной и стройной спичкой,В красном платьице скромном.

Непринужденно, как бы о чем-то несущественном, пустяковом начинает рассказывать чтец. Как же еще можно и рассказать о спичке? Но что-то неуловимое, тонкое происходит интонацией, вроде бы по-прежнему непринужденной и беззаботной, но теперь заставившей насторожиться всех людей, а их в зале около тысячи:

Но однажды она случайноЗадела шершавую стенкуИ мигом вспыхнула ярко.И первому встречному щедроОна отдала свое пламя —Юная, стройная спичкаВ красном платьице скромном…

Почему насторожился зал? Неужели жалко спичку — из пятидесяти, лежащих в коробке? Или, может быть, из беззаботности интонации, легкой веселости смутно возник стрекозы-девчонки, большеглазой, рыжеволосой, гибкой. Но ведь об этом нигде не сказано, а сказано, что

Юная, стройная спичкаВ красном платьице скромном…Теперь оно стало черным… —

произносит артист так, что весь зал вздрагивает. Нет, тут не до шуток, зачем вздрагивать, если речь идет о спичке:

Лежит она в куче пеплаСреди обгоревших спичек,Брошенных,Жалких,Потухших… —

эти слова тяжелые. Произнося каждое слово, артист сокрушенно кивает головой, и зал, как бы загипнотизированный, тоже кивает вслед за артистом.

О, если бы принц заметилЮную, стройную спичку!

Ну вот, опять принц, сказка. Легкая разрядка в зале. И наконец к слушателям летит последняя фраза:

Но у принца… была зажигалка.

(Перевод М. Ваксмахера)

Тысячи человек ахают в один голос, смеются, пораженные неожиданным, блестящим поэтическим ходом! Безделушка? Забавная миниатюра? Нет, глубокое социальное стихотворение.

А со сцены уж звучит Превер. У человека, который не ел три дня и три ночи и который стоит перед богатой витриной, начинается голодный бред:

Сардины в банке. Крутые яйца,Кофе со сливками,Кофе с ромом.

Кофе со сливками.Сбитые сливки.

Убитые сливки.Кофе с кровью…

Чтец и сам вздрогнул, как если бы шел, шел и вдруг ступил в лужу теплой крови. Но стихи продолжаются: