Наши за границей - Николай Лейкин

— Да, да, господинъ, но въ Берлинѣ можно съ одного и того-же вокзала въ какой угодно городъ ѣхать. Здѣсь дороги кругомъ, вокругъ весь Берлинъ… Сюда всѣ поѣздъ приходятъ и всѣ поѣздъ отходятъ. Въ 7 часовъ 53 минутъ вы сядете въ поѣздъ на Кельнъ.

— Да вѣрно-ли? — опять спросилъ Николай Ивановичъ.

— Ахъ, Боже мой! Да зачѣмъ-же мнѣ врать? — пожалъ плечами швейцаръ.

— Что-то ужъ очень странное ты говоришь. Побожись, что не врешь.

— Ахъ, какой вы, господинъ! Да вѣрьте-же мнѣ, вѣдь каждый день гостей изъ гостинницы отправляю.

— Нѣтъ, ты все-таки побожись.

— Ну, вотъ ей-Богу… А только напрасно вы безпокоитесь! У васъ французскія деньги есть-ли на расходъ? Ночью вы переѣдете нѣмецкую границу, и вамъ сейчасъ французскія деньги понадобятся. Вотъ здѣсь у еврея вы можете размѣнять на франки, — указалъ швейцаръ на мѣняльную лавку.

— Нужно, нужно. Русскую сторублевую бумажку здѣсь размѣняютъ?

— Конечно, размѣняютъ. Давайте. А то въ Кельнѣ, такъ какъ вы не понимаете по-нѣмецки, васъ жиды надуть могутъ. А ужъ меня не надуютъ. Я сейчасъ для васъ и счетъ съ фирма спрошу.

Николай Ивановичъ далъ деньги. Швейцаръ подошелъ къ мѣняльной будкѣ и вернулся съ французскими золотыми и серебряными монетами и со счетомъ. Николай Ивановичъ взглянулъ въ счетъ проговорилъ:

— По тридцати девяти копѣекъ французскіе-то четвертаки купили! Ловко! Вотъ грабежъ-то! Вычистятъ намъ полушубокъ заграницей, ой, ой, какъ вычистятъ! — покрутилъ головой Николай Ивановичъ и прибавилъ:- ну, да ужъ только-бы благополучно до Парижа-то доѣхать, нигдѣ не путаясь.

Успокоился, впрочемъ, онъ только тогда, когда ему подали квитанцію за сданный багажъ и въ этой квитанціи онъ прочелъ слово «Paris». Квитанцію эту онъ тотчасъ-же показалъ женѣ и сказалъ:

— Ну, слава Богу, багажъ до Парижа взяли, стало быть, и намъ по этой-же дорогѣ до Парижа доѣхать можно. Фу, какъ гора съ плечъ! — вздыхалъ онъ, наталкиваясь на снующихъ по платформѣ пассажировъ, ожидающихъ своихъ поѣздовъ.

А поѣзда такъ и подбѣгали къ платформѣ и справа, и слѣва, останавливались на минуту, выпускали однихъ пассажировъ, принимали другихъ и мчались далѣе. Поѣзда подкатывали къ платформѣ одинъ за другимъ.

— Да куда это столько поѣздовъ-то у васъ мчится? — спросилъ Николай Ивановичъ швейцара.

— Во всѣ нѣмецкіе города и заграницу. До четырехсотъ поѣздовъ каждый день проходятъ мимо этого вокзала.

— До четырехсотъ? Ну, это ты врешь, Францъ!

— Прочтите гдѣ-нибудь описаніе.

— Глаша! Слышишь? Четыреста поѣздовъ… Да вѣдь это адъ какой-то. Какъ-же тутъ начальникъ станціи?.. Вѣдь ему тогда околѣть надо.

— Здѣсь много начальники станцій и дежурятъ по часамъ.

— Ну, нѣмцы! Мы дивимся, что они обезьяну выдумали… Да такая желѣзная дорога, по которой четыреста поѣздовъ въ день проходятъ, хитрѣе выдумки обезьяны! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Скоро-ли, однако, нашъ-то поѣздъ придетъ?

— Ровно въ 7 часовъ и 53 минуты. Вотъ глядите на часы. Три минуты осталось.

Подлетѣлъ поѣздъ.

— Этотъ? — быстро спросилъ швейцара Николай Ивановичъ.

— Нѣтъ, нѣтъ. Это въ другое мѣсто. Видите, всего еще только пятьдесятъ одна минута. Вашъ поѣздъ теперь черезъ двѣ минуты.

Свистокъ и подлетѣвшій поѣздъ уже помчался, но вслѣдъ за нимъ загромыхалъ колесами еще поѣздъ.

— Вотъ вашъ поѣздъ, — заговорилъ швейцаръ. — Садитесь скорѣй. Не зѣвайте. Счастливаго пути.

Черезъ минуту супруги уже мчались въ поѣздѣ.

XVIII

— Нѣтъ, совсѣмъ не рука намъ, русскимъ, эта самая нѣмецкая жизнь! — говорилъ Николай Ивановичъ женѣ, сидя въ мчавшемся вагонѣ. — Тутъ годъ живи, да и то не привыкнешь къ ихъ порядкамъ. Замѣтила ты, какъ поѣздъ-то отправился? Вѣдь ни одного звонка не было. Только-что успѣли влѣзть въ вагонъ, кондукторъ свистнулъ — и покатили на всѣхъ рысяхъ. Право, не будь при насъ этого самаго Франца, мы-бы опять перепутались и попали не въ тотъ поѣздъ. За двѣ-то минуты до нашего поѣзда подлетѣлъ поѣздъ, такъ я и то хотѣлъ въ него вкарабкаться, ежели-бы меня Францъ за рукавъ не удержалъ. А поѣздъ-то тотъ шелъ въ Вѣну. Ну, кому въ голову придетъ, что по однимъ и тѣмъ-же рельсамъ въ 7 часовъ и 51 минута можно ѣхать въ Вѣну, а черезъ двѣ минуты въ другомъ поѣздѣ въ Кельнъ! А ужъ спѣшка-то какая! Вотъ кому ежели съ родственниками проститься передъ отходомъ поѣзда, да ежели провожаютъ тебя пять-шесть родственниковъ… Тутъ и одного чмокнуть не успѣешь.

— Ну, это-то пустяки, — отвѣчала Глафира Семеновна. — Начмокайся заранѣе, да и дожидайся поѣзда.

— Не тотъ фасонъ, Глаша, совсѣмъ не тотъ фасонъ. Съ провожающимъ родственникомъ пріятно войти въ вагонъ — «вотъ, молъ, гдѣ я сяду», потомъ честь-честью расцѣловаться, сбѣгать въ буфетъ, опрокинуть на скорую руку по рюмочкѣ, опять вернуться, опять расцѣловаться. Отчего-же это все у насъ дѣлается, а у нихъ спѣшатъ, словно будто всѣ пассажиры воры или разбойники и спасаются отъ погони! И куда, спрашивается, спѣшить? Вѣдь ужъ рано-ли, поздно-ли будемъ на томъ мѣстѣ, куда ѣдемъ. Знаешь что? Я думаю, что это нѣмцы изъ экономіи, чтобы лишняго куска не съѣсть и лишней кружки пива въ дорогѣ не выпить…

— Да, конечно-же, — согласилась супруга.

— А жъ пиво у нихъ соблазнительно. Только и хорошаго есть во всей Нѣметчинѣ, что пиво. Пиво — что твой бархатъ.

Николай Ивановичъ бормоталъ, порицая нѣмецкіе порядки, а Глафира Семеновна, вынувъ изъ саквояжа русско-французскій словарь, отыскивала разныя французскія слова, которыя, по ея соображенію, должны будутъ понадобиться при въѣздѣ на французскую территорію.

До Кельна доѣхали безъ особенныхъ приключеній, прибивъ на кельнскую станцію часовъ въ 9 вечера. Изъ Кельна въ Парижъ поѣздъ долженъ идти въ полночь. Оставалось много свободнаго времени, и вотъ Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна направились въ буфетъ. Столовая комната была переполнена проѣзжающими. Кто ждалъ поѣзда въ Парижъ, кто въ Берлинъ, кто въ Майнцъ, кто въ Мюнхенъ. Нѣмецкая рѣчь чередовалась съ французской, цѣдилъ сквозь зубы англичанинъ по-англійски и вдругъ послышалась русская рѣчь. Николай Ивановичъ вздрогнулъ и обернулся. Обернулась и Глафира Семеновна. За столомъ передъ бутылкой рейнвейна сидѣлъ, откинувшись на спинку стула, жирный широколицый человѣкъ, съ жиденькой бородкой, и гладилъ себя пухлой рукой съ брилліантовымъ перстнемъ на указательномъ пальцѣ по жирному чреву, на которомъ колыхалась массивная золотая часовая цѣпь съ цѣлой кучей учредительскихъ жетоновъ. Одѣтъ жирный человѣкъ былъ въ сѣрую пиджачную пару купеческаго покроя и имѣлъ на головѣ шляпу котелкомъ. Противъ жирнаго человѣка черезъ столъ помѣщался сѣдой рослый усачъ въ пенснэ, съ сигарой въ зубахъ, въ сильно потертомъ пальто-крылаткѣ и въ мягкой поярковой шляпѣ съ широкими полями. Жирный человѣкъ и усачъ разговаривали по-русски.

— Русскіе… — прошепталъ женѣ на ухо Николай Ивановичъ. — Сядемъ за ихъ столъ. Можно познакомиться и кой-о-чемъ поразспросить.

Супруги тотчасъ усѣлись за столъ.

— Кельнеръ! Цвей бифштексъ и цвей биръ! — скомандовалъ Николай Ивановичъ прислугѣ и, обратясь къ жирному человѣку, спросилъ, приподнимая шляпу:- Кажется, тоже русскіе? Изволите въ Парижъ на выставку ѣхать?

— Нѣтъ, ужъ съ выставки, чтобъ ей ни дна, ни покрышки! — отвѣчалъ жирный человѣкъ, не перемѣняя своего положенія. — Теперь обратно въ свои московскія палестины спѣшимъ.

— Вотъ удивительно, что вы такъ честите выставку! Всѣ, которые оттуда возвратились, намъ очень и очень хвалили ее. Говорятъ, уму помраченье.

— Грабежъ-съ… Грабежъ на большой дорогѣ за все, а жизнь — собачья. Конечно, вездѣ цивилизація, но по цивилизаціи и грабятъ. Четвертаковъ-то этихъ самыхъ сорокакопѣечныхъ мы вытаскивали, вытаскивали изъ-за голенища, да инда надсадились.

— Неужели такая дороговизна? — удивился Николай Ивановичъ.

— Ну, не такъ, чтобъ ужъ очень, — вставилъ свое слово усачъ, вынимая изо рта сигару. — Понятное дѣло, въ Парижѣ во время выставки все дороже, но…

— Ты, графъ, молчи. Ты тратилъ не свои деньги, а чужія, такъ тебѣ и горя мало, — перебилъ его жирный человѣкъ, — а я и за тебя, и за себя свой истинникъ вытаскивалъ. Да вотъ какъ… У насъ въ Москвѣ, къ примѣру, ихній-же французскій Санъ-Жульенъ хоть въ какомъ грабительскомъ ресторанѣ полтора цѣлковыхъ за бутылку, а съ меня въ Парижѣ за бутылку этого самаго вина шестнадцать четвертаковъ взяли. По сорока копѣекъ четвертакъ — шесть рублей сорокъ. Пять бутылочекъ мы вотъ по глупости нашей съ графомъ-переводчикомъ съ жару охолостили — тридцать два рубля заплатили.

— Да вѣдь не тотъ Сенъ-Жульенъ, Петръ Никитичъ.

— Что ты мнѣ толкуешь! Санъ-Жульенъ, все Санъ-Жульенъ. Грабители! Разбойники! Потомъ тоже дѣлали намъ по особому заказу простую русскую уху въ ресторанѣ… Переводчикъ! Какъ ресторанъ-то?